Бойня номер шесть

Л. ест что-то сладкое даже в постели, кроша шоколадный бисквит на идеально выглаженную постель кровати пятизвездочных отелей (лучше бы курила, честное слово). И в том, как она облизывает грязные пальцы, нет ни грамма привлекательности, да и вообще — желать Л. это сексуализировать шахматную партию или дрочить на новый жесткий диск. Прямиком из безумного мира Ягами Лайта. Он никогда не видел Л. в какой-то другой, не мешковатой и чистой одежде, потому что ей откровенно плевать на подобные мелочи, и это равнодушие она в очередной раз доказывает обнаженностью белой спины. Если у нее и есть какая-то проштампованная доска с фотографиями, где все красные ниточки ведут к лицу Лайта, то она существует только в голове Л., (куда она отвернувшись сосредоточено пялится). Ягами знает, что даже сейчас, не отойдя толком от дрожи в ногах, Л. просчитывает процентную вероятность того, что лежащий рядом голый парень является Кирой. Немного оскорбляет, что в их ситуации довольно нелепо. — Опять думаешь о нем? — Лайт пытается участливо положить голову ей на плечо, пытается выглядеть трогательным и нежным, пытается выдавить из себя хоть каплю человечности, но его попытки до скрежета зубов жалкие, как будто цикорий притворяется карамельным латте на миндальном молоке. — Он не может так долго не совершать ошибок, он же человек, а не бог. Волшебное слово разливается по телу приятным теплом, и Лайт почти мурлычет от удовольствия. Даже жаль, что смазливые скулы, понижение голоса и «стань-богиней-моего-нового-мира» здесь не канает, но разве он сейчас здесь не потому, что ни один из его трюков не работает? Они продолжают говорить только о расследовании не от того, что Л. держит оборону, а потому, что в этом они находят какое-то интимное единение, практически соулмейтское понимание у всех пар же есть хобби, правда? Будет забавно, если Л. проколется именно по этой близости, потеряет контроль и сдаст партию еще в дебюте — ведь, как говорится, то, что мы любим, рано или поздно нас убьет. Л. смотрит не на него, а сквозь (господи, какие чувства, о них здесь даже речи не ведется, наивный Лайт). — Знаешь, у меня еще не было такого друга, как ты. Потому что ты мой первый друг. Когда девушка, с которой он только что занимался яростным сексом (никакой любви), зовет его другом, то это немного оскорбляет, понижая Лайта от международного преступника с неограниченной силой до неопытного студента-первокурсника. Но их странная связь не дает ничего обоим, это безопасная игра (относительно игры между ними вообще); по вздохам во время оргазма Л. вряд ли угадает в нем Киру, верно? — Ты же не гей, очевидно. — Блестящее замечание, — Лайт даже позволяет себе острить. — И я знаю твое выражение лица, когда ты возбужден… — Л. в задумчивости покусывает большой палец. — Зачем ты тогда листал те журналы, если тебя это никак не задело? Нет, она просто невозможная, на грани чего-то мистического. Ведьминского.

***

Наверное, по наглой искаженности экранного голоса, по крышесносной самоуверенности фраз и по внутреннему сексистскому ощущению, что миром правят боги, а не богини, Лайт определяет Л. как соперника. А враг — существо, не имеющее расы и возраста, не определяющееся какими-либо социальными институтами, по умолчанию нейтрально-мужское. Важен только интеллект, способности рассуждать и складывать, отзеркаливающие свои собственные. Даже вырисовывая в своем сознании убийства Л., Лайт видит только истерзанную букву латинского алфавита, ведь враг — это всегда, по сути, образ. И шествуя рука об руку с кем-то невзрачным и серым, Лайт не угадывает в этом закрученную вязь опостылевшей литеры, да даже если бы перед нос ткнули — слишком занят своим образцово-показательным сиянием. Лучший ученик Японии, самые высокие баллы экзамена, династия полицейских — осторожнее, берегите глаза. У серого нечто под боком — паучьи повадки, едва оформившиеся признаки женского пола и равнодушие ко всему происходящему. Им даже сесть приходится рядом. — Ягами Лайт? — если не смотреть влево, то можно обмануться этим мягким голосом сирены. Но Лайт оборачивается, и… вау. Ее неказистое лицо и слишком темный цвет волос не предполагают таких пронзительно-чужеродных глаз. Она их, очевидно, у кого-то украла, у нее таких сияний просто не может быть — синих, непозволительно ярких, существующих отдельно от ее острого болезненного лица. Говорит, говорит, говорит — а все мимо его слуха, мимо нелепой скрюченной позы и уязвимых босых стоп. — Какую информацию? — ни щепотки заинтересованности, и это правда, что она может ему сообщить. — Л. - это я. Фраза не может не обезоруживать уже знакомой наглостью, но дежа вю — такое обманчивое ощущение; а девчонка пусть странная и манерная, но разве Л. в первый раз присылает к нему фальшивку? Хотя и в теннис она играет превосходно, и задачки ему нерешабельные подкидывает, не отрываясь от сливочного пирожного, и взглядом своим прямо между бровей ему взвинчивается, насквозь видя. И — самое забавное — отец Лайта все подтверждает. Что мол, да, вот эта девочка с крохотными ступнями и широкими синими глазками — всемирно известный детектив, получите и распишитесь. (в фантазиях Ягами больше никаких заглавных букв).

