Связь, выцветшая на запястьях

Антон открывает глаза. Они слезятся и болят, потому что Шастун не спит толком, а ещё часами сидит в телефоне, не отрываясь от него даже во время еды. Он, возможно, и хотел когда-то избавится от этой мини-зависимости, но сейчас смартфон — единственный вид хоть какого-то досуга, а также защита от навязчивых мыслей, которые в последнее время начали лезть в голову с удвоенной силой. Шаст переворачивается на бок и тянется к телефону, чтобы узнать сколько сейчас времени. Экран с чёрными обоями мигает, высвечивая 04:25. «Ну вот опять» — думает Антон, откладывая телефон в сторону экраном вниз. Парень ложится на спину и накрывает лицо руками, протяжно вздыхая. Он опять проснулся за четыре часа до будильника, хотя лёг всего лишь два часа назад. Грёбаная бессонница не даёт ни заснуть, ни выспаться. В последние два месяца сон Шастуна стал настолько плохим, что уже вся его группа в универе заметила его тёмные круги под глазами. От мыслей об универе Антона передёргивает. Его отчислили вчера, или позавчера, или позапозавчера, Шаст не помнит точно. Отчислили за многочисленные прогулы, которые в последний месяц стали постоянными, и за плохую успеваемость. Ещё бы — он не появлялся в универе месяц. Шастун тянет на себя ткань пледа, укрываясь с головой, и сворачивается в позу эмбриона. Даже такое простое действие вызывает волну усталости, накатывающей на парня. К горлу подступает уже знакомая тошнота, и Антон устало выдыхает. Он опять сегодня проснулся, хотя ночью молился на то, чтобы больше не открывать глаза никогда. Но нет. Новый день, новый круг, продолжение бесконечного цикла. Шаст лежит неподвижно час, или около того. Он практически не следит за временем и датами: это бесполезно. Он постоянно путает вторники с пятницами, минуты с часами и месяцы с годами. Рассеянность, чёрт бы её побрал. Антон невероятным усилием воли поднимается с кровати и плетётся на кухню, по пути собирая своими костлявыми конечностями все углы. Идёт очень медленно, цепляясь пальцами за стены и дверные косяки. Наливает в стакан воды, но не выпивает даже половины. Завтракать не пытается — аппетита нет давно, а последняя попытка силой впихнуть в себя еду закончилась рвотой в туалете. Шастун открывает кран с холодной водой и наклоняет голову к раковине, подставляя затылок под струю воды. Держится рукой за край кухонной тумбы, чтобы не упасть, и в очередной раз за эти месяцы думает: как он вообще дошёл до этого? Антон просто остался… один? Один наедине с собой, со своими мыслями и страхами, комплексами и демонами в голове. Шаст никогда не отличался особо крепкой нервной системой, передавшейся ему по наследству от матери, поэтому неудивительно, что в один момент нервная система окончательно схлопнулась. Обычно активный, весёлый и жизнерадостный Антон, имеющий сразу несколько увлечений и совершенно не умеющий отказывать кому-то, чем многие охотно пользовались, однажды просто выгорел. И рядом никого не оказалось. Все «приятели» куда-то резко разбежались, когда поняли, что Шастун больше не в силах кому-то помочь, как раньше, а единственный лучший друг — Димка Позов, переехал в другой город, встретил девушку, в которую влюбился, и постепенно Димино с Антоном общение как-то сошло на нет. Антон ходил к психиатру, когда впервые стало совсем плохо. Сначала обошёл все бесплатные больницы, но быстро понял, что помощи ему не окажут, а сделать могут только хуже. Тогда Шаст, скрепя сердце, потратил приличную сумму денег и записался к уже платному психиатру в платную клинику. Ему поставили тяжёлую депрессию. Денег хватило только на консультацию, оплачивать лечение дальше он не смог бы, поэтому тот поход стал последним. Шастун — студент, денег у него нет, а из родственников, которые помогли бы с оплатой, только отец, который ещё десять лет назад ушёл из дома и завёл новую семью. Нетрудно догадаться, что отцу Антон не нужен от слова совсем. На работу Шаст устроиться не смог: на тот момент сил уже практически не было даже на то, чтобы просто сходить в магазин. Вот Антон и оказался заперт в своём состоянии наглухо. Первое время, конечно, он отчаянно рвался обратно в нормальную жизнь, но так ничего и не вышло. Не спасли и тренинги, видосы на ютубе с советами, всякие анонимные чаты и паблики с поддержкой. Наверное, единственный человек, который мог действительно вытащить Шастуна, или хотя бы чуть-чуть облегчить его состояние — его