Хочешь расскажу тебе историю, мой друг?
О том, как бабочку полюбил паук.
Он бежал по длинному петляющему коридору, задыхаясь, спотыкаясь и стараясь не глядеть на огромные полотна, изображающие разных неизвестных ему людей, укоризненно и высокомерно глядевших на него. Босые ноги отдавали болью во всём теле при каждом шаге, но он не останавливался ни на секунду. Он никогда бы не подумал, что один только коридор может быть таким большим. Он заворачивал, поднимался, опускался и всё никак не заканчивался, не приводя ни к чему. В его стенах не было ни дверей, ни окон, только висели в канделябрах зажжённые свечи, из-за которых казалось, что он здесь не один. Не успев затормозить, он врезался в стену и упал, сильно приложившись щекой о холодный пол. Голова кружилась, а лёгкие горели, пытаясь вдохнуть больше кислорода. Его тело, обессиленное, дрожало от страха и холода. Рваное дыхание отражалось от каменных высоких стен и, усиленное эхом, возвращалось к нему. Полежав с минуту, он попытался подняться: подогнул под себя окоченевшие ноги и опёрся на слабые стёртые руки. Вдох… Выдох… Должно получиться. На счёт «три»… Раз. Два. Три! Руки подломились, как две тонкие спички, и Басков с громким криком снова рухнул на камень. Только вывихнутых кистей ему не хватало.***
Его привели к нему связанного, с окровавленными ступнями, в рваной одежде и почти бессознательном состоянии. Встав с трона, Киркоров медленно и величественного подошёл к своему пленнику. Тот не пошевелился. Он обмяк, повис на руках стражников, безвольно опустив голову. Не подходи ко мне… — Пытался сбежать, мотылёк? Такой мерзкий, насмешливый, тягучий голос. Он чувствует своё превосходство, он упивается этим, крупица за крупицей высасывая из него силы, желание жить и надежду на спасение. Филипп резко схватил Колю за подбородок, больно сжимая его, и дёрнул наверх. Убери от меня свои мерзкие лапы! Киркоров рассмеялся, взглянув в осунувшееся бледное лицо и голубые глаза, некогда сиявшие ярким небесным светом, но теперь тусклые, помутившиеся, но горевшие затаённой болью и ненавистью. — Ты же понимаешь, что это бесполезно, мой милый? Коля попытался высвободиться из крепкой хватки, чем вызвал ещё один приступ жестокого хохота, а рука переместилась на его тонкую шею. Пленник замер, стиснув челюсти, чтобы зубы не стучали друг о друга от скрытого страха, и, насупив брови, смотрел куда-то вбок, туда, где за серой занавеской было окно. Давай же, прикончи меня здесь, избавь меня от мучений! — Если обещаешь быть хорошим мальчиком, мой мотылёк, я дам тебе немного больше свободы. Голос, который хочет внушить что-то, загипнотизировать, таил в себе угрозу, и Николай чувствовал это. Он весь подобрался, ожидая удара, крика, но ничего не произошло. Филипп отпустил его и отступил на шаг, рассматривая его пронзительным критичным взглядом. По мановению усеянной перстнями руки, стражники бросили Колю на пол и удалились. Он зажмурился от боли и сморгнул предательски выступившие на глазах слёзы. Связанные кисти молили о пощаде, так же как и разбитые от бега по камню ноги. Но Басков отвернулся, чтобы Филипп не видел все эмоции, выступившие на его лице, и попытался встать. Стоять перед ним на коленях было унизительно. — Я провожу тебя в твою новую комнату, мотылёк, — на этот раз такие осторожные, руки его мучителя опустились на вздрагивающие плечи. Коля упрямо молчал и сделал один нерешительный шаг, но ослабевшие ноги отказались идти, и измученный пленник упал бы снова, если бы Филипп не подхватил его. Николай хотел вырваться, ему было противно принимать от него помощь, но сил уже не было. В глазах то и дело появлялись чёрные круги, голова кружилась, а пересохшие губы потрескались. Они всё шли и шли куда-то вглубь замка, и всё никак не приходили. «Как с тем коридором», смутно подумал Коля. Лестница стала сложным испытанием. Каждая ступенька казалась невообразимо высокой, неприступной и острой. Он специально выделил мне комнату на втором этаже, чтобы я не мог спуститься… Киркоров, поддерживая его за плечи, довёл Колю до деревянной двери, украшенной изящной резьбой, но что она изображала, пленник не мог разглядеть. — Останешься здесь, если будешь себя хорошо вести, — пообещал Филипп. Эта комната была светлее остального замка и очень богато украшена. Больше Басков ничего не мог сказать: он окончательно потерял сознание.***
