«Не стоит продолжать обман, если этим не достигаешь никакой цели»
— Чарльз Диккенс, «Холодный дом»
***
— Тебе пора завязать, — говорит он, туша мою сигарету подушечками пальцев. К его лицу маской прилипает кисло-унылое выражение, но глаза продолжают странно блестеть в полутьме подъезда. — Не твоё, блядь, дело, — огрызаюсь я. Брезгливо кидаю на пол осквернённый окурок — ей-богу, бесит! — и сжимаю кулаки, чтобы сдержать приступ гнева. Чувствую, как кровь приливает к вискам, как ногти впиваются в ладони, как вибрирует вена на шее. Хочу поскорее свалить, но… нельзя отступать, трусливо поджав хвост. Не этому меня в армейке учили последний год. Я гляжу на Андрея озверело. Но разве до этого упыря дойдёт? Он, как ни в чём не бывало, опускается на колени, поднимает бычок и шаркает к мусоропроводу. Шумно хлопает железная крышка. «Банный лист» возвращается и липнет к моей заднице с очередными претензиями. — Без смола вообще жить не можешь? — Не еби людям мозги своими морально-нравственными пиздостраданиями, — шепчу, скрипя зубами. — Когда успел стать таким правильным? Ещё недавно на пару стреляли сигареты у старшеклассников и затягивались позади школьного двора. Тогда тебя ничего не смущало. Удивительно, а? Андрей старательно игнорирует желчные слова — у него это славно выходит. Годы дружбы не прошли бесследно, так что мою грубость он переваривает легко, как доширак на ужин. Но взаимные наезды и оскорбления лишь прелюдия к грядущему пиздецу. Он медлит, а я только больше раздражаюсь, потому что прекрасно знаю, о чём на самом деле мы должны говорить. — Глеб, давай поднимемся в квартиру и… — За соседей не переживай, — натягиваю ироничную улыбку, и весь накопившийся яд разом сочится наружу: — Думаю, каждый второй в городе уже в курсе, что ты кувыркался с моей девушкой. Пока я был в армии, вы тут, голубки, спелись, да? Как насчёт поболтать об этом? — зубами вгрызаюсь в новую сигарету. Рука предательски дрожит. Ненавижу. Где зажигалка? — И такой кусок дерьма мне ещё ЗОЖем уши компостировать будет! — шиплю я, нервно шаря по карманам, — твою мать… — Наркоман, — кривится он. — От Иуды слышу. Хватаюсь за бок куртки и перевожу дыхание. Нашлась родимая! Щелчок. Искра. Удовлетворение. Отвернувшись к окну, я закрываю веки и прислушиваюсь к ночной тишине хрущёвки. Ярость улетучивается с сизым дымом в распахнутую форточку; со мной остаётся тихая злоба да снедающая обида. Я затягиваюсь подольше — пусть лёгкие съёжатся от никотина, зато разум протрезвеет, а мысли хорошенько профильтруются. Андрей выжидающе глядит на меня. Ему тоже не мешало бы затянуться, ведь наш разговор обещает быть долгим… Курю, пока горло не начинает адски першить. Сраный «Петр I». Пора переходить на айкос, давно пора. — Она сама под тебя легла, — бросаю я, прокашлявшись, — или твоя инициатива? До этого само Хладнокровие вдруг отворачивается и начинает озираться по сторонам. Взглядом он будто ищет защиты в плохо побеленных стенах, облупленной батарее, пачке скомканных газет, почтовом ящике No12… Но это порочный круг, который — рано или поздно — замкнётся. Я упрямо смотрю на него. Выискиваю в карих глазах вину, стыд, раскаяние. Хоть что-нибудь похожее на сожаление. Но вместо этого обнаруживаю тупое замешательство и ответ, достойный американской мыльной оперы: — Ты ничего не понимаешь… — Да-а, я ж у нас местный Джон Сноу, — у меня вырывается едкий смех, — дурачок, вернувшийся с годичного дозора. Давлю сигарету о мутное стекло. Как же уморительно слышать подобное оправдание. «Ты не понимаешь» или «всё намного сложнее» — пресные фразочки, которые и гроша ломаного не стоят. Язык