взлететь и разбиться

Этим вечером Темная Тень удивительно молчалива, она едва обращает на Ястреба внимание при встрече, прячась крошечным сгустком тени за Фумикаге, и не появляется, пока они заняты патрулем. Ястреб не спит уже больше тридцати двух часов, у него болит голова и нет настроения проявлять заботу, но вопрос срывается с губ уже спустя несколько минут непривычно тихой прогулки по району. Токоями говорит, что Тень расстроена из-за погоды, объясняет, что ему дождливые сезоны совсем не нравятся. — Передай нашему грустному другу, что я тоже не могу терпеть дожди, — Ястреб произносит со вздохом, не желая имитировать веселье в голосе, не собирая его даже на лице, — в такую погоду не полетаешь. И крылья долго сохнут. Трясет промокшими крыльями, неприятно морщась. Он и правда не может свободно летать в такую погоду, и, может, потому его настроение портится так сильно, что он перестает заботиться о своем образе. Наедине с Токоями это все равно не имеет значения — подросток удивительным образом научился разбираться в его лицах, без особых усилий заглядывая под толстый слой отрепетированных до идеала выражений лиц, даже когда помощникам, работающим с ним не один год, все еще не удается угадывать и самые очевидные подделки. Ястреб мог бы забеспокоиться, если бы достижения удивительного подростка не доставляли ему столько восторга. — Должно быть, это невыносимо, — Фумикаге бормочет еле слышно. Ястреб машет пробегающим мимо студенткам. — Что конкретно? Полеты или мои попытки высушить крылья феном? — Тьма в запертом сердце сгущается хуже туч этим вечером, — Токоями произносит задумчиво, с недетской осознанностью на дне темных глаз. Ястреб смотрит на него растерянно, не зная, что сказать в ответ. Иногда так бывает. Порой Токоями говорит что-то настолько странное, что тяжело разобрать смысл, и тишина перед неловким смешком или восторженным громким смехом старшего служит ему ответом. Иногда в драматичной речи подростка проскальзывает нечто настолько близкое к сердцу, что Ястреб не может найти ответа, его глаза не закатываются в напускном раздражении и на губах не собираются усмешки, давно отработанный смех погибает, не выбираясь из его горла. Иногда так бывает. Это нормально. Токоями не ждет его ответа, поднимает голову, рассматривая темное небо, полное грозовых туч. Ястреб повторяет за ним, останавливаясь на несколько секунд, рассматривает небо, будто пытаясь отыскать то, что завладело вниманием стажера. — Будет дождь, — мальчик подсказывает, — может, гроза. И дождь, поистине уродливый дождь. Ястреб находит смех на дне пустого желудка, выталкивает его из горла раньше, чем тот снова затухнет. — Ты такой забавный, Цукуеми, — он продолжает смеяться, — надеюсь, однажды я смогу понять, что значат твои метафоры. Фумикаге переводит взгляд с неба на наставника, улыбается слабо. — Да, — он обещает, — однажды. Патруль проходит лениво и как никогда удручающе — преступников нет ни на одной улице, сколько бы они их не обходили. Может, даже негодяям не хочется покидать дом в такую погоду. Ястреба это не волнует, расслабленный день не поднимает настроение тоже. Сегодня Ястреб никому не помог, и он чувствует себя до невозможного бесполезным, может, поэтому провожает Фумикаге до автобусной остановки, составляет компанию, пока за подростком не приезжает классный руководитель. Айзава не заставляет себя ждать. Токоями прощается быстро — он не привык к бесполезным разговорам и не находит в них смысла, Ястреб не уходит, ожидая, пока подросток сядет в ожидающую машину. Тень, все еще ужасно крошечная, высовывается