Лишь мы есть друг у друга

      Ханс проверяет лошадей, пока готовится ужин. Эльза построила им ледяную конюшню, но кормить их нечем. Проблема с едой расстраивает его: он не предусмотрел такую проблему, и она понимает, что всякий раз, как голодный нос тычется ему в ладони, у него разрывается сердце. Солдаты хотя бы могут поохотиться, а лошадям придется голодать до самого дома.       Принц проводит по минуте с каждой лошадью, говорит с ними, гладит их по головам, приглашает ее присоединиться, но она отказывается — ее руки по-прежнему свободны, и потому она не рискнет навредить лошадям и уж тем более напомнить об этом, похоже, подзабывшему об обещании Хансу. Но потом они доходят до Цитрона, и конь вспоминает ее и толкает, от чего она чуть не падает.       — Мне кажется, или кто-то мне не рад? — с улыбкой отчитывает жеребца королева. — Или ты заодно с наемниками Варавского?       Ее спутник напрягается, хотя она смеется. Ханс держит их под постоянным наблюдением, пристально следит за ними, как следила за ним Эльза. Она отказывается рассказывать, кто активнее всех подогревал огонь заговора. В итоге он подозревает всех и каждого и не отходит от нее ни на шаг.       Он жаждет не мести, но справедливости, и в его понимании она заключается в том, что изменщиков нужно связать и вздернуть.       — Вы же не собираетесь вернуться в город, где все и так меня боятся, и сразу же казнить дюжину чьих-то мужей и отцов?       — Любой, кого можно с такой легкостью склонить к государственной измене, крайне опасен!       — Они были напуганы. Они не могли рассуждать здраво. Они не знали, как еще поступить.       Ей странно слышать собственные слова. В них что-то есть, какой-то ответ, похожий на недостающий кусок мозаики, но он открывает рот, и она теряет суть мысли.       — Упрямая, но любящая.       — Что?       — Я составляю список, — он скрещивает руки. — Только я хотел, чтобы вы были более доверчивой. Однако, выходит, что не доверяют здесь только мне!       Она и не утруждается отвечать. Он злится не только на заговорщиков. Немало гнева уделено ей: она предпочитает милосердие наказанию, никак не умаляя окружающую ее опасность; она прощает солдат (как-никак, они — ее подданные), а его весь день держит на расстоянии вытянутой руки. Но больше всего припасено для него: что он покинул ее, что не предотвратил случившееся в самом начале.       Она осознает, что он всё-таки хочет мести. Не ее руками, так своими. Она не понимает. Она задается вопросом, будет ли он карать, начав править.       Сейчас он не похож на карателя. Он накрыл голову руками, и его рыжие волосы стали в свете факела золотыми.       — У нас никогда не было форпоста на Северной горе, — говорит она. — Его попросту невозможно здесь построить. Но теперь здесь есть крепость.       Он одаряет ее нетерпеливым взглядом: к чему она пытается сменить тему?       — С нами люди, уже знакомые с местностью, — продолжает она. Он распахивает глаза.       — Первая же группа, отправленная в дозор, — медленно говорит он, — в идеале найдет обходной путь.       — В идеале.       Некоторое время он ничего не говорит. А потом:       — Хоть кричи в следующий раз, — говорит он ей.       Пристыженные и зачарованные солдаты принимают ее в свой круг. Настороженность сменилась восхищением. Похоже, они достаточно сами себя наказали. К исходу вечера большинство извинились перед ней за то, что молча наблюдали или были неверны своей прекрасной, добросердечной королеве. Они довольны ледяными хижинами. Они говорят, что никакие другие королевы не могли бы так много им дать.       Охотникам улыбнулась удача. Под конец ужина каждый желудок насыщен мясом, а каждое лицо светится от удовольствия. Эльзе никогда не приходилось есть свежепойманную рыбу, запеченную на открытом огне, она никогда не обжигала кончики пальцев кроличьим жиром, пытаясь снять мясо с вертела, и никогда не сидела в кругу товарищей и не выслушивала их шутки и истории. Трудолюбивый солдат вырезал им всем грубые ложки; они едят из общего котла — тушеное мясо заметно приправлено кофе, но они чересчур голодны, чтобы кривить носы. Ночной воздух пробирает до костей, и они собираются вокруг самого большого костра в лагере и греют воздух долгими разговорами и нескончаемым смехом.       