мечтают ли рыбаки о пушистых овцах?/ 大海/大草原

В первый раз, когда он во сне увидел море, он узнал его немедленно. До этого настолько большие водные тела он видел лишь в кино или на картинках книг, а потому и вообразить себе не мог, насколько же оно на самом деле большое. А было оно огромно. Аянга проснулся тогда словно по щелчку. Вот он ещё стоял и таращился на зеленоватые волны, обрушивающиеся на чуть каменистый берег, а вот он лежит в кровати и таращится в потолок. Обычный потолок. Ничего в нём зелёного. Сон оставил его чувствовать себя немного потерянным. Ощущение было ему смутно знакомо. Так он порой чувствовал себя после долгой возни на пастбищах, где всё вокруг казалось сплошной травой, где казалось, что весь земной шар был одним большим полем для выпаса овечек. Овечек своих Аянга любил, умел с ними обращаться, знал каждую как облупленную. Они ему доверяли и покорно ходили с ним по полям, а по вечеру возвращались в свой загон и даже особенно не проказничали. Старшая сестра часто сетовала, что скот у них непослушный, но Аянга знал, что она просто не умела найти к ним подход. Он и рад был нянчиться с овечками и петь им свои песни, вот только сердце его хотело чего-то ещё. Может, думал Аянга, он бы хотел и на море посмотреть. Сравнить, что в итоге больше. Вот только никто не снимал фильмов про пастухов, что жили у моря, не писал подобных картин, фотографий тоже таких не делал. Иногда Аянга подолгу стоял, зарываясь пальцами в овечий мех и глядя вдаль, воображая: а как – там, у этого огромного моря? Он, конечно, не знал, что где-то далеко, на берегу моря кто-то тоже сидел и высматривал облака у самой линии горизонта и гадал: правда ли наощупь овечки мягкие как пух? Узнал он об этом много лет спустя, стоя на песчаном берегу под редкой, но ощутимой моросью. Уже несколько лет он говорил на чужом языке, носил немного другое имя, и жил в совершенно невероятном городе, но ни от чего раньше ему так не кружило голову как от вида моря во всей его красе. Юньлун отобрал у него зонтик и заявил, что на море нужно смотреть именно так: мокнуть и дышать солью. Аюньга ему поверил. От чего бы нет? Они взобрались на груду огромных камней с плоским верхом. Точнее, Юньлун его туда привёл поглазеть на море поближе и не намокнуть. Аюньга глянул вниз и поспешно попятился назад. Море сегодня было неспокойное. Юньлун поймал его в собственную куртку, успешно отвлекая от шума в ушах и сердца, скачущего галопом. - Страшно? - Ты у меня отобрал зонт, чтобы покрасоваться галантным жестом? – спросил Аюньга деловито, кутаясь получше. Всё-таки стоять у моря в морось было холодновато. Юньлун смотрел на него и улыбался как дурачок. Сунул руки в карманы и пожал плечами. - Работает? Сам он остался в толстовке, которая даже на нём выглядела огромной. Аюньга фыркнул. Пошарился по карманам, едва не потеряв в процессе куртку, выудил телефон. - Сфотографируемся? После нескольких кадров, рука у него замёрзла, но он всё равно стоял и смотрел на их совместную фотографию. Подумал и добавил к ней фильтр, и она сразу стала казаться теплее, прямо в тон с тем, пушистым и мягким, что переполняло его сердце. Юньлун сунул холодный нос чуть ли не в ухо ему, скосил глаза на экран, промычал что-то нечленораздельное, и сделалось ещё теплее. Морось прекратилась. Аюньга отмахнулся от его смешливого лица, но не очень серьёзно, убрал телефон и снова закутался в его куртку. Юньлун приволок из машины небольшое покрывало, расстелил его и утянул Аюньгу вниз. Они сидели и смотрели на море, а потом Аюньга как-то незаметно для себя стал смотреть на Юньлуна. Ветер смешно трепал ему волосы, но он совсем не обращал внимания, глядя вдаль большими сияющими глазами. Аюньге хотелось рассказать ему, что море снилось ему много лет, словно таинственное видение. Что он, бывало, стоял в поле и смотрел как ветер гнёт высокую траву и делает её похожей на волны. Что он смотрел затем на небо и чуть с ума не сходил, думая, что где-то под этим же небом существует что-то такое на степь похожее, и в тоже время совершенно от неё