обжигает металлический привкус. В попытках представить бывшую до крови прокусываю губу и вдруг про себя отмечаю — не удаётся, не могу вспомнить. Весь её образ будто размыли, разбили на тысячи пикселей, соскребли, как серебряную плёнку с лотерейного билета. Забавно, что я не к ней пришёл со скандалом. Неужели его предательство ранило меня куда сильнее? — Кто всё начал? — повторяю настойчиво. Андрей переминается, глядит исподлобья, будто вопрос не о бытовой измене, а о проблеме планетарного масштаба. Стискиваю зубы и сам иду к мусоропроводу выкинуть окурок — что угодно, лишь бы не томиться в ожидании и не видеть этой страдальческой гримасы некогда друга. Разве так тяжело сказать правду? Объяснится перед человеком, с которым дружил на протяжении десяти лет? Или я не заслуживаю знать? Тишина натягивает мои нервы будто струны, до предела, пока одна из них окончательно не лопается. — Блять, — мой голос разносится эхом по подъезду, — да просто сознайся уже! Андрей смаргивает, словно проснувшись от затяжного кошмара, и хрипло выдыхает: — Это я. — Что «ты»? — в висках пульсирует. — Я ей предложил… Один раз, — он хватает меня за руку. — Больше такого не повторялось. Послушай… Вырываюсь из крепкой хватки и тут же бью, не задумываясь куда — в лицо, шею, грудь. Мне тоже прилетает ответом по щеке, и вот мы уже валяемся на полу, сцепившись. Как дошколята мутузим друг друга без остановки. Но намеренно «понарошку», не в полную силу. Катаемся от батареи к перилам и обратно, собирая попутно всю грязь лестничной площадки. Пыхтим и материмся, пытаясь в потёмках костяшками нащупать тело противника. — Угашенный! — Сука! Выкрикиваем ничего не значащие ругательства; надо же проораться и выплеснуть скопившееся негодование. Хоть наши весовые категории равны, я в заведомо невыгодном положении: оппонент налегке, в домашней одежде, а я в куртке и неудобных ботинках. Андрей быстро наваливается сверху — чертовски тяжёлый и грузный, — он основательно припечатывает меня к холодному бетону. Но ударов не следует. Мы оба вымотаны и с трудом переводим дыхание. — Успокоишься ты уже?! — рыкает он. Глаза его блестят устрашающе. Вовремя этажом ниже со скрипом приоткрывается входная дверь. — Стё-ё-п, да послышалось тебе. На улице пьяницы, наверно… — произносит грудной женский голос. Любопытный сосед шебуршит тапками, напутствуя сожительнице: — Кота не проворонь! — и вышагивает на площадку. Успеваю воспользоваться секундным замешательством, чтобы спихнуть обидчика. Он охотно, без сопротивления отстраняется, а я кое-как встаю на ноги. Не хватало ещё сегодня для комбо-набора загреметь в ментовку. — Парни, у вас там всё хорошо? — басит сосед, разглядев нас за кривыми прутьями перил. — Извините за беспокойство! Упал неудачно, — вступает в диалог Андрей, поднимаясь с пола следом за мной и отряхивая, как ни в чём не бывало, треники. — Выпили что ли? Вы с какой квартиры? — С двенадцатой, — напрочь проигнорировав первый вопрос, отвечает он. Сосед бурчит что-то в усы, но уходит. Я пытаюсь отдышаться. От накатившего адреналина и полученных ссадин всё тело горит. Андрей поначалу стоит рядом — вытирает пот со лба, — но вдруг резко отворачивается и неторопливо поднимается по ступеням наверх, к себе. Мне тоже хочется выбежать из подъезда: умчаться домой и пробухать скомканную в кармане наличку. Автоматически тянусь к куреву, но резко саднящая боль напоминает о том, что разговор не окончен. Поднявшись на пролёт выше, Иуда испытующе оглядывается назад. Мы сцепляемся взглядами, и он загадочно кивает — то ли мне, то ли каким-то своим потаённым мыслям. Переборов секундную слабость, иду следом…***