Не умея рассказывать истории, она слушает их анекдоты. Они осторожно втягивают ее в разговор, поглядывая одним глазом на Ханса, а другим — на ее руки. Ей доводилось видеть такую штуковину? — Она помнит лето, когда на остров выплыли русалки? — В такой ситуации она бы стала стоять на своем или передумала? — А что в ее книгах говорится про драконов в горах?       Они не боятся меня, узнав меня. Она думает, как ее примут в Эренделле. Будь эти солдаты на ее стороне (если удастся сохранить нынешнее отношение), другие люди могут тоже проникнуться ей. Она впервые осознает, что ей придется столкнуться с ними, с ее народом, жертвами ее проклятья. Она замечает, как лед покрывает ее ложку. О, забудь, хоть сейчас, умоляет она пальцы.       Смех Ханса отвлекает ее. Кто-то решил рассказать, как гонялся за стаей кур по замерзшему фьорду. Лица вокруг нее переполнены весельем, горла забиты едой, которую пытаются сглотнуть сквозь поднимающийся смех. Принц Южных островов расслабился, осознав, что она не собирается брататься с предателями. Он перехватывает ее взгляд и улыбается еще шире, пока не замечает ложку в ее руке. Она бросает ее на землю и прикрывает подолом, пока никто не видит.       Разговор о буране, застигнувшем их дома, заставляет всех повернуться к его источнику. Может ли она прекратить его? Прекратит ли? — интересуются они, глядя на нее во все глаза.       — Именно это я и собиралась сделать, — отвечает она и становится королевой, говорящей с подданными; Эльзе кажется, что она спряталась за маской, но радуется, что ее голос не дрожит. Они хотят узнать больше, но рука Ханса небрежно опускается на рукоять меча, и они решают, что с них и этого хватит.       Вскоре наступает тьма. Солдаты, весь день копавшие проходы в снегу, вымотаны.       — Но сил на благодарность нам хватит, — говорят они ей, и ее поражает, что их благодарность — это короткий напев, популярный у странствующих бардов.       — Мне никогда не доводилось их видеть. Они всегда выступали на площади, — шепчет она Хансу, который остался с ней, хотя явно желал присоединиться к певцам. Он улыбается и садится рядом на снежную кушетку.       Песня, избранная ими, из театральной постановки, которую обычно ставят под конец обильного урожая, да и барды выбирают ее на конец представления, когда носят шляпы перед зрителями. Сегодня певцы стоят по щиколотки в снегу, их руки пусты, а взгляды — искренни. Они собрались полукругом и начинают песню с низкого гула — такого тихого, что поначалу его спишешь на звон в ушах, но потом он медленно нарастает, и ночь наполняется слоями мелодии.       На открытом пространстве звук ударяет иначе, но каким-то образом здесь четко слышно каждый голос, который сливается с остальными в такой сложной и прекрасной гармонии, что у нее слезы выступают на глазах. Она сидит, завороженная звуками, плывущими по снегу, звонящими, как колокола в их глотках, когда каждая каденция строится на предыдущей — у нее перехватывает дыхание от осознания, что у нее есть уши, способные это услышать, что перед ней стоят простые смертные, создающие музыку, которую не способны передать никакие инструменты из дерева, струн, кожи или металла, что в мире так много источников красоты.       Никто не хочет, чтобы вечер кончался. Так странно, думает она, переходя от костра к костру, чтобы поблагодарить каждого за их вклад в песню, что именно этим они завершают день, полный подозрения и беспокойства — а она идет рядом с Хансом, без труда постигая новые грани дружбы, какой прежде не испытывала. Солдаты рассказывают ей о своих семьях, увлечениях, амбициях. Все они твердые и стойкие, и ее сердце переполняется гордостью, что такие, как они, служат на благо Эренделла. Она почти что жалеет, что загнала их на Северную гору, но хватает всего лишь взгляда на связанных и горящих гневом наемников Варавского, чтобы она переменилась во мнении.       В какой-то момент ей накидывают на плечи синее пальто, и, хоть ей и не нужно его тепло, ей приятно внимание, ей хочется ощущать запах его владельца, хочется ощущать его руки на плечах, и потому она не возражает.       С одной стороны черное небо разрывает полоса звезд; луна все еще прячется за заваленным горным перевалом. Над ними бесшумными волнами кружатся цветные ленты — зеленые, окаймленные синим, голубым, переходящим в пурпурный и красный. Восторженные голоса постепенно стихают; огни костров окружают шепотки и лежащие силуэты. Ханс приказывает всем ложиться, напоминая, что ждет их поутру. Солдаты стонут и бросаются в него снежками: конец света близок, дайте повеселиться — так они говорят. Она улыбается, и он уступает.       