Угасший

Я с трудом удерживаю двери супермаркета, пока Гарри, хромая на одну ногу, бежит ко мне с большой доской в руках. Мы баррикадируем дверь до того, как самый близкий к ней зомби — толстяк в зеленой футболке с большим логотипом бывшей футбольной команды успевает просунуть в щель изуродованную ручищу. Я оборачиваюсь, чтобы взглянуть, куда нас занесло на этот раз, в голове тем временем говорит голос Гермионы, девушки, ответственной за нашу группу: «Какого черта вы покинули безопасную зону? Перси отметил все ключевые точки на карте. Я отправила вас ловить рыбу к той синей точке на северо-западе». Мысленно пытаюсь воспроизвести в памяти, насколько далеко должен находиться круглосуточный магазин, чтобы наши люди ещё не успели его зачистить. В помещении достаточно сыро и темно. Свет исходит от маленьких побитых окошек, находящихся почти у потолка — мне доводилось видеть подобные в клубных уборных. Гарри садится рядом с торговым автоматом, и на секунду я ловлю глюк, словно надпись на нем замигала. Даже без неонового рисунка, красный прямоугольник резко выделяется на фоне серых стен и полка. Я чувствую озноб, пока хожу мимо стеллажей. На одном из них мне удается найти журнал. Спустя года вещь всё ещё не потеряла глянец, и я решаю прихватить его с собой почитать — до того, как толпа зомби за дверью успокоится, пройдет немало времени. От моего касания остается большой отпечаток поверх пыли, и в голову начинают лезть потешки, как если бы не весь этот апокалипсис, я мог бы сейчас вывести пальцем улыбающийся смайлик. Тогда это показалось бы мне очевидным и забавным, но мои руки сейчас в крови, и они сами, словно без воли, опускаются. Я иду дальше, держа оружие наготове. В ладони зажата алюминиевая бита Саманта. Гарри уверял меня, что любовь к своему оружию когда-то спасет мне жизнь. Я считал его придурком, и по сей день не меняю своего мнения. Тем не менее, Саманта и я обследуем туалет и подсобку, проверяем запасной выход и возвращаемся в торговый зал. Первое правило, которое было усвоено мной лично, — не доверяй, но и проверяй. Удивительно, как много я пережил с начала эпидемии. Всадник чумы застал меня врасплох в самый отвратительный день октября. Если не ошибаюсь, это был вторник, и именно тогда я должен был сдавать свой проект ужаснейшему преподавателю искусства — мистеру Дерби. На его уроках я чувствовал себя бездарностью, и в этом он, казалось, был со мной солидарен. Натюрморт блюдца с конфетами и яблоками выглядел настолько плачевно, что моя одноклассница, опоздав на урок и впервые взглянув на мою работу, решила, что тема сегодняшнего урока — демонология. Луна, казалось, всегда воспринимала реальную жизнь, как нечто иное. Она была странной, временами бредила и увлекалась травкой. Но, по итогу, это и спасло её от сумасшествия в наши дни. Она была в своем роде психологом и устраивала групповые сеансы терапии. Гарри появлялся там часто и помогал не меньше. К слову о нем, он рисовал намного лучше моего. В январе, когда по итогу нашей экспедиции мы остановились на ночлег в младшей школе Святого Николая, он по обыкновению задержался и лег рядом со мной лишь ближе к часу ночи. Как сейчас помню его уставшие глаза и немного помятый рисунок, на котором изображены мы. Это изображение было не так далеко от палка-палка-огуречик, но он не смог бы изобразить лучше. Помню, тогда я в шутку посмеялся над ним, мол вместо обсуждения дел со всеми, он занимался ерундой. Этот рисунок всё ещё лежит в моем рюкзаке, я редко вспоминаю о нем, но в какой-то мере ценю его старания. Апокалипсис заставил повзрослеть и стать более твердым. Но я не был уверен, что до конца справился с этой задачей. Учась в школе, я слыл обидчиком и говнюком, которого одновременно боялись и любили. Сейчас же я не произвожу и близко такого впечатления, отыгрываясь оскорблениями, разве что на том же Поттере. Я нахожу около кассы шоколадный батончик и решаю вернуться к своему товарищу, дабы, в первую очередь похвастаться находкой, а затем уже