соулмейт. Неизвестно кто — парень или девушка, загадочная и таинственная родственная душа, которая носит такую же метку на теле, что и ты. Родственная душа, которую ты можешь увидеть после своей смерти. Антону двадцать один, и своего соулмейта он так и не встретил. На его левой руке, на косточке запястья, расположился маленький чёрный крестик — его персональная метка. Оригинальностью, конечно, эту метку явно обделили, тогда как у других людей на телах были нарисованы цветы, животные, причудливые орнаменты и наборы хаотичных линий. Но Шастун никогда не жаловался. Ему хватало и этого крохотного крестика, ему хватало просто знать, что родственная душа у него есть, пусть пока и не рядом. Шаст своего соулмейта не ищет. Сейчас — уже нет, ему не до этого, да и в целом стало как-то всё равно на свою родственную душу. Как и на всех остальных людей. Антон выключает кран, проводит мокрой рукой по лицу и на секунду прикрывает глаза от лёгкого головокружения. Когда зрение удаётся сфокусировать, Шаст приподнимает левую руку и обводит чёрный крестик пальцами правой руки. Смотрит на него, гипнотизируя взглядом. Горло сводит коротким спазмом, кончики пальцев начинает покалывать, а дыхание сбивается к чертям собачьим. Сердце, по ощущениям, сейчас проломит грудную клетку. Шастун сглатывает и медленно оседает на пол, прижимаясь спиной всё к той же кухонной тумбочке. Паническую атаку не вызывали? А она уже здесь. Антон к «паничкам» уже привык. Они с ним уже больше двух месяцев, с того момента, когда концентрация внимания начала падать, учёба — ухудшаться, а долги по учёбе — накапливаться. Для Шаста такого рода проблемы были неожиданными и непривычными: он всегда учился хорошо, пусть и не идеально. Поэтому первое время, когда учёба съехала, Шастун по своей же глупости начал учить по ночам. Недосып сделал своё дело, и так плохая сосредоточенность стала просто отвратительной, учёба, раньше практически не тяготившая, превратилась во что-то очень сложное и проблемное. Стресс распахнул свои широкие объятия, а на его фоне появились и панические атаки. Чёртовы взаимосвязи. Антон запрокидывает голову назад и закрывает глаза, потому что в них начинает мутнеть. Тревога накатывает, и Шаст старается игнорировать её, концентрируясь на своём дыхании. Выровнять его получается не сразу, но всё же получается — и это уже успех. Шастун сглатывает, поднимает слегка подрагивающую руку и больно щиплет себя за предплечье, постепенно приходя в себя. Ещё через минуту открывает глаза, смотрит в окно и начинает считать веточки растущего за ним дерева. Через три минуты паническая атака отступает. К таким приступам Антон уже привык, и научился с ними справляться, хотя первое время было очень тяжело. С пола Шаст поднимается далеко не сразу. Он просто сидит и смотрит в белый потолок, отстранённо думая о том, насколько же всё пошло по одному месту. Интересно, если бы мама видела его сейчас, она бы расстроилась? Чувство вины начинает тянуть в груди. Антон игнорирует его, вцепляется в ножки близ стоящего стола и медленно поднимается на ноги. Пошатываясь, идёт в спальню и падает на кровать. Проверяет время. 12:02.

***

К вечеру накатывает истерика. Шастун не плачет — рыдает, катается по кровати, царапает руки и ноги, душит себя. Наклоняется к коленям так, что его позвоночник начинает выпирать под тонкой тканью футболки, обхватывает голову руками и тихонько воет. Оставаться наедине с собой страшно. Оставаться наедине с собой мерзко. Особенно сейчас, когда мысли в голове мечутся и путаются, а отчаяние захлёстывает с такой силой, что Антон готов повеситься. Безысходность — вот то, что он ощущает в последнее время. В голове каша из непонятных эмоций, которые Антон разучился распознавать, хаотичных мыслей и суицидальных мыслей. Коктейль Молотова, не иначе. Суицидальные мысли — константа. Они вместе с Шастом постоянно, где бы они ни был, чем бы ни занимался, о чём бы ни думал. Они то ближе, то дальше, то сильнее, то слабее, но они постоянно есть. Для Антона смерть — избавление. И он не боится её, готов к боли и всяким жутким вещам, о которых пишут на форумах, типа судорог. Шастун окончательно понимает это, лёжа на боку после истерики, и смотря абсолютно пустым взглядом в стену. Антон о суициде уже столько всего прочёл и посмотрел, что знает, кажется, абсолютно всё. Он даже выбрал себе способ: до жути банальный, но всё же довольно действенный, если сделать