Тусклый свет и редкие звуки от других костров окружают ее теплым одеялом. Принц и королева сидят рядом в тишине ночи под аккомпанемент треска огня; остальной мир потонул в снегу. Она измучена, но не готова погрузиться в сон.       — Что стало с твоими братьями? — сонно спрашивает она. — Ты отомстил им за то, что они делали вид, будто ты невидимый?       — Нет, — он хмыкает. — Вообще говоря, почти все мы стали хорошими друзьями. Наверное, надо было всего лишь повзрослеть.       — О. Хорошо.       — Эй, — он поддевает пальцем ее подбородок. — Она тебя выслушает. Я в этом уверен.       Они смотрят друг на друга, пока кто-то из них не моргает и не нарушает момент.       Она запрокидывает голову и смотрит на небо, меняющее цвета. Эти огни подобны старому другу. В ее жизни было так мало постоянства — годы изоляции за нее не считаются, не в ее случае, не со стороны стороннего наблюдателя — но они всегда были с ней, год за годом, бесконечно оставаясь равнодушными к ней, неуязвимыми к ее силами, огромными и существующими с одной целью.       — Небо очнулось, — тихо говорит она.       Она думает, где сейчас Анна. Тот крупный горец выглядел надежным; она надеется, что сестра в тепле и безопасности. Думает ли Ханс о том же? Заснут ли сегодня Анна и Ханс, думая друг о друге, как говорилось о возлюбленных в ее книгах?       Она потеряла счет времени, сколько он уже крутит в пальцах ключ.       — Хотелось бы мне видеть радость, с которой ты создавала дворец.       Она медленно расплывается в улыбке.       — Хочешь увидеть немного магии, пока вновь не запер меня? — и, не дожидаясь ответа, вытягивает руки.       Для создания иглу требовались размашистые движения, но теперь требуется всего лишь вытянуть пальцы, чтобы на их кончиках появился ледяной кристалл. Он становится больше, отращивает ветви и узоры, становясь уменьшенной репликой снежинки из ее ледяного дворца. На его глазах края кристалла расширяются и сужаются, превращаясь в маленькие крылья. Появляются ледяные очертания белого дракона. Он облетает кругом их маленькое кольцо света и зависает между ними. Вытянув шею, он выдувает облако огня, после чего превращается в маленькое деревце, а снежное пламя становится кроной. На ветвях стремительно вырастают фрукты — лимоны, бледные и идеальные, сокрытые ледяными листьями. Они распадаются на облако ледяных пузырьков, а лимоны расплываются золотыми рыбками. Они лениво плывут, кружась в воздухе, и свет костра мерцает на их белой чешуе. Их плавники колышутся волнами, переходя в кружащиеся юбки двенадцати крошечных девушек. Безликие танцовщицы делают круг, пока Эльза не отправляет их в небо, где они взрываются белыми фейерверками. Снежинки падают ей на волосы и Хансу на плечи.       Они оба смотрят на пустое пространство, ошеломленные воспоминаниями о произошедшем (она не настолько привыкла с собственной магии, чтобы противостоять ее чарам), и Ханс умудряется выдавить:       — Это восхитительно, ваше величество.       — Если мы собираемся породниться, тебе стоит звать меня Эльзой.       Он с удивлением глядит на нее, и она отказывается верить, что увидела вспышку несогласия в его глазах, но не может забыть о ней. Что ее вызвало? Не нежелание обращаться к ней по имени — он бы это озвучил. Этот взгляд был рожден беспокойством, не этикетом. Ей хочется знать…       Но потом он говорит: «Эльза» — и ей кажется, будто ее имя никто никогда прежде не произносил, так сильно ей хочется услышать его снова. Он пристально смотрит на нее, что-то выискивая.       — Ты хочешь, чтобы я женился на Анне?       — Я этого не хочу, — говорит она, и его глаза блестят. — Пока что. Вы всё ещё плохо друг друга знаете.       — Ты не веришь в любовь с первого взгляда?       — Я верю, — тихо говорит она, — что одинокое сердце готово принять даже сочувствие за любовь.       Он ничего не отвечает. Она протягивает ему руки, и он надевает кандалы. Когда все десять пальцев вновь оказываются в железе, она встает и желает ему спокойной ночи. Она направляется в иглу, украшенное снежинкой, и не замечает, как он провожает ее взглядом.