из чистой жалости поделиться. Гарри выглядит отвратительно. Не только потому что он, как и большинство, начал забывать о таком понятии, как душ, раньше это не мешало мне спать с ним в одной постели, но и потому, что весь его лоб покрыт испариной, а глаза — неописуемо красные. Он опустил ружье рядом с собой и разрезал штанину почти до колена на левой ноге. Его глаза были полны слез, но он, улыбаясь, смотрел на меня. — Смотри-ка, что я нашел, — я присел рядом, оставив рюкзак неподалеку. Его голова легла на мое плечо и даже сквозь одежду, я чувствовал, насколько горяч его лоб. — Посмотри на этот журнал! Давно мы с тобой не находили подобного, а? В последнем, который нам удалось украсть у Гермионы, у тебя было больше вариантов Б в тесте, верно? — Ага, это означало, что я непревзайденный романтик, — мне стало не по себе от того, насколько Гарри хрипел. В последние дни мы почти не останавливались в зданиях на ночлег. Приходилось спать у костра, потому от холодной земли он наверняка мог простудиться. Простудиться настолько, что у него появился кашель и горячка. Такое уже случалось, и я в то время чувствовал себя не в своей тарелке. Когда Гарри кое-как справлялся с температурой, бредил, а Невилл — наш врач, не дал мне и минуты на то, чтобы проверить своего парня. Как будто его рассказы о том, как Гарри идет на поправку могли полностью внушить мне в этом уверенность, пока я сам не застал его в здравии. Ну, это ничего. На той неделе мы нашли некоторые медикаменты, да и травы-муравы в теплице должны вот-вот созреть. Как только мы доберемся до лагеря, Гарри помогут. — Хочешь, я почитаю тебе о зарубежной моде, или лучше факты из жизни звезд? Тут есть гороскопы, но эм, я до сих пор не могу запомнить свой знак зодиака, — Гарри тяжело дышит и при этом молчит. Я стараюсь держать себя в руках. Он просто болен и сейчас ему действительно фиолетово на то, какую обувь в летнем сезоне предпочитает носить звезда одноименного сериала. — Тогда у меня есть для тебя что-то получше. Не поможет от температуры, но точно не пойдет во вред, так ведь? — я достаю шоколад и верчу сладость в руках, пытаясь найти на этикетке срок годности. — Она просрочена всего на пару месяцев. Римус отдал бы многое за это, так ведь? — я упомянул нашего учителя истории, потому что он всегда ассоциировался у людей с приятным. Этот человек был с нами, когда начался этот ад, и буквально спас большинство учеников в тот день. Он слыл начитанным и приятным собеседником, попросту другом и примером для подражания. В тот год он только устроился в нашу школу и для некоторых даже стал своего рода психологом. Римус наставлял тебя на верный путь, а затем заставлял съесть дольку шоколада, дабы на душе было и впрямь хорошо. Его убил рак, туберкулез или какая-то опухоль. Понять было невозможно, как и нельзя было без сожаления взглянуть на него в последние недели жизни. Он напоминал ходячий труп и здорово пугал маленьких ребят, посему проводил дни в запертой спальне, читая книги. Упоминание бывшего учителя заставило Гарри улыбнуться. Он обнял мою руку, и я в ответ погладил его по волосам. Они почему-то тоже были до дури горячими. Его очки почти съехали с носа, и я еле успел поправить их до того, как они упали бы на его колени. Лицо Гарри было мокрым и слишком белым. Я провел большим пальцем по его скуле и от моих рук остался почти бордовый отпечаток. Я видел такое раньше, когда одна неприятность произошла с Роном, но нас с Гарри это никогда не должно было коснуться. Я упомянул то, что он выглядел отвратительно, но это было чертовой ложью. Гарри выглядел прекрасно, настолько, насколько мог. Несмотря на покрасневшие белки, его глаза по прежнему оставались зеленющими. Они смотрели на меня за эти годы по разному: с ненавистью, сожалением, весельем, желанием и полным доверием. И прямо сейчас я видел в них что-то новое, но неясное мне. — Нам нужно поговорить, — Гарри оставил улыбку на лице, теперь уже сжимая мою руку совсем слабо, словно ему было недостаточно на