поклонение

Мо Сюаньюй — просто дворовый пёс. Даже скулит так же, когда его таскают за волосы. Ему принимать объедки с рук и заглядывать в рот госпоже Мо, а потом помирать в канаве — это каждому ясно, и даже матушка ничего с этим поделать не может. Только прижимает его голову к груди и исступлённо шепчет: «Хороший мой, милый, не привлекай внимание своим макияжем, хорошо? Тебя скоро заберут, потерпи немного». Мо Сюаньюй слова забывает быстро. Помнит только тяжёлый кашель, что преследует вторую госпожу Мо вот уже несколько лет, и как её холодные шершавые руки перебирают пряди на затылке. И синяки по всей спине, и унижение, и ненависть. Когда же перед глазами вырастает Башня Кои, — родина Небожителей, дворец Нефритового Императора, как ни назови, весь золотой блеск не передашь, — из головы вылетает всё. Высокая лестница будто бы до самых облаков тянется, поэтому первый шаг Мо Сюаньюй делает с опаской. Вдруг недостоин? Вдруг провалится и упадёт прямо с Небес? Ноги дрожат, тело, руки, но лестница его держит. Путь впереди впервые устлан золотом. — Ну, чего медлишь? — в голосе отца проскальзывают знакомые интонации. Мо Сюаньюй инстинктивно закрывает голову руками и прыгает по ступеням вверх. Раз-два-три. Больше не будет ни госпожи Мо, ни Мо Цзыюаня. Ему больше не сунут в руки тряпку — и может даже будут подносить чай. Может, будут кланяться при встрече. Может, его заметят. Четыре-пять-шесть. Матушку жаль. Она не увидит, как он поднимется на вершину. Его будут носить на руках, его будут — наконец-то — любить, и одним вечером он обязательно отошлёт ей гору золота, чтобы скучала меньше. И чтобы новое ханьфу купила. Мо Сюаньюй каждую заплатку помнит на тёплой ткани — воспоминаний много, а толку мало. Незачем матери признанного в Ланьлине заклинателя в таком ходить. Сорок восемь-сорок девять-пятьдесят. От быстрого бега тяжело дышать. В глазах темнеет. Мо Сюаньюй часто моргает, пытается прийти в себя, а золото Ланьлина режет взгляд. Слишком ярко. Дворовый пёс здесь лишний. Они это знают. Все это знают. Мо Сюаньюй щурится, мотает головой и видит: все смеются. Над ним. Больше нет настолько же ущербных и жалких людей на площади. Толпа набегает со всех сторон, вылезает из Башни, из-под плит и откуда-то из-за спины, чтобы облепить и не дать двинуться и вдохнуть. Потому что люди везде одинаковы. Везде его ненавидят. Обрывки слов срываются с губ и теряются в припадочном смехе. «Почемупочемупочемупочему?» Почему он таким родился? Толпа молча скалится и готовится откусить руки. — Что это с ним? — Он что, больной на голову? — Я считаю, его надо просто спихнуть с лестницы. Мороки с деревенщиной будет меньше. — Он не понимает, где он и что вообще происходит! У Мо Сюаньюя в ушах один только непонятный шум. Наверняка толпа зло рычит. «Жалкийжалкийжалкийжалкий». Мо Сюаньюй всего лишь хочет вернуться в солнечные мечты — и делает шаг назад. Чья-то рука крепко хватает его за ворот. — Прошу простить мою бесцеремонность, — Мо Сюаньюй медленно открывает глаза. Золотой блеск медленно сходит на нет, мир приобретает целостность, но вокруг этого человека остаётся тёплое сияние, — но вы почти упали с лестницы. Поверьте, это очень больно. Вам незачем проверять на себе. У этого небожителя глаза светлые, нежные, а взгляд острый. Он мельком колет Цзинь Гуаншаня, не забыв почтительно кивнуть, а потом смотрит на Мо Сюаньюя. И ему вместо остроты достаётся улыбка. У Мо Сюаньюя подгибаются колени, и он хватается за руку небожителя, чтобы не упасть к его ногам. Сминает шёлковые одежды, бесцеремонно сжимает плечо и