из окна и машет ему на прощание со слабой улыбкой. Ястреб машет в ответ, не сразу оборачиваясь к дороге, чтобы вернуться в собственную квартиру. Рука Сотриголовы взлетает в воздух, и Ястреб не вздрагивает, потому что он перестал бояться чужих ударов так давно, что не может даже вспомнить, каково это. Ему не страшно, но это неприятно — герой инстинктивно расправляет крылья, но низко опускает голову, позволяет взгляду замереть на потертых ботинках. — Почему ты вышел на патруль сегодня? — Мужчина спрашивает, опуская руку младшему на плечо, — я слышал о миссии с прошлой ночи, разве не всем участвующим позволили взять выходной на день? — Если бы я брал выходные из-за таких мелочей, — парень смеется, — я бы не занимал такие высокие места в рейтинге героев, верно? — Дело не в рейтингах, — Айзава вздыхает, будто не веря, что ему необходимо произносить подобное вслух, — ты несешь ответственность как- — Да, и как наставник я держу все под контролем. Несколько часов без сна меня не убьют, Сотриголова, я не ребенок и занимаюсь этим не первый год. Сегодня ничего не произошло, малыш Токоями доставлен к тебе в целости и сохранности, разве нам стоит тратить время на бесполезные разговоры? У меня еще есть дела. Айзава раздраженно выдыхает, но не спорит. — Ты сам хотя бы в порядке? Во взгляде Сотриголовы есть нечто такое, что заставляет все заученные слова разбегаться раньше, чем они достигают кончика его языка, и Ястреб чувствует, как раздражение невыносимым напряжением наполняет его мышцы. Не смей, хочет сказать Ястреб, не смей смотреть на меня такими глазами. Этот взгляд не может, никогда не должен быть обращен в его сторону. Такой взгляд принадлежит ученикам мужчины, тем, кто попадает в неприятности чаще, чем можно представить, тем, о ком беспокоишься по-отцовски и кого хочешь уберечь от всего страшного в жестоком мире, забывая о всякой рациональности. Ястреб не ребенок, герой не нуждается в помощи — он тот, кто ее предлагает, — и чужая внезапная озабоченность вдруг раздражает не меньше надменных взглядов старших, не добившихся и половины того, что имеет Ястреб в свои двадцать два. Они не плохие, Ястреб знает, что это он слишком хорош, с его скоростью никому не сравниться, и иногда, позволяя чему-то темному собраться у горла, он смеется над чужой злой завистью, осознание собственного превосходства и горечь недовольных дарит хорошее настроение на весь оставшийся день. Но Сотриголове плевать на рейтинги, он едва ли волнуется о том, что молодой и нахальный Ястреб раскрыл больше дел, чем он сам за последние несколько лет, и пусть мужчина поддерживает на лице безразличие и холодную отчужденность, Ястреб с самого детства играет в эту игру — ему не нужно прикладывать силы, чтобы за чужим хмурым лицом заметить заботу. Искреннее волнение. Это злит. Это заполняет желудок желчью. — Ты в порядке? Ястреб приподнимает бровь, искривляет губы в усмешке, но герой не меняется в лице, смотрит упрямо. Он спросит снова, будет спрашивать, пока не услышит ответ. Хорошо. — Да, — Ястреб лжет с широкой улыбкой на лице, с возрастом отработанной настолько хорошо, что никто никогда не сомневается. (Никому нет дела). В конце концов, он с самого детства золотой ребенок, Ястреб чертовски быстро учится. Он всегда улыбается. Он всегда лжет. Айзава не выглядит убежденным, но не решается обвинить его во лжи. Может, он один из тех, кому и нет дела до правды, может, он подбирает правильные слова. Это нормально, что бы мужчина не решил, но Ястреб не хочет находиться рядом с ним больше ни секунды — он расправляет крылья и взлетает.

