У реки

Максим Скуратов, сын Малюты, ехал на коне своем вдоль берега реки, выискивая место, где искупаться можно было. Лето сейгод уж больно жаркое да душное выдалось, дождем не радовало, а лишь заставляло изнывать от погоды сухой. Максим обтер пот со лба и вдруг услыхал смех знакомый, да так и замер. Увидел издали, что государь с кравчим своим тоже к реке подъезжают, видимо, не одному ему в жаркий полдень охладиться захотелось. К слову, Басманов уж давно в Максиме пробуждал странные желания, от коих по ночам спалось плохо. Сны такие виделись, что и признаться страшно было. А уж если бы прознал кто, как он сам себя необузданно ласкает, представляя в разуме образ юноши пригожего, то тут бы Максим и вовсе со стыда сгорел. Грешно все это было, грешно, но поделать с собой юный опричник ничего не мог. Грезил он Федором Басмановым, в сердце его своем носил, да приголубить мечтал. Поняв, что его не приметили, Максим, своими желаниями ведомый, тихонько с коня слез да ближе подошел. Недалеко от берега росли кусты, под которыми он и схоронился, да стал прислушиваться и наблюдать. — Видал, сколько васильков расцвело на том поле, государь? — спросил Федя, кивая куда-то в сторону и развязывая гашник. — Видал. А ты знаешь, Федь, для чего настойку васильковую пьют? — спросил царь, тоже снимая с себя одежу. — Чтоб таким как я синеву глаз усилить? — усмехнулся кравчий. — Чтоб соитие продлить и раньше времени семенем не излиться. — Ну и познания у тебя в васильках, Ваня, — засмеялся кравчий и стянул с себя портки, открыв вид на голый зад. Федя без одежды уж больно ладный был: силуэт точеный, крепкий, кожа белая, гладкая, в поясе тонок, ягодицы округлые. Во всех местах пригож, взгляд не оторвать, как только и уродился таким. Да и государь у них недурен собой, статен, широкоплеч, и природой знатно награжден, ежели промеж ног глянуть. Дыхание у Максима тут же сбилось, то ли от восхищения Басмановым, то ли от страха, то ли от всего вместе. Ведь ежели прознают, что он за кустами таится да наблюдает, то схлопочет за любопытство свое по полной. Но уйти Максим не мог, уж больно удачный момент выдался, чтоб на Федю нагого поглазеть. Где еще такое узреть сможешь? А Басманов, не ведая, что им не одна пара глаз любуется, а две, лихо вбегает в прохладную воду да словно белорыбица плещется, смеется, совсем по-ребячески. А потом к государю подплывает, ластится. Иван не прочь эту ласку принять, прижимает к себе юношу и целует горячо, руками при этом по телу блуждая. От картины этой Максима в жар кинуло. Одно дело слухи, а другое воочию наблюдать, как царь со своим полюбовником без всякого стыда милуются, да еще и прямо в речке. Наконец, освежившись, Грозный вышел из воды и уселся на большой камень, подставляя тело палящим лучам солнца, чтоб обсохнуть. Чуть позже и Федя на берег выбрался, вдоволь накупавшись. Неторопливо, словно красуясь да давая на себя наглядеться, подошел он к Ивану. Тряхнул кудрями мокрыми и струйки воды покатились по телу вниз. Максим глаз от Феди отвести не мог, что ж это за парень такой, с какой стороны ни глянь, везде пригож. — Дозволишь ублажить тебя, государь? — вдруг доносится покорный голос Басманова. И Максиму кажется, что у него внутри все вниз ухает, от осознания того, что сейчас увидеть предстоит. Царь, вальяжно расставив ноги, руку к кравчему протягивает, давая волю и приглашая к действию любовному. На колени опустившись, Федор ртом своим член Грозного берет да за дело принимается. Головой двигает лихо, умеючи, а государь держит его за влажные волосы, словно не давая сильно от паха отстраниться. Ласка такая была для Максима в новинку, во время своих похождений любовных, никогда его девки так беспутно в рот не брали. А Федька вон как наяривает царю и даже не давится. Уж наперед Максим знал, что сны его непристойные отныне будут ярче да горячей, когда он наяву узрел, как кравчий с царем тешатся. От стараний Фединых Иван изливается тому прямо в глотку. Басманов сглотнул, да слизал остатки царского семени с вершинки члена, а после улыбнулся уж больно довольно, словно лакомства какого-то только что отведать ему дозволили. Почувствовал Максимка, что у него в портках все дыбом встало от увиденного. А Федя же на песок уселся, и вытер губы тыльной стороной ладони, порочного взора с Ивана не сводя. — Ты словно русалка, из воды вынырнул да соблазнять меня удумал, — царь руку протянул и огладил подбородок Федора чувственным жестом. — Да какая я русалка, хвоста-то рыбьего не имею, — засмеялся Федя от такого сравнения. — Хотя если б с хвостом уродился, то с радостью бы погрешил с тобой, а после б уволок на дно речное. — Как это? Государя уволок бы? — опешил царь. — Уволок, — уверенно кивнул Федя. — Потому что полюбил бы сразу и жизни своей без тебя не представлял боле. — Тьфу ты, баба водная! Как бы земля русская без правителя-то осталась? — А я бы как без тебя остался? — Федя вскинул брови вверх. — Глаза-то у тебя, Федька, русалочьи, ишь какие, — вдруг серьезно заявил царь, вглядываясь в омут синий. — Ваня, я в роду русалок не имею, клянусь, — Федя приподнялся и положил ладонь государю на колено, а потом после недолгой паузы поморщился и добавил, — Пахнут они, поди, отвратно. — Чем? — всхохотнул государь. — Рыбой да тиной. На моменте этом понял Максим, что ему голову так печет, что и тепловой удар хватить может. Поэтому принял он решение покинуть свой пост наблюдательный, да как можно скорее искупаться где-нибудь поодаль от этих полюбовников, которые бог знает чем, на берегу заниматься продолжат.

~~~

После вечерней трапезы вышел Максим во двор, и тут вдруг обжег его ухо шепот змеиный: — Подглядывать нехорошо, Максим, знаешь это? Сын Скуратова так и замер, не смея слово молвить. Уверен он был, что днем незамеченным остался, но, видимо, от взора Фединого никто и ничто укрыться не может. — Ну, отвечай. Ты ведь сегодня днем на меня да государя из кустов глазел? — не унимался Федя, цепко схватив опричника за рукав, чтоб тот не удумал сбежать. — Я, — сознался Максим, деваться было некуда. — Ну и как, понравилось? — в голосе Басманова слышалась издевка. Максим взор потупил. — Понравилось, а? — повторил вопрос Федор уже более настойчиво. — Отвечай, а то донесу и до царя и до отца твоего, чем ты промышляешь. — Понравилось, — еще раз сознался Максим. Басманов губы усмешкой искривил и отстранился, утвердительный ответ его явно позабавил. — Проболтаешься кому — язык отрежу, — вкрадчиво заявил Федор, а после резко развернулся да прочь пошел. Максим вслед ему смотрел и думал, что глаза-то у Феди и впрямь русалочьи, манящие да опасные, будто омут какой чертовской.