Ввалившись в квартиру, я щёлкнул рубильником и, не церемонясь, сразу направился в ванну. Блядская скула кровоточила так, будто меня приложили на боксёрском ринге: кровью залило щеку, подбородок, шею, а какая-то из алых дорожек затекла под толстовку и вовсю прокладывала путь по груди. В такой ситуации не думалось о «вражеской территории». Хотелось быстрее подойти к зеркалу убедиться, что лицо не перекосило, и я не похож на дамочку из картины фильма «Оно». Вода в кране забурлила. Пошла тёпленькая. Скинув испачканную толстовку, я лихорадочно принялся отмывать рану. Саднило ужасно. Кровь, не останавливаясь, капала в раковину алыми кляксами. Смыв её и подъездную грязь, я взглянул в зеркало. К раненой скуле, которая уже покраснела и медленно оплывала, приплюсовалась разбитая губа и пара ссадин над бровью. Красавец — пиздец. Если приду таким домой, у матери случится истерика… — Сломал? — раздался сзади голос виновника. Я аккуратно тронул место удара, нащупывая разрастающуюся гематому. Зная не понаслышке, какая боль бывает при переломах — привет институту армии, — можно сказать, что потасовка обошлась без травм. Ответ я промычал невнятно, но «банный лист» отлип, ретировавшись на кухню — то ли жрать, то ли искать аптечку. Ни в чём я не был теперь уверен… Даже в своей ненависти к этому человеку. Из меня, как из заморского фрукта, выжали все соки — осталась пустая оболочка с каменной косточкой внутри под названием Горечь. Это мутное чувство частенько преследует после драки. Кому-то такое послевкусие доставляет удовольствие, но я предпочёл бы скорее вернуться к миру живых и не «выжатых». Приложив к лицу моток туалетной бумаги, я нехотя вышел в коридор и машинально направился на свет. Тесная хрущёвская кухонька не изменилась за годы. Здесь было всё также не развернуться и, одновременно с тем, парадоксально уютно. На столе лежала самодельная аптечка: марля, чёрный уголь, пластыри, глазные капли и спазмолитики — всё вперемешку. Андрей, ссутулившись, сидел на табуретке и торопливо, ужасно неумело обматывал бинтом руку. — Ну и накрутил же ты какую-то херь, — усаживаясь напротив, прокомментировал я (на язвительность сил всегда хватало). Андрей впился хмурым взглядом. — Уроки ОБЖ прогуливал что ли? Да накрест надо, накрест и через большой палец… — Да какая разница как! — психанул он. На кухне повисла гробовая тишина. Нервишки пошаливали у нас обоих. С непрошенными советами я больше не лез. Пусть хоть пакетом из Пятёрочки костяшки заматывает. Какое мне дело? Главное, Андрей постепенно успокоился — изредка поглядывал на меня, но не более того, — и продолжил замысловато обёртывать ладонь бинтом; я же занялся обработкой своих ран. Выходило куда правильнее и быстрее, чем у хозяина квартиры. Острой боли теперь не ощущалось. Всё тягостно поднывало и немного чесалось, потому что образовывалась корка, но это можно перетерпеть, переждать до завтрашнего утра, а там — добраться до ближайшей больнички. Кто бы мог подумать, что так скоро мне пригодится военно-медицинская подготовка. А в армейке казалось — прескучный предмет… Только сейчас я заметил пыхтящий на плите чайник. Когда он успел его поставить? Всё это очень напоминало прежние посиделки после школы, и у меня никак не получалось избавиться от стойкой ностальгии по временам, когда наша дружба ещё не имела брешей. — Прямо дежавю какое-то. Будто в плойку пришёл погонять, — озвучил я мысли вслух. — Ты идиот, Глеб, — покосился на меня уныло Андрей. Неожиданно опять зачесались кулаки. Хотя, вместе с тем, сильнее заболела скула, как бы напоминая, мол, «на вторую потасовку, приятель, твоей