то сил. — Мне кажется, я сейчас отключусь, — я привстаю, дабы притянуть ближе рюкзак — внутри прохладная вода и повязка, о которых я так вовремя вспомнил, но он все также легко тянет меня к себе. — Слушай меня внимательно, хорошо? — я киваю, но принципиально не следую его взгляду, который прикован к его ноге. — Меня укусили. Утром этого дня мы бродили по лесу в поисках дичи. Мы не могли вернуться в лагерь без еды, учитывая то, как плохо обстояли дела. Гермиона надеялась на нас. Гарри пытался поднять мне настроение. Он шел со мной под руку, рассказывал некоторые истории о его жизни до апокалипсиса и дул мне в ухо, когда замечал, что я его игнорирую. Я без того знал, каким они были жопоискательным трио: Рон, Гермиона и он — невероятные детективы, обаятельные персоны и просто рисковые ребята. Самой запоминающейся для меня была история о том, как те, будучи в младшей школе, выяснили, кто крадет пирожки в столовой, и хорошенько отомстили тому, добавив в один из пирожков особую начинку. Я всегда думал, что упоминание «особой» предполагает дерьмо, но Гарри предпочитал никогда не соглашаться с моими доводами и держать реальный ответ в секрете. — Знаешь, Гермиона говорила, что на той стороне, где Луна собирает камни, то есть рядом с озером, есть неиследованное здание. Оно заросло, но внутри может быть что-то ценное. Давай вызовемся добровольцами, когда ты пойдешь на поправку, — я нахожу его пальцы в своих руках произведением искусства. Они измазаны кровью и грязью, но сами по себе выглядят довольно грубо и поэтому красиво. Мои спички даже близко не стоят с ними. — Будешь шоколад? — Гарри ничего не отвечает, и молчание затягивается настолько, что я вздрагиваю всем телом и, стараясь не выдавать своего ужаса, трясу его за плечо. — Я в сознании, — он поворачивает голову и теперь смотрит на меня неотрывно. — Пистолет при тебе? — я шарюсь в боковом кармане и утвердительно киваю. — Отлично. Ты должен застрелить меня и сматываться отсюда. Наше первое свидание было одним из самых глупых, но запоминающихся. Это была одна из тех вылазок, когда мы исследовали окрестности, даже скорее природу, обходя стороной некогда жилые районы. В ту ночь мы решили заночевать в какой-то чаще. Как сейчас помню стоящую в ней вонь. Гарри либо притворялся, что не чувствовал сего запаха, либо действительно был удачлив на заложенность носа. Мы набрали хвороста и вскоре зажгли огонь. Пока я плутал в округе, собирая ветки, проще говоря, дополнительную топку, он вскрыл банку тушенки и теперь разогревал её на огне. Аромат еды затупил вонь этого местечка, и я присел рядом, переводя взгляд с парня на еду и наоборот. Он пошутил о том, что сейчас я ошибусь и съем его вместо мяса, и тогда я даже согласился, что так было бы даже лучше. Я окрестил эту ночь свиданием, потому что тогда мы, две несчастные и обреченные на смерть персоны, лежали на одном спальном мешке, кормили друг друга тушенкой и много шутили. Гарри сделал мне «предложение», оторвав кольцо-открывашку от консервной банки. И эту жестянку я все еще носил — только в качестве подвески. — Ты можешь просто снести мне голову битой. Это будет болезненнее, но так у тебя будет в запасе патрон, который потом может спасти тебе жизнь, — я отпрыгиваю от него, как от кипятка и все же опускаю взгляд к разорванной штанине. На его голени в самом деле укус. Он сильно воспалился, и словно сорняк, пустил корни. Вся кожа Гарри побледнела, и теперь вены были видны особенно четко. Его кожа вокруг раны выглядела нездорово, он выглядел нездорово. Он в конце концов был нездоров. — Мы можем отрубить твою ногу, или отрезать её. Джинни ведь отсекли руку и она до сих пор жива, — я вернулся к нему и теперь положил голову на его грудь, прислушиваясь к ударам сердца. — Поздно. Да и тогда, на заправке тоже не было ничего острого. Ты должен сделать это быстро, пока я не обратился, — кажется я начал плакать, потому что его рука легла мне на голову, а сам он так рвано вздохнул, словно его грудь действительно