***

Раз. Знакомо-пытливые глаза направлены впервые не на Лайта, а на экран — но Ягами не ошибается: такие взгляд Л. специально бережет для опасных психопатов. Четыре. Л. качает головой, и она вся сплошное неверие и ощетиненность, и Лайт понимает, что ей очень не нравится, когда ее беззастенчиво и непрофессионально пытаются водить за нос олдскульным шрифтом и скверным подражанием. Семь. Нет, думает Лайт, мне не придется ее убивать, эта суета совершенно ни к чему — через пару месяцев ее добьет сахарный диабет, очевидно. Следующий кубик сахара Л. кладет прямо в рот. — Что ты думаешь об этом, Лайт? Это какие-то очень хреновые брачные танцы, но Л. нуждается в его расшарканности и разжевывании каждого слова, во взаимном и безусловном понимании, потому что дьявол (как и бог) — всегда в деталях. Что ж, если девушка просит… — Похоже, у Киры появился двойник, — говорить правду всегда проще, ведь на ней очень трудно попасться. Л. согласно кивает и просит его присоединиться к расследованию; это больше похоже на взаимный обмен выстрелами. Лайт считает, что в этой бойне два раненных, но ноль убитых. Пока что.

***

Они даже трахаться начинают сугубо по делу. От Л. нельзя ожидать, что она начнет ходить на лекции после поступления или предстанет в черном кружевном на атласных простынях. Как бизнес-встреча в виде ужина — поели, а теперь поговорим о деле. Так Лайт и думает, пытаясь отдышаться и лежа на посредственном хлопке. Из слабостей он позволяет себе только поцелуй в чужое плечо, никак несвязанный с богами смерти и черными тетрадками. А затем привычно обвивает худое тело змеей, плотнее прижимая к себе: — Поспишь со мной? — непринужденно, голосом парня, только что потерявшего невинность. Отыгрывая безупречно. — Обязательно. Она всегда уходит, конечно же, Лайт не ждет от Л. даже совместных ночей и передвижения ее гениального графика, но разве не так ведут себя мальчики, которые пропали в ком-то безнадежно и надолго?

***

И их рабочая отстраненность — то, что не будет вкладываться в картинку мира Ягами Лайта месяцами позже. То есть, эта странная болезненная связь между ним и Л. его особо не удивляет, но отсутствие каких-либо взрывных эмоций при встрече или хотя бы жгучей похоти не может не смущать. Хотите сказать, Лайт просто так завел двух девушек (одну тайную), которые особо ему и нужны, свел их в одно помещение и делал вид, что все отлично? По меньшей мере странно. Но ломанные изгибы Л. под собственными пальцами кажутся изученными, не то чтобы родными, но привычными так точно. И безоговорочно приятными. Лайту кажется, что если он был и Кирой, то вряд ли Л. вычислила бы его по сексу. — Ты какой-то другой сегодня, — Л. — внимание — проводит ладонью по его впалой скуле, непривычно позвякивая цепью. Она точно чокнутая; будь Л. более иррациональной, то даже на ее картах Таро выпадала бы его виновность. Но Л. же не ведьма какая-то (ее синие глаза если и не чудеса, то проклятье так точно).

***

Если влечение — это всегда огонь, то они с Л. очевидно мимо этого, она в его костях не пламенем, а ядом (не вытравить, не вылечить, не выжечь). И чем дольше не заходят, тем меньше в этом остается нормального. Не для Л., конечно же. Миса даже не пытается к ней в ревность, параллельно сталкеря всех его одногруппниц, потому что этот неаккуратный скрюченный сгусток глюкозы со ступнями настоящей гейши она в расчет не берет. Пусть даже они и делят одну постель (три ха-ха, как будто Л. вообще дружит со сном). Они продолжают таскаться на тройные свидания под смешки Мацуды, в которых Лайт единственный, кто испытывает клокочущее чувство тревоги; и думает, что от этой шведской семьи ему достался только Стокгольмский синдром.*

***

Все идет по плану, но слишком резко, Лайт не успевает привести себя в порядок, как-то подготовиться к чему-либо. Без привычного ритуала он ощущает только потерянность, не зная, когда начать отсчитывать положенные секунды, поэтому бестолково держит Л. в руках, где каждая косточка идеально вкладывается в его ладони. Это не могло оказаться настолько простым и дерзким, как переворачивание доски в шахматной игре. Л. не даст себя так провести, она же его насквозь видит. Но все происходит, как происходит. Лайт сбивается со счета, пытаясь вычислить раненных в этой бойне, но количество убитых он назовет вам с легкостью. В конце концов, старое поверье, что нас убьет то, что мы так любим, работает и в другую сторону.