регенерации не хватит». Судя по кривой роже Иуды и погано забинтованной руке — второй раунд его также мало интересовал. К тому же, что бы он ни говорил, думали мы явно об одном и том же… Не спроста он поспешил отвлечься на кипящий чайник, оставив меня сидеть в одиночестве. Я выждал паузу, пока Андрей опять не сядет за стол, и спросил: — Догадываешься, почему я ударил? — Почему? — вопрос риторический, и саркастическая улыбка была тому подтверждением. — Ты угашенный хер, который любит помахать кулаками. Андрей поставил на стол две чашки, горячие, дымящие и ароматно пахнущие. Одну из которых учтиво пододвинул мне. Вот оно исконно русское гостеприимство! Подрались –впору и чаи погонять. А может, угощают меня в надежде поскорее заткнуть, свести разговор на нет и выпроводить за дверь?.. Чашку всё равно притянул поближе. — Не угадал, — сделав пробный глоток, возразил я, — даю ещё одну попытку. Включай мозги, моралист. — Потому что я переспал с Лизой, — пожав плечами, мрачно ответил он; ему явно не нравилась эта игра в угадайку. — Как будто может быть другая при… — хотел добавить он, но я резко перебил. — За твоё враньё. Он ошарашенно уставился на меня. — Я бы даже сказал, за ложь в квадрате или, блять, в хрен знает какой другой степени, — с трудом получалось обуздать волну гнева. Я сделал глоток. Кипяток со вкусом «Принцессы Нури» отрезвлял не хуже табака. Возможно, я зависим от любого сорта травы, и пора уже курить чаи? — Не ты её затащил, верно? Не понимаю, чего ты хочешь добиться, вешая мне лапшу на уши, но пока выходит хуёвенько. Я же тебя знаю… Неоконченная фраза повисла в воздухе. — И что ты знаешь? — немигающим взглядом Андрей сверлил во мне дырку. Ламповая атмосфера стремительно трещала по швам. Чёрт меня дёрнул пойти за ним следом! Однако соблазн расставить, наконец, все точки над «и» был велик. Я вдруг поймал себя на мысли, что пора закругляться. Смыкать круг пиздеца. И пусть процесс будет не приятным, а отчасти болезненным — важно закончить всё именно сегодня. Сейчас. — Мне из тебя правду клещами вытягивать? Сказал же — «знаю», — в жизни я не чувствовал себя так неловко, — сам в курсе что. За дурачка меня держишь? Я, может, не шибко умный — в армейку умных не берут, — но и не конченый дебил, чтобы совсем уж…не замечать… Андрей переваривал мои слова неохотно, будто заставляя себя читать между строк, выискивать подтекст, который в самом деле был вложен. А когда до него дошло, о чём я, он тревожно улыбнулся и, даже не пытаясь оправдаться, напрямик спросил: — Давно?.. Я честно попытался вспомнить, как давно понял, что мой лучший друг — гей. Незадолго до ухода в армию? В школе? А может вне её, когда частенько приходил в эту самую квартиру поиграть в плейстейшен или посмотреть матчи Барселоны, записанные на диски его отцом? Когда я заметил первую перемену? На моей памяти, Андрей не интересовался девушками. Каждый раз, когда разговор касался чьих-то отношений, казалось, он выслушивает человека исключительно из вежливости или по привычке. Тогда в этом не было ничего удивительно. Одинокому человеку часто приходится слушать о чужих похождениях с ложным интересом… Первый звоночек прозвучал, когда в нашем дружеском школьном кружке поднялась тема секса. Наш общий знакомый — находка для шпиона, — решил рассказать о своём «опыте». Никогда не забуду, какое лицо Андрея промелькнуло вперёд вежливой маски: брезгливое выражение, полное отвращения к рассказчику, к девушке, о которой шла речь, ко всей обстановке и… будто к себе. Помню, мы шли в тот день домой и почти всю дорогу он молчал. Когда стали прощаться, я как-то неуместно пошутил на