Законы диалектики

Противоречие есть корень всякого движения и жизненности, лишь поскольку нечто имеет в самом себе противоречие, оно движется, обладает импульсом и деятельностью Г. В. Ф. Гегель «Наука Логики»

      — Ты никому не расскажешь, — требует Гошка.       Гуанако ржёт.       — Никому не расскажу что именно? — уточняет он. — То, что ты меня не пристрелил? Или то, что ты сам меня развязал? Или…       — Всё, блядь!       Гошка испытывает отчаянное желание засунуть кляп обратно, да только поздно, и где уже тот кляп.       — Понял, блядь, — весело отзывается Гуанако, перекидывает волосы через плечо и непринужденно переплетает растрёпанную косу.       У Гошки руки чешутся намотать эту косу на кулак, и он отходит подальше и пересчитывает уцелевшие пуговицы на рубахе.       А эта сука в тельняшке — так намного удобнее, но ведь не в одежде дело, совсем не в блядской одежде. Гошка быстр и силен, Гошка опытен и в драках хорош, да только проклятый Гуанако текуч как вода. Попробуй-ка воду побить. Уклоняется, ускользает, перетекает за спину и ехидно щекочет шею дыханием. А самое обидное то, что Гошку бесит и восхищает больше всего — ни разу ведь, падла, не ударил в ответ по-настоящему. А вместо этого зажал и постыдно облапал его, Гошку, — как сопливого старшеотрядника. Гошка ему, конечно, врезал, врезал хорошо и много, как следует. Исполнил давнюю мечту. Да только удовольствия от этого, блядь, никакого, потому что Гуанако превратил честную драку в ёбаный танец.       Гошка поправляет одежду и злится. Злится и соображает: а как эти тюфяки столичные вообще умудрились эту суку схватить и связать?       И этот занимательный вопрос возвращает их к началу разговора:       — Так какого хера ты тут забыл?       Гуанако растирает запястья.       — Мимо шёл, не поверишь.       — Мимо Столицы пароходы не ходят, бля. В городе ты что делаешь?       Гошка находит стул, ставит его напротив Гуанако и садится верхом. Сука полосатая расположилась у стены прямо на полу — прямо там, куда Гошка его все-таки отшвырнул. И вставать, похоже, не собирается, удобно ему — ноги вытянул, откинулся на стену.       Смотрит нахально, с интересом. И на интерес этот реагируют некоторые части Гошкиного организма, помнящие еще чужие прикосновения. В следующий раз выстрелю сразу, решает Гошка, никакого, блядь, гуманизма.       — Навещал кое-кого, — говорит Гуанако, и думай сам: то ли врёт, то ли метафора.       А думать вредно.       — Кого? — спрашивает Гошка, притворяясь, что верит.       — Наших общих хороших знакомых, — ухмыляется Гуанако. — Временно находящихся на попечении Медкорпуса.       Точно врет. Гошка мгновенно понимает, кого тот имеет в виду, не так уж много у них общих знакомых. И так вышло, что Гошка точно знает, в каком именно учреждении они оба находятся в данный момент. Интересовался.       — Закрытый объект, строгая секретность, допуск не ниже гэбенного, — морщится Гошка. — И ты смог туда пролезть? Не пизди, а.       — Ну, проникнуть туда, допустим, не так уж и сложно, если умеешь.       Да уж, проникать Гуанако умеет, с этим не поспоришь, этот без мыла влезет куда угодно. Гошка эту его способность прочувствовал в полной мере и во всех смыслах. Проникает, просачивается в любую щель, ну точно — вода. Вот только запашок у воды этой гнилостный, болотный, больной — выжечь бы заразу, да бестолку воду жечь.       Да и зачем жечь, ведь на войне любой заразе можно найти применение.       — Допустим, — говорит Гошка. — Значит, ты пролез и вылез. А еще кого-то провести сможешь?       — Зябликова твоего там нет, — сообщает Гуанако. — Или это какой-то новый хитрый план? Украсть разработки Когнитивной части? Или таблетками на остаток жизни запастись?       — Таблетками тебе запасаться пора, — Гошка все-таки вскакивает со стула. — Мне нужно вывести оттуда кое-кого. Из наших общих знакомых.       Гуанако поднимает бровь. В угадайку играть он, конечно, не собирается, ему хочется, чтобы Гошка сам сказал.       — Молевича, — ненавистное имя жжётся на языке.       — Ебанулся, — с искренним восторгом говорит Гуанако и смотрит на него влюблёнными глазами. — Нахуя тебе Максим?       — Для дела, — сухо сообщает Гошка и пинает стул. — Которое тебя вот вообще никак не касается.       — Да неужели? — Гуанако текучим движением поднимается с пола. — А нахуя мне тогда тебе помогать, Гошка Петюньевич?       Руки у него в карманах, грудь расправлена, голова на бок, коса эта на плече — стоит небрежно так на Гошкином пути, вроде тощий, а хрен сдвинешь, увернётся и снова встанет.       — А Молевич разве тебе не дорог? В некотором смысле.       — Именно потому что он мне в некотором смысле дорог, я и не собираюсь вести тебя к нему без чёткого понимания твоих целей.       — Блядство, — говорит Гошка. — Не пострадает твой Молевич, обещаю.       Он хочет спросить Гуанако не надоело ли тому разгребать чужое дерьмо, но ответ очевиден.       Он ведь, блядь, сам пришёл. Ни на секунду Гошка не поверил, что это совпадение. Случайный свидетель тайной операции? Ха. Гуанако их искал, нашёл, попался на глаза, уболтал, чтобы не убили сразу, позволил себя связать и засунуть кляп — вот это очень в его духе, креативно, блядь, и очень по-университетски.       — Давай уточним, — Гуанако достает из кармана пачку сигарет и предлагает Гошке. — Речь о том самом деле, за которое я отсидел на Колошме? И ты утверждаешь, что оно меня не касается?       Гошка машинально берет сигарету и крутит в руках.       — Я утверждаю, блядь, что на этот раз тебе за Молевича вписываться не обязательно, он большой мальчик и сам разберётся. Молевич мне нужен, я хочу с ним поговорить, а для этого его надо достать из Медкорпуса.       А сигареты у Гуанако ирландские, хорошие сигареты, не то дешёвое дерьмо, которое Гошка привык из экономии курить в Столице.       — Молевич, значит, тебе нужен, блядь, — из другого кармана появляется зелёная зажигалка. — А я тебя бешу.       — Бесишь, блядь, — подтверждает Гошка, чувствуя, что разговор принимает странный оборот.       — Это хорошо, — говорит Гуанако. — Это правильно.       Он щёлкает колесиком зажигалки, и между ними вспыхивает оранжево-синий огонек. Ненавижу, бесится Гошка, прикуривая от этого огонька, ненавижу, блядь. Он выпускает дым в лицо Гуанако, и тот щурит болотные свои глаза, но не отодвигается.       — Что ты делать ты собрался, а? — спрашивает Гуанако. — Ломать систему? А ты ломать-то умеешь, Гошка Петюньевич, ты же по сути своей организатор и управленец, строитель ты, а не ломатель?       Слишком близко — Гошке видны все его смешливые морщинки в уголках глаз и седые нити в волосах и свежая царапина на шее.       — С мебелью и костями у меня хорошо получается, — зло говорит Гошка.       А Гошкина интуиция соглашается с Гуанако, она давно Гошке говорит, что что-то он делает не так, не с того конца заходит.       Государство — это не стол, одной ненависти недостаточно, чтобы сломать старое, тем более, что и не все ломать-то надо. И законы переписать недостаточно.       Речь не о соревнованиях гэбен на юридическом поле. Да и гэбни-то никакой у него больше нет, а есть только горстка неумелых юнцов и энтузиастов столичного розлива, которым приходится объяснять очевидные вещи. Потому что они никогда внутри системы не были, и, как она работает, не представляют.       Все Гошка понимает, только признать это вслух перед Гуанако невыносимо.       — Ломать мебель и кости — бесценный навык, — кривляется тот. — Незаменимый в деле контрреволюционной борьбы.       — Издеваешься, блядь?       — Восхищаюсь, — ласково ухмыляется Гуанако, — Ты знаешь, что Твирин даже стрелять не умел?       От Гуанаковского восхищения у Гошки мурашки по коже. И при чем тут, нахуй, Твирин?       — Давай только без исторических экскурсов. И без восхищения! По делу давай, блядь. Отведешь меня в Медкорпус?       — Отведу, — Гуанако наконец отворачивается, смотрит куда-то поверх Гошкиной головы. — Только у меня есть несколько условий.       А пялится он, оказывается на карту Соседства на стене, на которой красным обведены стратегически важные объекты.       — Ну нет, — говорит Гошка, — Даже не думай, блядь.       — Я ведь в некотором роде как раз специалист по развалу всякого, — задумчиво сообщает Гуанако. — Тут ненависти недостаточно, Гошка Петюньевич, тут нужно с любовью подходить.       — Иди нахуй, Сергей Корнеевич, — сердито отзывается Гошка, — Это все твои условия?       Гошка знает, что отказываться — глупо. Все внутри против такого союза, но и Молевича он ненавидит, а с мыслью о необходимости его привлечения смирился. Стиснул зубы и смирился, потому что контрреволюция требует жертв и компромиссов.       И если о разрушительной силе любви Гуанако говорить, то Гошка, конечно, предпочел бы знать, на что именно она направлена в каждый определенный момент. А проконтролировать это можно только одним способом.       Блядство.       Гуанако задирает тельняшку и ощупывает синяк на ребрах.       — А ты ещё что-то готов предложить? — с интересом спрашивает он.       — Пулю в голову, — предлагает Гошка, — Если пойму, что ты меня наёбываешь.       — Серьезно, — одобряет Гуанако, — Никакой жалости к предателям. Так что, переходим от прелюдии к делу?       — Рассказывай, — соглашается Гошка и тут же жалеет об этом. — Руки убери, блядь!