* * *
Странник, он же Рудольф Сикорски, сидел у себя в кабинете, когда его потревожили – нарушителем атмосферы рабочего покоя оказался Максим Каммерер. Ну конечно же. Неугомонный сопляк, не сидится ему за делом в лаборатории. – Тебе что-то нужно? – мрачно спросил Странник. Он всё ещё злился после истории с Центром. – Да так, – Максим растерянно огляделся. Его, стало быть, удивил сам вид кабинета с заснеженным деревом за стеклом. – Поговорить зашёл, Вас проведать. Узнать, всё ли хорошо. Эта участливость не была натянутой и искусственной, как оно часто бывает у чувствующих себя виноватыми людей. Каммерер был на редкость искренним в каждом своём стремлении, настолько даже, что глубоко подсознательно Странник ему завидовал. Глупая, иррациональная зависть другому землянину, которого этот мир не испортил – да, закалил, но не ужесточил и не вынудил очерстветь. Странник принимал во внимание всё – и разницу в положении, и то, что Максим невежда и идиот, но чувство это жило в нём, откуда-то оно всё же бралось. – Всё неплохо, – сказал как отрезал, еле заметно приулыбнувшись краем рта. Максим замечал все «еле» – поэтому и улыбнулся в ответ. – Рад слышать. Это не всё, Рудольф. Я хотел бы побольше узнать об агентах, засланных в Островную Империю – что за вести от них поступали, прежде чем они пропадали. Я хотел бы попробовать закрепиться там – если не в ближайшее время, то в будущем. Странник вздохнул. Сколько бы он ни отфыркивался от Каммерера, он понимал, что всем, кого он когда-либо знал и знает, эта задача пришлась бы не по хребту... Всем, помимо землянина, известного на Саракше как Мак Сим. Всё же он ответственный человек, безрассудный, но безусловно ответственный. Он наделён не такой ответственностью, как та, что лежит на плечах Сикорски – глобальной, а полусознательной-полуинтуитивной, ответственностью перед совестью. Это было ещё одним поводом для смутного ощущения недовольства собой, потому как о такой вещи как совесть Страннику очень давно пришлось позабыть. На планете Саракш совесть – роскошь, и Каммереру повезло не довести себя до смирения с этой угрюмой истиной, не дойти до той точки, где чем-то обыденным становится препарирование недавно ещё живого человека, выполнение обязанностей палача и холодный расчёт вместо проявления великодушия. Той, где мир победившего гуманизма стал чем-то совсем эфемерным, и ты не вздрагиваешь, делая то, что претит его законам – и речь идёт не об отчаянной жестокости ищущего справедливости революционера, а о жестокости ледяной, самой настоящей. Нет, не понять этого Максиму... И хорошо. – Посмотрим, – не соглашаясь согласился Странник. – Но для начала тебе надо подготовиться, а это займёт куда больше времени, чем ты думаешь.* * *
«Серый треугольник» был небольшим зданием, пробраться в которое извне невозможно. Невозможен был и побег. Что-то вроде потайной тюрьмы, где Странник планировал удерживать Максима прежде чем отправить на Землю. Сейчас там удерживался бывший государственный прокурор. – Значит, ты рассчитывал на то, что Максим захватит Центр? Хотел занять удобное место при новом правительстве и свергнуть прежнее? И всё это – из страха за свою шкуру? Они сидели друг напротив друга в ярко освещённой комнате без окон. Для того, чтобы не делать глупостей, Умнику не нужны были наручники – он понимал, что Страннику ничего не стоит в любой момент свернуть ему шею. И всё же он вскинул на Странника угрюмый тяжёлый взгляд – очевидно, сам факт того, что его тычут носом в собственный страх, показался ему унизительным. Даже сейчас, лишившийся всего, что у него было, включая власть над собственной жизнью, он оставался упрямым. – Я ведь и раньше тебе говорил, что Папа в любой момент... – Говорил, – перебил Странник. Он хорошо помнил тот разговор, как и то, что его удивила тогда откровенность Умника – делиться с ним таким мнением о Папе было по меньшей мере рискованно... Впрочем, затем Умник сразу ему соврал, попытавшись прибрать к рукам удивительного "горца". Восстановил равновесие. – Ты и сам можешь "в любой момент", Умник – во всяком