***

Трещины, ползущие по каждому сантиметру кожи, этим вечером как никогда отчетливы в зеркале ванной. Герой — это работа, это костюм и идеальная маска, — от него избавляются поздно ночью или рано утром после работы, отбрасывают в сторону, проживая собственные жизни, пока кто-то не попросит о помощи, пока рабочие часы не наступят. Даже за костюмом угрюмого Старателя скрывается Тодороки Энджи, за маской каждого героя в топе есть жизни, личности и лица, которое доверяют только семье и самым близким. Ястреб не может произнести слово «семья», не подавившись горечью. Есть тот человек, возвращающийся только в плохие ночи надоевшими кошмарами, и та женщина. Та женщина — живущая сейчас в огромном доме в полном одиночестве, без нужд, страхов и сына, — эту женщину, брошенную и оставленную позади много лет назад, он называет матерью. Мама. Его мама. Он пытается, но это обращение приходится запивать пивом, чтобы перестало горчить на языке. Это нормально. В холодильнике много алкоголя. Это единственное, что в нем никогда не кончается. Ястреб знает, что не похож на других. Он каждый день возвращается в место, зовущееся домом, но ему незачем раздеваться. Он не может снять своего героя. Герой — это все, что у него есть. Герой — это все, чем он является, двадцать четыре часа в сутки и семь дней в неделю. Если он вдруг снимет героя, останутся только голые кости и кожа — без истории, без жизни. Дышащий манекен, самая идеальная марионетка. У Ястреба нет лица. У Ястреба нет даже имени. В отражении зеркала он встречает несчастные глаза незнакомца. В них нет Ястреба, но это и не Кейго, давно похороненный в глубине его мечущейся души чужими руками. Незнакомец в зеркале расправляет сутулые плечи, трет глаза грубыми руками и растягивает губы в жалких усмешках. Опускает пальцы на уголки рта, тянет их в стороны с силой, пока кровь из так и не зажившей раны на верхней губе не стекает ему в рот вместе с горечью потерянных привычек. Ястреб вонзил бы пальцы в трещины, добрался до ребер, развел бы их в стороны, не жалея собственное тело в поисках, но наивность не сохранилась в его сердце даже жалкой тенью, и он больше не умеет верить. Он знает, что под кожей, там, между ребрами, будет пусто. Может, всегда было. Ястреб себя не помнит. Он с собой не знаком. Но ему нравится притворяться. Он любит создавать на себе одни и те же личности, собирать иллюзию настоящего человека и заводить искусственную дружбу, только холодом бестолковых разговоров и смеха скрывающую отчужденность. Иногда Ястребу кажется, что вся его ложь, один из собранных образов в какой-то момент становятся действительностью, его проработанная личность прилипает к лицу самым прочным клеем, от нее невозможно избавиться и можно только принять как единственную верную, но он остается наедине в собственном доме всего лишь на несколько минут и маска разбивается, не слетая с лица, и он останавливается перед зеркалом — с пустыми глазами, не знакомыми с теплом, и широкой кокетливой улыбкой на губах. Это страшно. Его тошнит. Иногда (намного чаще, чем признается) Ястребу кажется, что он сходит с ума или потерял рассудок уже очень давно. Он смеется над собственной комичностью и жестокостью жизни, которую ему продали, он не может плакать и от злости разбивает пустые бутылки, брошенные на столе. Это не он — герой знает, что это тот мужчина, возвращающийся только плохими ночами в ненавистных кошмарах, это тот мужчина напивается и разбивает бутылки, бьет мебель и любого, кто попадется под руку, и Ястреб никогда не будет таким. Он собирает осколки в оглушительной тишине, выбрасывает все в мусор и падает на пол где-то совсем рядом. Он давно вырос и не нуждается в игрушках, дарящих комфорт, поэтому только обнимает себя крепко за плечи, пока не станет немного легче. Может, в детстве он недостаточно надеялся, может, желал не от всей души. Иногда это Кейго, и ему страшно думать о том, что так и не избежал судьбы родителей — он тоже сломан внутри. В такие дни он не смеется, его не тошнит, и он снова не плачет. В такие дни он просто существует, он жив, дышит и говорит, но ничего не чувствует. Есть только одна постоянная в его жизни, она не меняется до неузнаваемости и не трещит по уголкам к поздней