Он не знал, сколько времени провёл в беспамятстве, но когда он открыл глаза, Киркорова уже не было в комнате. Убедившись в этом, Коля немного расслабился и позволил себе с тихим стоном сесть на кровати. Первым делом, он обратил внимание на свои ступни: в них разливалась приятная благодать и прохлада, а аккуратные бинты были совсем чистые и, видимо, недавно наложенные. На полу оказались и сапоги. Николай с радостью схватил их, осматривая, и обнаружил ещё одну радостную новость — кисти были вправлены, пахли чем-то душистым и совсем не болели. Обувь же села точно по ноге, была мягкой, не причинявший неудобства, но защищавшая от острых камней. Как только Коле стало ясно, что он подлечен, чувствует себя прекрасно, он вскочил с кровати, вертя головой по сторонам. Надо бежать отсюда, пока он не вернулся! Комната была просторной, с весёлыми жёлтыми обоями. Посередине стоял стол, уставленный самыми разнообразными блюдами, несколькими кувшинами с разными напитками и бокалом. Коля сглотнул слюну, сделавшуюся вязкой, но тут же помотал головой. — Как только найду выход, наберу с собой! — громко сказал он сам себе, и сразу зажал рот ладонью, с испугом оборачиваясь к двери. Но никто не вошёл, и Николай торопливо бросился осматривать стены, ощупывая их, постукивая. В голове прочно сидела мысль, что в замках всегда есть тайный ход, а то ещё и не один. Но камни, закрытые обоями, не шатались, не выпирали и не простукивались. Коля опустился на пол, обхватывая руками колени и, как затравленный зверёк, огляделся ещё. Шкаф, расписанный жёлтыми жар-птицами, парящими в сказочной заоблачной стране, манил к себе, притягивая взгляд. Поддавшись любопытству, Басков подошёл к нему и взялся за резную ручку. На единственной вешалке висела белая выглаженная и пахнувшая чистым бельём рубашка и иссиня-чёрные зауженные брюки. Никаких тайных отсеков в шкафу тоже не оказалось. Как бы не велик был соблазн переодеться в чистые свежие вещи, Коля подавил в себе это желание, упрямо сведя брови. Не дождёшься, паук поганый! Николай обернулся и пару секунд сканировал взглядом занавески. Я — дебил. Он бросился к подоконнику, едва не напевая от радости. Всё, кончились его мучения! Теперь он освободится от оков, и жизнь продолжится! Ну и что, что он на втором этаже. Лучше переломать обе руки, чем оставаться здесь ещё несколько минут. Сердце радостно билось, готовясь к внезапному освобождению, но отдёрнув занавески, Коля застонал и со злостью шандарахнул кулаком в стену. В руке взорвался сноп искр, и она снова заныла, заболела, напоминая своему владельцу о том, что она всё-таки ещё не до конца выздоровела. На окне красовались массивные кованые решётки. Пленник взялся другой рукой за решётку и слабо подёргал, прекрасно понимая, что это бесполезно. Невооружённым взглядом было видно, что тюрьма, в которую он попал, надёжна. Здесь у него было ещё меньше шансов на спасение, чем в подземелье, в котором его держали днём раньше. — Мотылёк, как ты? За спиной раздался знакомый голос, показавшийся сначала тёплым и ласковым, но стоило Коле вспомнить, кому он принадлежал, сразу вспыхивала ненависть к грудному певучему баритону. Басков, не оборачиваясь, смотрел на ярко светившее за окном солнце. Вокруг замка был широкий ров, а за ним простирался весёлый лесок, состоявший, преимущественно, из молодых берёзок. — Руки-ноги целы? — продолжал расспрашивать Филипп. Коля не отвечал. Не дождёшься, паук. — Мотылёк, — настойчиво позвал Киркоров. — Почему ты не переоделся? Я приготовил тебе отличный костюм. Кажется, он вполне соответствует твоему вкусу. Не называй меня так! Ты вообще не знаешь, что в моём вкусе! Басков только дёрнул плечом, тихо скрипнув зубами. Ему было неприятно чувствовать за собой присутствие Филиппа. Конечно, стоять перед