случае, Папа меня не пытался убить. Умник досадливо усмехнулся, призрачно, на мгновение, после чего почти сразу, как будто бы осознав неуместность такой реакции, потупил взгляд. Дни в заключении, пускай и не в самых дрянных условиях, сказывались – кожа Умника больше не казалась золотистой, скорее изжелта-бледной, и глаза его потускнели, лишившись прежней искры. Это неоправданным образом разочаровывало – Странник вспоминал то, как прежде, при Неизвестных Отцах, находил в общении с Умником некую отдушину. Это было для него словно игра – без возможности уйти от реальности и понимания того, что реальность эта во стократ сложнее любых мимолётных игр, но при этом и тонизирующая, и веселящая. Странник не подозревал, что будет скучать по дискуссиям с Умником, и, тем не менее, он скучал. – Ничего личного, Странник. Ты очень опасен, а я не мог рисковать – речь шла, как ты выразился, о моей шкуре. Какое-то раздражённое, злое веселье при этих словах охватило Странника. – Ничего личного, – повторил он, криво улыбаясь. – Настолько "ничего", что ты влез в мои дела задолго до того, как для тебя завоняло жареным. Умник тихо вздохнул. Он больше не спрашивал, что с ним будет, и Странник не мог понять, почему: либо Умник боялся знать, либо сознавал, что это бесполезно, либо, что было бы совсем странно, каким-то образом чувствовал, что у Странника нет чётких планов. – Да, да... – признал Умник неохотно с печальной улыбкой. – Я попортил твои планы и попытался тебя убить, понадеялся на удачу... Снова недооценил тебя. Тут он был до смешного прав. Странник без тени самодовольства признавал, что его очень трудно переоценить – и ни Умник, ни Неизвестные Отцы, ни тот же Максим Каммерер (до поры) не осознавали, насколько трудно. Никто не знал, как он на самом деле опасен и что он таит – это чувство, обязанное, по всей видимости, вселять в его сердце гордость, лишь вынуждало его сполна ощутить своё одиночество. Привычная дрянь, приевшаяся. Вжившаяся в него издавна. – Скажи спасибо за то, что ты здесь и пока живой. Не будь это так, тебя бы давно растерзали – если не оппозиция, то люди Папы. – Спасибо, – вдруг тихо, без былой колкости произнёс Умник, глядя Страннику прямо в глаза, и от этого взгляда стало тревожно, хотя ничего и не происходило.* * *
– Я хочу, чтобы Вы выведали всё, Фанк. Это дело нельзя заминать. Связные, личные данные знакомых и бывших работников – всё должно пойти в ход. Фанк стоял, болезненно прямой, чрезвычайно серьёзный и крайне гордый. Ещё бы... Ему только что поручили сложнейшую миссию из всех, за которые он когда-либо брался – вызнать как можно больше о нынешнем местоположении Неизвестных Отцов. Преувеличить значимость этой работы попросту невозможно – Неизвестные Отцы опасны для этой планеты, они сполна доказали это и должны быть ликвидированы. Жаль, что Саракш пока не приспособлен для более гуманных решений проблем, и заточить столь неисправимого преступника в тюрьму на пожизненный срок – недоступная расточительность. Слишком много это сожрёт ресурсов – особенно сейчас, в самом разгаре кризиса и войны. Но всё же с одним Странник именно так и поступил, без всякой гарантии на то, что преступник этот исправится, без уверенности и, что самое глупое, без чёткого понимания того, почему он так поступает. И это было скверно. Это было решением, полностью основанным на эмоциях, в которых Странник никак не мог разобраться. И это пора было прекратить.* * *
Умник сам подошёл к столу и не отшатнулся, увидев в раскрытом пластиковом чемоданчике крошечный шприц для инъекций. Его не пришлось удерживать силой или привязывать к стулу – он понимал, что сопротивление бесполезно. Странник медленно оттянул поршень, втягивая в шприц раствор – стопроцентная смерть, минутная, милосердная. Своеобразная дань за приятные в своей забавности разговоры – такая вот лёгкая смерть, какой Умник, возможно, не заслужил. – Вот, значит, как? Без суда, без следствия... – Умник криво усмехнулся какой-то бледной вымученной улыбкой. Он точно боялся и, вероятно, страх его лишь укрепляла внешняя невозмутимость