всё правильно. Шастун бы вскрыл вены. Шаст прислушивается к себе, к своим измученным телу и сознанию, и ничего не слышит. Ни биения сердца, ни былых мыслей. Только кристальная чистота. Антона вдруг вновь накрывает чувство безысходности, заставляя захлёбываться им вновь и вновь. Он один. Ему никто не поможет. Он не справляется. И Шастун вдруг решается. Решается на то, на что не мог решиться так долго. Антон понимает — теперь он сможет. Сможет дойти до самого конца. А на боль плевать — он живёт с ней постоянно вот уже несколько месяцев. Запястья вдруг начинают побаливать, и Антон мрачно усмехается на это: будто чувствуют. Шаст встаёт с кровати, заматывается в плед и идёт в ванную. Набирает горячей воды, кладёт на уголок ванной припасённую пачку новых лезвий «Спутник» и задумчиво смотрит на набирающуюся воду. «А что будет с моим соулмейтом? На что именно я его обрекаю?» — думает Шастун, проводя рукой по струе горячей воды. Он слышал как-то байку о том, что когда твоя родственная душа умирает, ты лишаешься возможности испытывать какие-либо эмоции. Это, разумеется, бред. На самом деле никакой драматургии нет: когда один из соулмейтов умирает, метка другого становится бесцветной, похожей на шрам, и связь между родственными душами исчезает. Вот и всё. Вода набирается быстро. Шаст стаскивает с себя плед, складывает его аккуратно, по привычке, откладывает на стиральную машинку и залезает в ванную. Горячая вода щиплет кожу, но Антон не обращает на это никакого внимания. Шастун тянется к пачке с лезвиями, вытаскивает одно и задумчиво крутит в руках, наблюдая за скачущими бликами на металле. Сейчас, сидя в ванной, Шаст осознаёт свое единственное, пожалуй, желание. Он хочет увидеть свою родственную душу. Пускай таким варварским и грязным методом, но хотя бы так. Просто взглянуть всего разок: напоследок. Антон берёт полотенце и закусывает его край: будет больно. Приставляет лезвие к тонкой коже запястья, думает о том, что назад пути не будет. Его не спасут. Он действительно умрёт. И в этот момент всё кажется таким пустяковым и неважным, кажется, будто со всем можно будет справиться. Он сможет выбраться из всего этого, начать всё заново, сможет встретить соулмейта и поцеловать его, сможет… Лезвие вспарывает кожу. Больно невероятно — Шастун воет, вгрызаясь в ткань полотенца, отчего та скрипит. Антон делает ещё один очень глубокий порез, и парню едва хватает сил, чтобы искалечить и вторую руку тоже. Руки горят адским пламенем, Шаст матерится сквозь зубы и скулит, заставляя себя откинуться головой на бортик ванной. Смотрит в потолок, чувствуя постепенно нарастающий шум в ушах. В глазах застывает один цвет — белый, и сквозь эту пелену ничего не видно. Язык немеет, и Антона вдруг окатывает животным ужасом, который тут же притупляется сильнейшим головокружением. Шастун закрывает глаза, разглядывая пляшущие разноцветные пятна. «Я почти умер, да?» Вдруг становится темно. Пятна исчезают, всё погружается во мрак, наступает абсолютная тишина. «Я сейчас увижу соулмейта» — где-то на подкорке сознания догадывается Антон. Перед глазами начинает кружиться разноцветный вихрь, постепенно складывающийся в цельную картинку. Антон стоит на одной из питерских улиц. Впереди — набережная с нереально красивым закатом, сзади — старой архитектуры дома. Шастун поворачивает голову влево. Рядом с ним, на расстоянии вытянутой руки стоит мужчина, задумчиво смотрящий на линию горизонта. Смоляные волосы чуть вьются и спадают на лицо мужчины, льдисто-голубые глаза чуть прищуриваются от немного слепящего закатного солнца, полы распахнутого чёрного пальто слегка колышутся на ветру. Антон видит всё до мельчайших подробностей — россыпь родинок на щеках, мелкие неровности кожи, шрамы от ветрянки на лбу, каждую трещинку на тонких губах. Мужчина вдруг поворачивается, смотря прямо на Шастуна, и Антон тонет в лазурных глазах. «Такой красивый» — думает Антон отстранённо. Он ещё несколько секунд рассматривает свою родственную душу, чувствуя волну той самой, соулмейтской любви, захлестывающей нежностью и трепетом. По щеке Шаста, кажется, скатывается слеза. Он смотрит на своего соулмейта, с которым ему никогда больше не увидеться, и шепчет одними губами «прости». А затем всё вновь погружается во тьму. У Антона в Воронеже лезвие выпадает из онемевших пальцев. Арсений в Санкт-Петербурге не сразу понимает, почему крестик на его руке вдруг становится бесцветным.