отличное. Слова вертелись на языке, но отказывались формироваться в предложения, словно застряв у самых губ. Аюньга поёрзал, шмыгнул носом и решил, что это может и подождать. — Здорово тут, — сказал он вместо всего этого. — Спасибо. Юньлун покосился на него с лёгкой улыбкой и снова пожал плечами, словно ничего в этом такого не было. Как будто он каждое лето возил домой одногруппников, кормил их домашней едой, кутал в свои куртки и грел нос в сгибе между плечом и шеей. — Знаешь, Гацзы, — позвал Юньлун легонько, пока Аюньга снова не утонул в своих мыслях, — раньше мы с ребятами часто приходили к морю и часами сидели тут, страдали всякой фигнёй, рыбачили самодельными удочками. Голос у него был чуть с хитринкой, а вид — серьезным. Словно он что-то задумал. Аюньга снова посмотрел на него, как всегда удивлённый, как легко было с Юньлуном плавать с темы на тему, словно они всю жизнь друг друга знали. — Я однажды тоже так сидел, — Юньлун покосился на него опять, и глаза у него сияли чем-то таинственным, чем-то счастливым, — и увидел облако, похожее на овечку. — Все облака похожи на овечек, — сказал Аюньга, чтобы скрыть, что он был внезапно смущен этим его выражением. Слишком ярко оно отдалось в нём самом. Сказочно и сладко. Подумать только, много лет назад пастух мечтал о море, а рыбак об овцах. — Но то было особенным. Большое, пушистое, рогатое. Ладно, может, это был барашек, — не повёлся на провокацию Юньлун. Затем сверкнул улыбкой, — В любом случае, облако рядом с ним было совершенно точно похоже на монгольского пастуха. И я сразу понял: это судьба. Аюньга чувствовал, что разулыбался глупо и доверчиво, но всё же для виду попытался закатить глаза. — Дурак. Внезапно, Юньлун привалился к нему всем весом, да так, что Аюньга ойкнул и оказался прижат к покрывалу. — Далун! — Я, может, и дурак, но ты послушай. — Да ты не узнаешь монгольского пастуха, даже если он к тебе на колени сядет. — Как не узнаю? Вот же ты, — и ткнул пальцем в аюньгин коротко бритый висок, погладил туда-сюда. — Ай. Не пушисто. Аюньга попытался высвободиться, чтобы отвесить ему пинка, но Юньлун улёгся на него всем весом, не давая встать. Аюньга ещё поворочался, но оказался в ловушке из чужой куртки и рук. Побарахтавшись для вида, он цокнул и уставился в небо, надеясь, что дождь не начнётся снова. Покрывало от мокрого песка уже казалось немного влажным. — Так вот… Облако, значит, — заговорил вновь Юньлун, довольный его сломленным сопротивлением, — смотрел я на него и думал, что обязательно должен увидеть, как пасут овец. Когда-нибудь. Мечтал, в общем, о пастухах. Аюньга промычал в ответ что-то неразборчивое между недоверием и истерикой, потому что не был уверен, как ответить. Приподнял голову и встретился с ним взглядом. — В гости набиваешься? Юньлун согласно закивал. — Работает? Аюньга покачал головой. Конечно, работало. Сердце у него казалось мягким как зефир, совершенно беспомощное перед Юньлуновыми честными, влажными — уже? — глазищами. Аюньга откинулся назад и уставился опять в небо. — Правда хочешь поехать? — спросил Аюньга негромко. — Мхм, — Юньлун устроил голову у него где-то в районе солнечного сплетения. Аюньга покосился в сторону, туда, куда этот ребёнок вытянул свои длинные ноги прям на песок. Море казалось страшным и неукротимым, диким, холодным. Но юньлунов вес на его груди, юньлуновы яркие глаза и дурацкие шутки, - всё это внезапно сделало этот берег тёплым и родным. — Хорошо, — просто сказал Аюньга. Потом подумал ещё и добавил: — А я раньше много думал про море. — Мечтал о рыбаках? Тут Аюньге пришлось выпутать из куртки руку и шлёпнуть его по лбу. Юньлун руку перехватил и тут же переплёл их пальцы, и Аюньга не стал вырываться. — Дурак. — Дурак не знает, что он дурак, так что, толку повторять? Свозишь дурака в Монголию? Аюньга стиснул его ладонь чуть покрепче и улыбнулся. — Свожу. Юньлун поднялся на локте поглядеть на него, сделал хитрые глаза. — Скрепим обещание поцелуем? Аюньга его толкнул слегка, потом подумал и притянул обратно. И скрепил. С поездкой в Монголию пришлось