Льды Алтая

Тусклый рассвет плескался на мутных волнах незамерзающего океана, плясал отравленными лучами на призмах дрейфующих айсбергов. Прозрачные ледяные зеркала дробили свет на невообразимое множество тонких линий, смазанных пятен, хаотично прыгающих векторов. Рассвет умирающей планеты был красивым. Сытным. Его неуловимая плоть, казалось, проникала внутрь другой плоти – только реальной и изъеденной лучевой болезнью. Солнце не было особенно важно, его свет был излишне ярок и насмешлив, он сводил с ума, заставляя мечтать о слиянии с ним. Рассвет не заставлял. Он медленно впивался, грыз, - ласково, почти незаметно, - будучи регентом умершего бога человечности, не спрашивая разрешения. Пускай Пирра что-то слабо кричала, и крик её отскакивал от непрочных стен хижины-времянки. Любовь к ней приобрела некую особую форму, когда её прекрасные чёрные волосы начали выпадать и блестели на мёрзлом шершавом полу узкими жёсткими змеями. Их никто не выметал – стоило ли тратить силы, которых и так мало? Отношения стали ближе. Плотнее. Перешли с человечьей стадии на почти божественно-животную – ту, в которой женщина рядом равна тебе во всём, она твоя жена, мать, сестра и дочь, и с ней не может быть ничего неестественного. Она родная. На её тихий и вымученный вопль о помощи не нужно отвечать. Он – лишь формальность. Формальность разрушает излишнюю близость, уничтожает эту особенную связь ядерным напалмом – вроде тех, которым были стёрты с лица земли города этих странных и воинственных людей. Пирра слишком цепляется за память о тех людях. А они с Пиррой, как ни крути, не те люди. Не другие. Другие убили Муну. Другие убивают Пирру, даже валяясь скелетами в безымянных братских могилах и не оправдавших ожиданий бункерах, пропитавшись радиацией до мозга костей. Слишком сильна связь с тем миром. Она во всём: в полуразрушенной мебели, в посуде, немногочисленной оставшейся утвари. В книгах. Когда Пирра ещё могла ходить, когда ей ещё не отказали всегда стройные и здоровые ноги, она нашла среди привезённой с континента литературы маленький, изрядно потрёпанный томик под странным названием "Легенды Алтая". Кому известно, где этот загадочный Алтай? Что там за люди? Живы ли они сейчас? Девали никогда не слышал о таком месте; судя по тексту, это был суровый и снежный горный край. Одно это заставляло его пренебрежительно и дрожаще усмехаться: разве не среди ледников они сейчас? Не среди снега? Разве не виднеются в конце горизонта зубчатые пики вершин неведомого антарктического хребта, который так никто и не успел изучить и нанести на карты? Но как бы то ни было, книга оказалась интересной. Особенно – сказание об алтайской принцессе, пролежавшей во льдах вечность и чуть больше. Девкали не раз представлял себе посеребрённый смертью лик с резкими скулами вразлёт и, непременно, хоть и неизвестно почему, - с иссиня-чёрной густой причёской, не нуждавшейся в украшениях. Только за игрой воображения сразу же следовало возвращение в реальность, и в этой реальности Пирра то недвижно лежала, изогнувшись в самых невероятных позах, какие подсказывала ей болезнь, то мучительно стонала от холода, становившегося всё ощутимее с приходом ядерной зимы. А зима предполагалась именно ядерная, в этом Девкали нисколько не сомневался; зона заражения ползла всё южнее, и это было понятно даже без датчиков: лучевая въедалась глубже. И осязалось это инстинктивно, по-звериному. То же звериное чутье, звериное мироощущение переплавляло мир из дымки кошмара со смертоносным воздухом и смертоносной пищей в зимнюю легенду об алтайской принцессе, замёрзшей в горах. Разум знал, что будет для него лучше, и спасался таким образом от сумасшествия. Только безумие всё равно пришло – в то скалящееся ядовитым рассветом утро, когда Пирра не проснулась. Просто что-то тренькнуло в груди, как струна цитры, на которых играли бедняки в подворотнях Лигона, зарабатывая себе на жизнь. Переломилось, как сухой прутик. И мир вокруг стал Алтаем. Ледяные торосы обращались в массивные горы, кустик мутировавшей травы, невесть как пустившей корни в антарктической пустыне, стал душистым лугом у их подножья, нелепая, сделанная на скорую руку хибарка – вечным склепом-усыпальницей прекрасной принцессы. Горизонт болезненно сжимался, когда Девкали с печальной и блуждающей улыбкой, вооружившись острой льдинкой, искалывал в кровь ладони, заключал в них хрупкие и маленькие ручки Пирры, пачкая их алой слизью, мгновенно застывающей на морозе. Боль и одностороннее единение снимали невыносимую тягучую усталость, давали забвение от того яда, что скопился внутри, около сердца. Они действительно начали знать друг друга, пока смерть не разлучила, пока не прошлась по одной из последних жизней в убитом мире безразличная старуха с косой. Инстинкты побеждали немощность плоти, и последним отношениям на мёртвой планете не суждено было остаться платоническими. Холод обострял чувства, небо было невыразимо тесным, время замирало и переставало существовать, рассыпаясь в песочно-стеклянные клочки, тела будто превращались в смесь острых-пёстрых искристых граней. И строгий безумный лёд, глубоко засевший внутри обоих, таял и звонко падал на мёрзлую землю солёной капелью из больных глаз. Одно теперь ясно: эту связь не порвать, она въелась под кожу, впиталась в разжиженную кровь, стала неотделимой частью самого существования Девкали. Изотопы её размножались, крепли, собирались вместе. Готовились к решительной атаке. К напалму. И – взорвались. Может, в то равнодушное утро, так похожее на то, в которое застыла в вечности навсегда Пирра, что-то и можно было изменить. Но, скорее всего, нельзя. Позже, очнувшись на корабле землян, оживлённый машиной Девкали поймёт, что вовсе не обязательно было так спешить, едва удерживая в ослабевших руках тяжёлую миску с полусъедобным варевом из остатков провизии, привезённых на базу ещё до войны. Но – слишком сильная дрожь в руках, слишком скользкая ступенька у порога, слишком много боли и слабости, слишком мало воли к жизни и удачи. Ядерный взрыв был незаметен снаружи. Снаружи, со стороны, были только неуклюжий шаг, тихий сиплый последний вскрик, осколки разлетевшейся вдребезги посудины, тонкая, быстро прервавшаяся багровая струйка из виска от удара о порог, конвульсивные подёргивания и едва слышный вздох – обречённый и облегчённый одновременно. Но сердце взорвалось яростно, мгновенно, злобно, и дымный "гриб" проник повсюду, забив все сосуды, артерии и вены, перекрыв доступ скудному кислороду. Казалось, сердце предало хозяина в самый неподходящий момент, но подрывная работа велась давно: частицы железа поочерёдно сменялись на своих урановых подруг. Быстрая и мучительная смерть, медленная и мучительная жизнь. Из железного человека – в уранового. Только каким бы жутким не было замёрзшее тело Пирры, какой бы страшной и глупой ни была смерть, какой бы безнадёжной ни была надежда на лучший исход, но перед бесславным концом Девкали видит только лавины и снега далёких гор, только ледяную усыпальницу и белый тонкий силуэт родной и живой в посмертии женщины.