чувствует только исходящее от него спокойствие. Мо Сюаньюя за прикосновения впервые не бьют. Уважают. Не дают упасть. Он открывает рот, но на языке нет даже безумного бреда, за который он заработал половину своих синяков. Небожитель отступает на несколько шагов и тянет Мо Сюаньюя на себя. Тот послушно идёт, но ткань ханьфу всё равно не отпускает. Привязан теперь навечно. — Вы, наверное, испугались нового места? До меня доходили слухи о ваших… слабых нервах. Не волнуйтесь, я проведу вас по коридорам к вашей комнате, не заблудитесь. Хотя, не хотите ли прежде всего выпить чаю и успокоиться? Ах да, простите мои манеры. Я — Цзинь Гуанъяо, — он не вырывает руку из цепкой хватки, только склоняет голову и улыбается. — Следуйте за мной, господин Цзинь. Люди шепчутся за спиной, Цзинь Гуаншань что-то бормочет и машет рукой, а Мо Сюаньюю искренне всё равно. Ему только не хочется просыпаться. — Вы здесь главный после Верховного Заклинателя, да? — он решается заговорить с Цзинь Гуанъяо только спустя десять минут хождения по коридорам. В глазах от золота рябит, поэтому приходится всё так же держаться за чужое ханьфу. Хотя это лишь глупое оправдание. Избегание того факта, что он такой же как в детстве — мерзкий безумец. Что в детстве приставал к единственному другу, липнул, обнимал нежно, что сейчас сразу же виснет на рукаве. Только сердце быстрее стучит. — Нет, что ты, — от резкой смены обращения сердце пропускает удар. — Я лишь прислуживаю отцу. И тебе незачем так вежливо обращаться ко мне. В конце концов, мы братья. Мо Сюаньюй нервно смеётся. У них нет ни единого сходства — как они могут быть связаны? И он уже влюблён — разве происходит такое между братьями? Глупости. Цзинь Гуанъяо утончённый, но несгибаемый — это видно по уверенным движениям. Мо Сюаньюй маленький, слабый, просто-напросто насекомое. Зато верный. Он будет слушаться Цзинь Гуанъяо. Постарается исполнить все его желания до того, как он их выскажет. Мо Сюаньюй дрожащими руками принимает пиалу с чаем и заглядывает в его глаза. — Мне кажется, вы должны быть Верховным Заклинателем. Отец мне сразу не понравился. Он бросил маму. А вы… выглядите очень умным. И красивым. Цзинь Гуанъяо прячет улыбку за пиалой и исправляет всего одно слово: — Ты. Он первым предугадывает все слова и движения. Помнит все предпочтения и к каждому обращается по-особому. Мо Сюаньюй — молодой господин Цзинь. Признанный, вознёсшийся, достойный любви. За одно обращение нужно Цзинь Гуанъяо до конца жизни прислуживать. А он ведь ещё заступается за него перед заносчивыми заклинателями. Помогает в обучении. Дарит дорогие подарки. Мо Сюаньюй с каждым днём всё больше убеждается, что Цзинь Гуанъяо сошёл с небес. Появившаяся в первые мгновения слепая полубезумная влюблённость превращается в бесконечное обожание. Так, наверное, и должна ощущаться первая настоящая любовь. О родстве и учёбе Мо Сюаньюй забывает в первый же день. И ведь Мо Сюаньюю всё, в общем-то, дозволено. Он часто приходит к Цзинь Гуанъяо в кабинет за полночь и смотрит, как тот работает почти всю ночь. Он касается его длинных пальцев, а ему самому иногда перебирают волосы. Он даже может заходить в тайное хранилище и рассматривать написанные Старейшиной Илина ритуалы. На лице Цзинь Гуанъяо при этом никогда ни усталость, ни презрение не проявляется. Только отчего-то взгляд с каждым днём становится пристальнее. В конце концов, Цзинь Гуанъяо приглашает Мо Сюаньюя в кабинет сам. Счастливый сон о жизни в Ланьлине принимает всё более причудливые формы — поэтому первые мгновения Мо Сюаньюй только