неудачный полет

      Я, наверное, рад, что мы уже скоро пойдем на посадку. Еще немного, и я спущусь с трапа вниз и пойду домой, прихватив багаж с собой. Хотя его можно оставить, лишняя возня, препятствие на пути к родному дому. Свои четыре стены, свое безмолвие и одиночество. Хотя, может, оно когда-нибудь заполнится радостным смехом моих детей, жены и меня. Меня — того, кто и улыбаться не умеет, что уж говорить о смехе.       Мы уже, вроде как, идем на посадку. А «пристегните, пожалуйста, ремни» до сих пор не слышно. Может, какие-то сбои? Мне вообще кажется, что посадка слишком ранняя, прошло меньше времени с начала полета, чем раньше. Точно знаю, мой мозг уже высчитал все.       Стюардессы носятся из одного конца в другой, стараясь выглядеть спокойными и обслужить клиентов, которым вдруг что-то понадобилось. Хотя «носятся» — сильно сказано. Торопливым шагом стараются уважить пассажиров, надеясь не вызвать их недовольство. Примерно так это выглядит. Но я-то знаю, вижу их насквозь. Напуганные чем-то, но обученные скрывать свой страх. Их на занятиях должны были приучить «задавливать» страх или хотя бы не выказывать его вообще. Выбившиеся прядки из ныне идеальной прически, чуть дрожащие руки выдают их.       Самолет резко тряхнуло.       — Все в порядке, дорогие пассажиры… — она сбивается на полуслове, стараясь удержаться на ногах при очередном толчке.       Паника застилает все, люди хотят встать с мест и хоть что-то делать. Что-то бесполезное и никчемное. Чем они могут помочь, как не сесть на место и молчать, затаив дыхание, надеясь, что пилот мастер своего дела и знает свою работу, как пять пальцев на обеих руках и ногах, в придачу.       Вцепляюсь покрепче в подлокотники.       Головокружение, как всегда, некстати. Пытаюсь дышать глубоко, всей грудью и спокойно. Не очень-то и выходит, кажется, я поддаюсь всеобщей панике.       Мы несемся вниз. Я не думаю, что в этом заключается посадка — правильная посадка на землю, в целости и сохранности всего экипажа. Слышу недалеко голос девочки, сидящей рядом с матерью, у которой печально-карие глаза и усталая улыбка и густые каштановые кудри, как у дочери. Точнее, у дочери, как у матери.       — Мам, а, мам, что такое? Все же будет в порядке, правда? — в свои семь, может восемь, лет она еще не понимает всей сложности ситуации. Скорее всего, это напоминает ей аттракцион, где «просто пошатает, а потом все будет хорошо».       — Конечно, милая, все будет хорошо, — наверняка, и сейчас её мать улыбается своей усталой улыбкой, смахивая с глаз незаметную слезинку и веря, что все будет хорошо.       Меня трясет.       Я не могу успокоить свои нервы и сердце бьется сильнее обычного.       Стук… стук… стук… стук… стук…       Боль.       Кажется, у меня никогда не будет жены и детей.       Кажется, я не услышу больше их смех. Даже в своей фантазии.