тему разговора. Ответом мне была вымученная улыбка и загадочно брошенная фраза: «Личная жизнь потому и ”личная”». В тот момент Андрей словно провёл между нами невидимую линию — границу, за которую даже мне, пусть и близкому человеку, заходить не позволялось. У него есть от меня секреты? Поразительная и до ужаса эгоистичная мысль. После, как бы я ни старался, закрывать глаза на странности друга не получалось. Всё сводилось к одному — тайне. Я стал основательно приглядываться к Андрею, к его увлечениям и окружению, которое, оказывается, состояло не только из меня. Второй звоночек прозвенел скоро. В курилке у школы, где на большой перемене собираются все «отбившиеся от рук» старшеклассники, я замечал взгляды Андрея — он часто подглядывал за другим заядлым курильщиком, парнем из параллели. Именно подглядывал: исподтишка, когда тот отворачивался или отвлекался на разговор. И хотя максимум их общения сводился к приветствию, рукопожатию и одалживанию зажигалки — он им интересовался. Я почувствовал это интуитивно, почти на каком-то животном уровне. Признаться, иногда, как мне казалось для проверки собственной теории, я намеренно сводил их вместе. Подгадывал, чтобы мы оказывались в курилке втроём, без лишних людей. Или завязывал разговор так, чтобы они оба в него включились, а я довольствовался ролью наблюдателя. Не идиот ли? Ближе к выпускному классу Андрей бросил курить. Причины я так и не понял. С тем другим парнем мы продолжали видеться в курилке — в его поведении ничего не поменялось, — но он начал меня раздражать. Без особой причины. Может быть из-за того, что своим видом напоминал о злополучном эксперименте? Я вёл себя как мудак, а правда, как известно, глаза колет. Тягу к сигаретам Андрей восполнил новой страстью. Маниакально он забивал свободное время секциями, кружками, курсами, чем угодно, что могло послужить поводом сказать «нет времени на отношения», а ещё помочь в достижении заветной мечты — поступить в Физтех. В какой-то момент я начал всерьёз беспокоиться, что у него поехала крыша на учёбе. Так дико было видеть его утром за зубрёжкой физики, а вечером — за нескончаемыми подходами в зале. «Парень самосовершенствуется» — говорили знакомые, и лишь мне виделась в этом особо-умная форма саморазрушения. — Наверное, догадывался об этом всегда, — признался я, не вдаваясь в болезненные для нас подробности. — Были моменты, когда… одним словом, когда ты вёл себя странно. Другие не замечали, но… Мы же с тобой не разлей вода были, чуть ли не с детства, двадцать четыре на семь вместе. Так что, — знаешь? — твои взгляды, якобы «случайно» брошенные в курилке, не оставались незамеченными… Не знаю, как давно я всё осознал, но — точно — слишком поздно. Я тяжело выдохнул. Собственная бессвязная речь доконала. Андрей неотрывно глядел на остывающую чашку чая и внимательно слушал, пока на кухне снова не воцарилась тишина. Всем своим видом демонстрируя невозмутимость, он поднял взгляд и невесело улыбнулся: — Я полагал с эмпатией у тебя тяжко… От его наигранного спокойствия меня замутило. — Обхохочешься, — язвительно заметил, сделав ещё один глоток чая для успокоения расшалившихся нервов. — Нужно было поговорить с тобой перед армейкой…обо всём этом… Но ты тоже хорош, — на меня недовольно поглядели, — что? У нас тут вечер откровений. Или бросать друга в игнор, зная, что он скоро отъедет трусить одеяла и отбивать подушки — в порядке вещей? Неловкая пауза длилась чуть меньше предыдущей, но я всё равно умудрился в красках припомнить проёб Андрея. Незадолго до моей отправки он стал всё реже отвечать на звонки и сообщения, отдалился, а потом вовсе