смеётся, рассматривая письмо. Не может ведь бог обращать на него так много внимания. Смех застревает в горле и превращается в слёзы. Он любит. Его, наверное, любят. Ради этого стоило страдать. Цзинь Гуанъяо сидит за столом и невесомо касается струн гуциня. Он кажется сосредоточенным, но, едва завидев Мо Сюаньюя, расплывается в улыбке. — Рад тебя видеть, — Цзинь Гуанъяо жестом указывает на место напротив и встряхивает руками, чтобы снять напряжение. — Ты когда-нибудь пробовал играть на музыкальных инструментах? — Мне всегда говорили, что я недостаточно талантлив. — Дело не в таланте. Нужно лишь понять принцип, — с этими словами Цзинь Гуанъяо дёргает одну из струн, извлекая протяжный тонкий звук. Его песня чем-то похожа на колыбельную — или признание. Нежная, воздушная, но печальная. А Мо Сюаньюю отчего-то душно становится. Кровь ударяет в голову, и становится сложнее отвести взгляд от Цзинь Гуанъяо, окутанного сумерками. Хочется прижать. Укусить. Придушить. Он впервые чувствует ненависть такой силы. Впервые хочет не преклоняться, а убивать. Когда Цзинь Гуанъяо заканчивает, в ушах Мо Сюаньюя ещё стоит гул. Он хватается за ворот и сдавленно смеётся — ничего ведь не случилось, а он уже паникует. Глупый. Надоедливый. Просто временно помутился рассудок. Не стоит говорить Цзинь Гуанъяо. — Тебе понравилось? Хочешь научиться играть так же? — Очень красиво! Но я бы не хотел так играть. Я бы хотел и дальше слушать тебя, — Мо Сюаньюй видит в глазах Цзинь Гуанъяо искреннюю улыбку — и ради неё готов задохнуться. — Спасибо за высокую оценку, А-Юй. Я буду рад, если ты придёшь и завтра. Всё-таки, кому-то играть приятнее, чем самому себе. Мо Сюаньюй быстро кивает, будто Цзинь Гуанъяо передумать может, и склоняется в поклоне. Его руки перехватывают, а уха касается вкрадчивый шёпот: — Спасибо за преданность, А-Юй. Мо Сюаньюй не понимает смысла этих слов. Уверен, что и потом не поймёт — Цзинь Гуанъяо умнее, каждое действие продумывает наперёд. Он наверняка будет править целым миром — потому что заслуживает каждую его часть. И Мо Сюаньюй хотел бы сидеть у его трона. Пока он послушно выполняет первый приказ, каждый вечер садится перед Цзинь Гуанъяо и чувствует — что-то меняется. С каждым вдохом в груди всё теснее. Что-то оплетает его сердце и наполняет ненавистью грудную клетку. Мо Сюаньюй цепляется за волосы и дёргает пряди, чтобы выместить ярость. Закрывает рот ладонью, чтобы не кричать. Кусает свои руки. Цзинь Гуанъяо закрывает глаза и наигрывает одну и ту же мелодию раз за разом. Красивую до безумия. В этот раз Мо Сюаньюй чувствует, как что-то медленно стекает по его щекам и подбородку. В воздухе появляется запах крови. — А-Юй, что такое? У тебя кровоточат все цицяо! Он не помнит уже ни своего имени, ни сидящего напротив человека. В голове бьётся всего одно слово: убей. Гуцинь падает и с треском ломается. Чужая жизнь теплится в его руках — подушечками пальцев он чувствует бешеный пульс на шее. Он хочет сломать шею каждому, кто бил его палками. Каждому, кто пинал его, оторвать ноги, отрезать пальцы, заставить испытать в десять раз больший страх. А этого человека он, кажется, любил. Но сейчас всё в его голове мешается с яростью. Он придавливает его всем своим телом, заглядывает в широко распахнутые глаза, а потом целует и кусает губы до крови. Человек под ним мелко дрожит. Кто-то хлопает дверью и быстрыми шагами подходит вплотную. — Мо Сюаньюй! Крупные капли крови расползаются по дорогим золотым одеждам. Из грудной клетки торчит меч, прошедший насквозь. Это конец? Человек под ним вдруг улыбается.