Странника – ну откуда ему было знать про весь этот внутренний беспорядок?.. Убить, убить, и дело с концом. Убить и со временем прекратить вспоминать. – Увы, – холодно отозвался Странник. – Как есть. – Ты бы мог перепоручить это дело кому-то ещё. Не можешь удержаться от соблазна взять на себя лишнюю ответственность, Странник? – Предпочитаю ставить точки самолично. Умник подошёл ближе. Сперва он посмотрел на шприц, а затем на Странника – долгим пытливым взглядом. – Ты хочешь знать, почему я вмешался в твои дела? – спросил он. И сразу ответил себе: – Хочешь, хочешь. Ты бы убил меня раньше, если бы не хотел меня видеть и слышать, но ты ведь медлил, ты приходил ко мне... Почему? Я не понимаю. – Я тоже, – честно признался Странник, и Умник прищурился. Живость к нему возвращалась. На самом деле, её следовало бы вытравить, как заразу, топтать в зародыше, но почему-то, видя, как она постепенно всё более явно проклёвывается, Странник испытывал облегчение. И не только. – Возможно, я прыгнул выше головы... Скорее всего, судя по тому, как и чем всё кончается. Хуже точно не будет, если я скажу честно – мне с самого начала хотелось тебя победить. Ты всегда пугал меня, ты всегда меня восхищал, раздражал, временами я даже завидовал... Часто. Сильно. Прибрать тебя к рукам я не мог – я ведь понимал, что это не под силу даже Папе... Но мне хотелось. Мне очень хотелось, Странник. Ещё мне хотелось доказать себе, что я могу быть хитрее тебя, умнее тебя и лучше. Когда я понял, какую ценность представляет собой этот Мак Сим, передо мной встал выбор – помочь тебе или помешать. Угодить тебе или возвыситься. Бессмыслица, если так подумать. – Не знал, что тебе не хватает острых ощущений. – Ну так это неправда! – Умник обречённо рассмеялся. – Я человек очень осторожный и знаю, чего может стоить неоправданный и даже оправданный риск. Но ты, Странник... ты человек особенный. На мою беду. Рудольф наблюдал, как в глазах напротив искорки измождённого веселья сменяются тяжестью, в которой одновременно отчуждённость и столько всего – злость, тоска, страх, досада... Что-то ещё. Всё казалось бессмысленным. Всё это было абсурдно и в то же время банально. Бедный человек Саракша. Запутавшийся, алчный, глупый, нелепый, смешной человек. Умник, в сущности, всегда был типичным представителем своего вида, но в то же время он умудрялся и отличаться от всех – он был искренним, несмотря на всю его ложь, ярким, жгучим, порою бессмысленно смелым. Вспоминалась невольно первая встреча с ним много лет назад – тогда седина ещё не затронула волосы Умника, а Странник был вдвое, если не втрое бодрее – сейчас это дико даже представить. Какой-то краткий колкий диалог после собрания, вот и всё – Умник, вроде как, вскользь поинтересовался его работой. Кто бы мог знать, что подкалывания друг друга напополам с обоюдной проверкой реакции могут по-настоящему увлечь? Странник никогда не питал иллюзий касательно Умника – знал, что Умник такой же паразит на теле этого мира, как Неизвестные Отцы, разве что хелицеры у него поскромнее. Он знал куда больше, чем Умник, а значит, и поводов для иллюзий имел куда меньше, и всё же... Да, было что-то ещё. До сих пор есть. Всему вопреки. Умник не понимал этого, но он сам был особенным человеком. Не лучше других, хуже многих, но очень своеобразным. Умник любил посиять, самовыразиться и покрасоваться, что поначалу вводило Странника в заблуждение – он был уверен, что перед ним пустышка, напыщенное ничтожество, но, как ни прискорбно признавать это, он ошибался. Он начал менять своё мнение с того дня, как увидел Умника расстроенным после собрания – тот заметил на себе взгляд и уязвлённо отвёл свой. Тогда Странник понял – Умник скорее ищет признания, чем славы, он трогательнее и смешнее, чем кажется. Он ранимый. Тогда это стало причиной для усмешки, да только со временем усмехаться стала сама судьба. Что самое нелепое, Умник никогда не догадывался о силе, которой обладает. – Особенный? – переспросил Странник, растерявшись. Спросить хотелось полнее. «Так мы оба в этом увязли?» «Как думаешь, Умник, кому