ночи. Такая непохожая на него самого, она единственное живое и живущее в его груди. Ястреб отчаянно хочет быть полезным. Он признается в этом без страха, без волнения. Они говорят, что он молодец, они им гордятся. Ястреб говорит, что ради спасения людей готов пойти на что угодно. Они говорят, что он молодец, они им гордятся и толкают вперед, расширяют допустимые границы, приказывают все, что им только угодно. Они говорят, что в нем нет недостатков, пока он не открывает рот. Они называют его идеальным, совершенным героем. Ястреб не знает, почему ему нужно быть таким, он не понимает, почему хоть кто-то может быть совершенным в таком несовершенном мире, но ему не положено задавать вопросы, и он прячет рот под руками и одеждой, будто предательские вопросы выскочат без его ведома, неподвластные контролю, которому тренировался с самого детства, раньше, чем научился читать. Он многое еще не умеет, иногда в этом стыдно признаваться, но он компенсирует каждое свое неумение упорной и тяжелой работой над своими способностями. Он никогда не стоит на месте. Герой движется вперед — на полной скорости и без возможности остановиться. Ястреб знает, к чему приводят такие гонки. Они знают. Это нормально. Он чувствует, что готов. Ястреб не умеет ездить на велосипеде, никогда не пробовал, но он контролирует каждое перо и способен спасти сотни людей всего за несколько минут. Ястреб не умеет дружить, но он знает, как чередовать посторонние лица на своем пустом, он умеет влюблять в себя, становится ночным кошмаром для самых неугодных и так, так сильно раздражает. У него не было ничего, кроме одной драгоценной игрушки, но ее даже не просили — тогда, в детстве, Ястреб собственными руками отдал взрослым нечто, что не казалось важным, и взамен он получил все, о чем даже не думал попросить. Сегодня у героя есть собственное агентство, подчиненные и место среди тройки лучших героев страны, он освещает жизни попавших в беду так, как желал в детстве, весь мир под его ногами, когда он взлетает ввысь. У Ястреба есть небо — безграничное и свободное, — и он не имеет права мечтать о большем, но иногда, смывая невыносимую усталость с идеально собранного лица, он хочет попросить себя обратно. У комиссии, у общества, у того незнакомца в зеркале. Он не знает, у кого просить. Он не знает, жив ли настоящий он и существовал ли когда-то. Ему не хочется знать. Это тоже нормально. Наверное. Небо грохочет. И правда гроза. Ястреб покидает ванную, выходит на балкон, подставляя лицо под дождь. Его руки дрожат, плечи напряжены и крылья беспокойно бьются за спиной. Герой глубоко вдыхает. Он летит. В полете нет смысла, нет цели и направления, он не доставляет удовольствия и не будит в нем отчаянное желание свободы. Ястреб летит, потому что он задыхается на земле, он задыхается дома и только таким способом этой ночью он может притвориться, что все еще живет, что чувствует и не теряет рассудок. Это глупо. Наверное, это ошибка. Все нормально. Он любит ошибаться, когда неверные решения — его собственные, те редкие, что за него не принимают другие. Ястребу тяжело дышать. Он задыхается. Герой знает, что взлетел слишком высоко — кислорода просто не хватает, но он не может не чувствовать, как оковы, сковывающие его тело на протяжении долгих лет, обретают физическую форму, обвиваются поводком у шеи и тянут вниз, обратно на землю. Ястреб хотел бы оторвать их и взлететь выше, но небо его не принимает, оно ему не принадлежит, и он небу не подходит тоже — такой покорный, скованный, подчиненный воле посторонних. Его крылья с трудом развеваются из-за ветра, и он уже знает, что обязательно упадет — не подлетев к солнцу, но не избегая неминуемой смерти. Сегодня ночью он не разобьется, взмахнет крыльями всего в паре метров от земли, но падение уже не может быть остановлено, оно началось внезапно, без подсказки, и окончание тоже будет таким. Может, хуже, намного ужаснее всего, чего он когда-либо боялся. Еще рано. А пока он падает, падает, падает, даже когда опускается на неустойчивые ноги и медленно плетется в пустой дом. Падению нет конца. Пока нет. Может, не сегодня, но он наступит. Ястреб не догадывается, конец чего придет, боится даже предположить. Он просто знает. И ждет.