порвалась. Я сидел на грязном полу в мокрой одежде и умирал там вместе с ним. «Гарри просто не может умереть», — я твердил себе это, вспоминая каждый раз, когда ему удавалось спастись из самой безвыходной ситуации. Мы как-то справимся. Я провожу рукой по его груди, нашептывая успокаивающие слова. Гарри спокоен, и я делаю это скорее для себя. Его сердце медленно бьется, в то время, как мое метается в груди и вот-вот вырвется из него наружу. Я хочу разорвать кожу на ребрах, чтобы облегчить ему эту задачу. Я хочу громко закричать и избить Гарри за то, что он натворил. За то, что прямо сейчас он лишает меня всего и так бесстыдно лежит на своем грязном полу. Улыбается, пока я плачу и гладит меня по голове, как будто я украл у него конфету и пришел извиняться. Я хочу подняться на ноги, открыть дверь и впустить мертвецов внутрь. Чем они сейчас отличаются от нас? Гарри мертв снаружи, я — внутри. Я все это время осуждал людей, пустивших пулю себе в лоб. Считал, что они просто сдались, даже не попытались. Но сейчас я не вижу выхода, и хочу последовать их примеру. Мы долго сидим так: я, прижимаясь к его груди, не пропуская ни одного вздоха, он — с рукой на моих волосах и глупой улыбкой. Он иногда шепчет слова о том, что всё в его голове должно было закончиться не так, что он хотел бы сделать для меня гораздо больше. Я не сдерживаю себя, утыкаюсь и кричу ему в грудь, крепко сжимаю и тяну на себя его кофту, практически рву внутренний шов и иногда срываюсь на отрывистые рыдания. Буря находится в каждой частице моего тела. В голове, сердце, желудке. Она находится в крови и разливается по всему телу. Гарри не плачет. В какой-то момент я срываюсь и начинаю шептать ему о том, как сильно я его ненавижу, а затем кричать на ухо о том, как сильно люблю. И ходячие за дверью продолжают ломиться, но для них сейчас нет места ни в мыслях, ни где бы то ни было вовсе. Гарри больше не отвечает мне, и я судорожно начинаю трогать его лицо. Он смотрит на меня, но уже не улыбается. Я начинаю целовать его в спешке, целую волосы и уши, брови, веки и щеки. Я зацеловываю его, чувствуя, насколько он теперь холодный. Я крепко обнимаю его за шею и словно цепляюсь за его же жизнь, когда он перестает бороться. Я нюхаю его волосы и веду себя со стороны, словно пройдет мгновенье, и он испарится. Его руки — настоящие ледышки, и я прижимаю их к своим щекам. Гарри смотрит на меня, почти не моргая, и по его лицу начинают катиться слезы. Кажется, он жалеет, что не сказал мне о том, как сильно любит меня. Я хорошо его знаю, он ещё там, в сознании. Я начинаю задыхаться, но сквозь кашель повторяю слова о том, как он меня любит, говорю о небылицах и напоминаю ему о своем «обручальном кольце». Я склоняюсь ещё ближе, кладу в его ладонь подвеску и помогаю ему сжать руку. Все происходит так быстро, когда глаза Гарри теряют жизнь. Я больше не вижу в них любви, не вижу света и мне резко становится настолько холодно, что пальцы на руках практически загинаются. Я достаю из кармана пистолет не потому, что я готов к этому. Я пообещал Гарри, и просто не могу дать ему стать монстром. Это происходит быстро. Слишком быстро. Я прикладываю дуло к его виску, глубоко вдыхаю и, когда его голова начинает подниматься, делаю выстрел. Я покидаю магазин через задний выход без слез. Я не могу себе этого позволить. Гарри не простит мне этого. Я добираюсь до нашего лагеря, обходя Гермиону, и запираюсь в спальне. Я вернулся один, на моем лице кровь и по моему виду можно сплести цельную картину. Я отворачиваюсь от нее, когда она лезет с вопросами. Полгода назад она потеряла мужа*, а теперь и лучшего друга. Она знала Гарри больше, чем я, но не ей пришлось пережить случившееся. Лежа на нашей постели с пистолетом во рту, я вспоминаю обо всем. О нашей общей мечте — доме на берегу моря и большой семье. Не имея ничего, ты имеешь привычку хотеть слишком многого. Слюни вытекают изо рта, но я не вынимаю оружия из глотки. Я так и засыпаю, надеясь, что случайно нажму на курок во сне.