из нас тяжелее?» Странник подошёл к Умнику вплотную, пока тот не вжался в стену спиной. Пора было кончать с этим. – Да, – еле слышно ответил Умник. Затем он добавил чуть громче: – Пожалуйста, поторопись. Он похолодел и окоченел от ужаса, но смотрел неотрывно и будто бы даже жадно, как если б пытался запомнить получше, прежде чем умереть. Странник мысленно проклял и Умника, и его больной мир. Он уже понимал, что не сможет ничего сделать, и всё же кое-что он сделать мог – схватив Умника за воротник, Странник поцеловал его, обречённо и жадно, вымещая через поцелуй всё своё отчаяние. Руки Умника, вздрогнув, обняли его, притянув ближе. – Кто ты такой? – хрипло спросил Умник будто бы спустя вечность. – И за что ты мне?.. Странник прикрыл глаза, прижимая его к себе ближе, касаясь носом посеребрённых кудрей. – Тот же вопрос.* * *
Прошло немного времени, но из-за того, как необратимо и резко всё изменилось, казалось, что Странник уже не один месяц приходит к Умнику, чтобы поговорить или помолчать с ним. – Я же пытался убить тебя, ты забыл? – спросил Умник во время одной из таких встреч, не скрывая волнения. – Мне всё равно, – искренне признался Странник. Хотелось добавить: «С тех пор, как я начал работать здесь, на Саракше, меня пытались убить так много раз, что я сбился со счёта». Умник уже знал часть правды – довелось, переводя дыхание после череды беспорядочных продолжительных поцелуев, рассказать ему самую малость больше о мире вокруг. Вне стен «Серого треугольника» и за пределами этой планеты. Умник замирал и слушал чутко, встревоженно, с недоверием и интересом. Будь Странник сентиментальнее, пообещал бы ему однажды показать Париж. До чего же нелепо. Но так хотелось... Как-то раз Странник пришёл к Умнику, вымотанный тяжёлым рабочим днём, и в стенах камеры без окон молча опустился к нему на кровать. Умник не донимал вопросами, задал только один: – Скучал? – Скучал, – честно признался Странник. Умник обнял его, поправляя воротник кителя, ткнулся носом в щёку, уже разнаглевшийся, как домашний кот. Нездоровое сравнение – бывший государственный прокурор его пленник, а не зверюшка для отвода души. Нездоровый мир, полубезумный мир – и Рудольф Сикорски ему под стать. – Положи голову ко мне на колени, – не попросил, а скорее уж настоял Умник, и Странник послушался его, растворяясь в ощущении непривычного умиротворения. Он не чувствовал ничего, кроме пальцев Умника в волосах, ни о чём, кроме них, не думал, и это было абсурдно, но в то же время естественно. Странник будто нуждался в этом всю жизнь, осознав это только теперь. Прошло время, полное тёплого забытья и покоя. Странник понял, что умудрился уснуть, всецело доверившись Умнику – и ничего не произошло.* * *
Странник был зол на себя. Понимал, что, ругая Максима, сам оступился – нелепо, как школьник, и безрассудно, как самый безмозглый дурак. Он не мог убить Умника, как не мог и оставить его при себе, будто некий трофей, награду и наказание за все свои жертвы и ошибки. Он не мог держать Умника в клетке, как певчую птичку. Он только и мог, что буквально его отпустить. Долгий путь в машине с тонированными окнами, два часа в тишине и только вдвоём. Папка, полная фальшивых документов, и риск, принятый на себя и заранее – грузом на совесть. Умник ёжился на заднем сидении, поглядывал ему в затылок, ловил взгляд в узком зеркальце заднего вида, но молчал и в целом держался достойно. – Ну вот и всё? – спросил он вполголоса, стоило машине остановиться на пустынной улице, едва подсвеченной слепым светом фонарей. – Это конец? Странник молча покинул салон и, открыв дверь Умнику, дождался, когда тот выйдет следом. – Это шанс начать заново. Вдали от всего, что ты знал, включая меня, – ответил Странник, пихая папку в неловко протянутые навстречу руки, но Умник вдруг отложил её на сидение, решительно захлопнул дверцу и подошёл так близко, что кто-то другой бы отпрянул от неожиданности. – Неужели ты до сих пор не понял? – вздохнул Умник тепло и горько. – Я не хочу без тебя. Уже не хочу. Странник понял, что обречён, и шагнул навстречу.