отказывался встречаться. В день отъезда на вокзал меня пришли провожать все. Кроме него. Лиза вешалась на шею, чуть ли не плакала, а я упорно думал о том, какого ляда этот хер не приехал помахать ручкой на прощанье. — Ты эгоистичный придурок, Глеб, — Андрей притронулся к чашке. — Даже сейчас умудряешься перевести стрелки на себя. Это были обидные слова, в особенности потому, что внутренне с ними нельзя не согласиться. Я проглотил горькую пилюлю и после паузы, наконец, задал вопрос, который волновал меня всё время: — Почему ты ничего не рассказал? — А ты бы на моём месте смог? — тут же парировал он, неуклюже удерживая чашку нерабочей рукой и делая первый глоток. — Я ведь не гомофоб… — но тут же осёкся, ведь вопрос не о том. Смог ли я? Нет. Здесь нужны стальные нервы, а мои, судя по сегодняшнему вечеру, ватные. Андрей тоже это понял, а потому постарался деликатно перевести тему: — Жаль, — усмехнулся он, — мне было бы не так совестно за твою разукрашенную физиономию. Я осторожно притронулся к скуле. Синяк наливался кровью, хотя боль совсем прошла, разве что немного щипало от перекиси и под пластырем ужасно чесалось. — Не страшно, пройдёт, — заключил я. — Дружба тоже? Иногда этот кретин прямо напрашивался на драку, серьёзно. — У меня с мотивационными речами не очень, — начал я, — и в моральной поддержке не силён… Но мне, правда, всё равно: натурал ты, би или гей, лишь бы — как это называется? — лишь бы не баба с членом, договорились? Такую толерантность во мне ещё воспитывать и воспитывать. Это я к чему, — смущённо прокашлялся, — помнишь, как кот Леопольд говорил — «ребята, давайте жить дружно»? Вот давай ребятами будем мы? Впервые за всю нашу беседу Андрей повеселел и даже тихо засмеялся. — Почему мне вспоминается Винни-Пух со своим коронным: «Не забывай, что у меня в голове опилки. Длинные слова меня только огорчают»? — Потому что это прямо про меня? — Да-а, про тебя, — насмешливо протянул он. — И тебе совсем не интересно, что случилось на той вечеринке, и как мы с Лизой?.. — Нет, точно нарываешься, — усмехнулся я. — Во-первых, ты всегда херово переносил алкоголь. А когда увлекся спортом, ЗОЖем, веганством и всей этой чудесной около-зелёной еболистикой — тебя развозило от одного забродившего сока. Так что о твоей кондиции в тот вечер я догадываюсь. И, во-вторых, — с этим мы сегодня разобрались, — по доброй воле не полез бы ты в трусы к девчонке. В-третьих, Лизу, прямо как Наташку Ростову, в край заебало моё отсутствие. Из этого вытекает неприятная ситуация: она хотела мне насолить, а ты пьяный подвернулся под руку. Месть, кстати, удалась. Только посмотри, как мы выглядим, — и я многозначительно указал на опухшую щеку. — Другой вопрос, нахера было говорить, что это ты выступал инициатором? — Мне показалось — так будет лучше, — сухо произнёс Андрей. — Кто же знал, что ты начнёшь кулаками махаться? Думал: поверишь, психанёшь и свалишь к себе — на том и сказочке конец. — Великолепный план, Андрюх, — я в голос засмеялся, — просто охуенный, если я правильно понял. Надежный, блять, как швейцарские часы! — Ничего смешного, — а сам улыбнулся во все тридцать два. Затем его тон действительно стал серьёзнее: — Взрослые люди так и поступают: берут ответственность. Но я это, наверное, из тщеславия; хотелось самому себе наказание выдумать. Я ведь себя конченным человеком чувствовал всё это время… — Случилось то, что случилось, — я пожал плечами. Андрей смотрел на меня в каком-то томительном ожидании. Хотелось как-то приободрить его, утешить. — Трудно представить, что ты чувствовал последние годы. В этом мне ещё предстоит разобраться, и