повременить. Сначала они разгребались с жизнью, потом с карьерами, потом с театром. Много, в общем, было дел. А потом как-то само случилось, не спонтанно, но так же быстро, как много лет назад, когда Аюньга соглашался на все неважно насколько дикие предложения Юньлуна и досоглашался до поездки в Циндао. Они оказались в фуникулёре над пустыней, и Аюньга даже не пытался заткнуться, слишком у Юньлуна смешное выражение лица было. — Чего ты вцепился в этот поручень? — поддразнил он. Юньлун покосился на него, потом на камеру, врученную ему съёмочной группой, выдавил нервную улыбку. — Мы в стеклянной коробке на огромной высоте. Ты как думаешь? Аюньга поснимал его ещё немного, потом выключил камеру и наклонился вперёд, вытянул руку ладонью вверх. Юньлун поглядел и сцапал её. Сжал крепко. — Всё ещё хочешь посмотреть на овечек? — Всё ещё мечтаю о пастухах. Он тоже наклонился вперёд так, что они оказались нос к носу, сделал несчастное лицо. — Если б я знал, что тут стеклянные стены… Аюньга улыбнулся медленно, погладил его запястье: — Что? Не полетел бы? — Вот ещё! — Юньлун сжал его руку ещё чуть крепче, потому что фуникулёр как раз качнулся на ветру. — Блять. Аюньга чмокнул его в нос, да так смачно, что Юньлун вздрогнул и захлопал глазами. — Не смотри вниз, — сказал Аюньга и утянул его в поцелуй. Губы у обоих были тёплые и сухие, и Юньлун фыркнул ему в рот смешливо. — Тут ужасно сухо. Как тут целуются? Вот что надо фанатам рассказывать. — Нельзя такое фанатам рассказывать, — проворчал Аюньга, но руку его не выпустил до самого спуска. А потом были лопнувшие штаны, народные костюмы, куча еды, и даже стрельба из лука. Они сбежали на перерыв ближе к вечеру, обратно к загону с овечками, и Аюньга нашёл ту же, что уже стала звездой сегодняшних съёмок и поднял на руки. Юньлун храбро отобрал у него его ношу и прижал её к груди как иногда прижимал к себе Толстяка. Начал с ней сюсюкать, словно не он на неё пару часов назад таращился с прищуром и недоверием. Аюньга смотрел и улыбался. Улыбка у него, по ощущениям, была такая же глупая, как у Юньлуна много лет назад, пока Аюньга глазел на море. Ему вновь захотелось рассказать Юньлуну о своих старых снах про море, как он стоял в степи и вглядывался в горизонт, как он смотрел в небо и пытался вообразить, кто ещё под этим небом ходит. Как был счастлив, когда оказалось, что под одним небом с ним был Юньлун, который жил у моря, мечтал об овцах и пел с ним в тон. Как он разволновался внезапно и резко прямо перед поездкой: вдруг Юньлуну не понравится? Он пододвинулся ближе, погладил бережно овечку, поймал юньлунов мягкий взгляд, и вспомнил, что не обязательно было всё это вываливать в слова. — Что там было про мечты о пастухах? — спросил он вместо всего этого голосом чуть охрипшим. — Домечтался уже, — Юньлун улыбнулся шире и пожал плечами. — Теперь мечтаю о супе из баранины. Аюньга ткнул его в мягкий бок, но тут же придержал за локоть, чтобы он, дернувшись, свою ношу не выронил. — Маленькая она ещё для супа. Юньлун задумчиво покивал. — Что же я буду сегодня есть? — Он поднял овечку повыше и заглянул ей в глаза. — Может, всё-таки тебя? Успею откормить? Овечка заблеяла недовольно, да так внезапно и громко, что Юньлун её едва не выронил. Выругался тихо и поставил обратно в загончик. Оставшиеся без внимания овечки тоже повскакивали и заблеяли вслед за сестрой. — Да что ж такое… — пробормотал Юньлун, распрямился и оказался нос к носу с Аюньгой, улыбающимся счастливо и широко. — Ой. — Ой, — кивнул Аюньга. — Они меня не любят, — пожаловался Юньлун. — Это ничего. — Как же ничего? Как ты будешь пасти овечек возле моря, если они будут разбегаться. — Мы поставим ограду. Они к тебе привыкнут. А любить тебя буду я. Юньлун тут же перестал корчить слезливое лицо, разулыбался немножко глупо и бессильно. — Да? — Да, — Аюньга погладил его по плечам, груди, обнял легко и привычно. — Всё детство, представляешь, мечтал о рыбаке. Юньлун посмотрел на него хитро, прижался ближе. — Ты пообещай. Аюньга фыркнул: — Обещаю. И скрепил это дело поцелуем.