не без твоей помощи. Но я не злюсь. Ну? Поэтому больше не накручивай себя, как гайку на болт, ладно?.. И будь со мной честен… — Коряво, — Андрей благодарно усмехнулся, — зато от души. — Слово пацана? — я протянул ему руку. Наше рукопожатие вышло смешным: Андрей протянул по привычке больную руку, а я, недолго думая, её пожал. Да крепко так, сердечно. Спохватился, когда лицо друга исказилось в страдальческой гримасе. Сообща мы рассудили, что кисть нужно повторно обработать и нормально перемотать, и что лучше доверить дело опытному человеку — то бишь мне. —…И всё-таки с утра, как проснёмся, заглянем в травм-пункт, — добавил Андрей. Вопросительно уставившись на него, я неуверенно переспросил: — Можно остаться?.. Андрей согласно кивнул, как будто только и ждал этого вопроса.***
Засыпалось скверно. Дело было то ли в зарастающей зудящей болячке, то ли в духоте — не знаю. Всё время хотелось вертеться с одного бока на другой, принять какую-то удобную позу, запрокинуть ногу, руку, голову, поправить одеяло или сбегать по малой нужде. В армии бессонницы не случается. Ты измотан до такой степени, что сон захватывает тебя, как только лицо соприкасается с подушкой. А сейчас хоть за снотворным ползи на кухню. Простынь сползла и скомкалась между ног — это была последняя капля. Откинув байковое одеяло, я тихо приподнялся на локтях. Часы, которые пережили перестройку, развал СССР и 90-е, и всё никак не ломались, показывали два ночи. Оставалось пять часов на сон, а его как рукою сняло. — Спишь? — в ответ молчание. — Пусти по старой дружбе на кровать, а? Казалось, вся проблема в том, что я лежу на полу (хотя матрас в армии был ничуть не мягче). Андрей же раскинулся звездой на широкой двуспальной. Можно было бы лечь валетом… Я поднялся и, нависнув над молчуном, ткнул пальцем. Хозяин квартиры не среагировал, продолжил старательно притворяться спящим. Я аккуратно перевалился на кровать. Пружины приятно заходили под боком, а в нос ударил запах свежего, недавно выглаженного не казённого белья. Глядя на сильную, мощную шею и аккуратно выбритый затылок Андрея, я внезапно подумал, что всё вернулось на круги своя. Злоба, что привела меня сюда — выколочена во время драки, мстительность продезинфицирована перекисью, а обида смыта горячим чаем. Мои подозрения развеяны, вопросы — получили ответы. Настал долгожданный мир-дружба-жвачка. — Эй… — Ну?.. Я неспешно перевернулся на спину и уставился на изрядно пожелтевшие декоративные панели потолка. В первый раз, когда пришёл к Андрею в гости, они только были поклеены. Такие белые, новенькие. Отец его тогда капитальный ремонт заделать решил… Вот время-то летит! — Странное чувство… — тихо произнёс я, — будто мы только начинаем дружить. Как в игре: обнулили персонажей и заново проходим сюжет. — Сам ты странный, — отозвался Андрей, правда, как-то нерешительно, словно сам размышлял о том же. — Я-то? Он лениво перевернулся на бок и очень долго разглядывал меня. — Я рад, что мы друзья. И прости… — вдруг прошептал он. — Ты хороший друг. Сложно подобрать другие слова, чтобы растрогать близкого человека. И хоть мне частенько недоставало сентиментальности и мягкости, даже я способен был оценить такое признание. Элементарное, но, порой, очень необходимое. — Уже пускаю слезу, — отшутился я, хотя чувство светлой грусти сдавливало грудь, — но курить не перестану, ясно? С тебя ещё причитается! Я столько пачек уничтожил, пока сюда собирался. Никаких нервов с тобой не хватит. — Завтра раскошелюсь, — усмехнулся Андрей, отворачиваясь к стенке. — Спи, давай. Но я нескоро уснул. Размышлял по мелочам… Андрей тоже.Это была долгая ночь