ним обессиленным, на коленях, было в разы хуже, но… Широкая ладонь мягко огладила спину. Коля вздрогнул от неожиданности, и его всего передернуло, а по всему телу мигом пронеслись мурашки. Он резко оглянулся, поражённо уставившись на Киркорова. Руки судорожно сжали подоконник, до побелевших костяшек, а ноги предательски дрожали. — Переоденься, — попросил Филипп. — И спускайся на обед. Стоило ему выйти из комнаты, как Коля осел, сильно вжимаясь спиной в стену и дрожа. Лопатки, на которых лежала мерзкая паучья рука горели огнём, и Николаю казалось, что он никогда в жизни не сможет забыть это прикосновение. Во рту жутко пересохло, и всё внимание Баскова теперь было приковано к позолоченным графинам, стоявшим на столе. Пленник был в замешательстве, ведь в них могло быть всё, что угодно. Яд… Там может быть яд. Коля нерешительно взял один графин и налил на донышко бокала его содержимое. Жидкость была нежного прозрачно-розового цвета. Если бы он хотел меня убить, давно бы это сделал, да? Басков принюхался: напиток источал лёгкий аромат винограда, и Николай пришёл к выводу, что это какой-то сорт розового вина. Желудок некстати заурчал, и Коля перевёл взгляд на вазу с фруктами. Как же хочется пить и есть… В дверь постучали. Пленник быстро вылил вино обратно в кувшин и метнулся в угол комнаты, чтобы в случае чего схватиться за решётки окна и его не смогут силой увести. — Король ждёт вас у себя, — гордо заявил одетый в тёмно-синие одежды, богато расшитые серебром, человек, вероятно подданный паука. — Я не приду, — тихо, но твёрдо ответил Коля. Его смерили холодным презрительным взглядом. — Жаль, потому что Его величество очень хотели с вами поговорить о… — вестник сделал многозначительную паузу и развернулся, собираясь уходить, — о вашей свободе. Но раз вы отказались… — Постой! — Коля низко опустил голову, чувствуя себя униженным. — Проводи меня. — Следуйте за мной, — слуга чуть заметно улыбнулся холодной недоброй улыбкой. Басков нерешительно пошёл за человеком, постоянно оглядываясь вокруг. Он хотел запомнить весь путь, все окна и двери, которые он может заметить сейчас, а позже проверить. Сбежать, мне надо отсюда сбежать! Весь замок был холодно-серым, и яркими красками и светом, по-видимому, отличалась только эта комната. Было такое ощущение, что паук приготовил её специально для него, и от этого становилось не по себе. Коля зяб в своих полуразорванных одеждах и даже начал жалеть, что не переоделся, но гордость снова напомнила о себе, и пленник крепче стиснул зубы и поднял голову, когда увидел в зале, куда они шли, свет. — Король ждёт, — напомнил вестник, останавливаясь у входа и делая приглашающий жест рукой. Николай помедлил, размышляя, не лучше ли ему прямо сейчас совершить ещё одну попытку побега, но запах жареного мяса и прочих вкусностей, которые, вне всякого сомнения, присутствовали на обеде, решил всё за Колю. Он, робко сжав в руках рваный краешек рубашки, заглянул в зал. В свете свечей там стоял длинный деревянный стол с белой скатертью и два стула напротив друг друга, один из которых был занят. — Я боялся, что ты не придёшь, — улыбнулся Филипп, вставая. Басков с трудом заставил себя оставаться на месте, когда так хотелось убежать подальше от паучьих лап, тянувшихся к нему, от сладких речей, которые, точно сети, опутывали его, порабощали, навязывая свою волю. — Мотылёк, я рад тебя видеть, слышишь меня? Киркоров, приобняв упирающегося Колю за плечи, подвёл его к стулу и усадил. Николай сжался, едва дыша и глядя остекленевшими глазами на кончик стола. Филипп нагнулся к нему и прошептал в самое ухо, обжигая его горячим дыханием: — Почему ты не надел вещи, которые я для тебя приготовил? Не подошли по размеру, может быть? И снова тишина в зале. — Мотылё-ёк, — притворно ласково протянул Филипп, покровительственно положив руку на светлую голову. Не дождёшься. Будто поняв это, Киркоров вздохнул и прошёл к своему стулу. За его спиной тут же возник слуга, готовый служить своему хозяину и его дорогому гостю. — Разлей вино и подай жаркое. Мотыльку немного, он долго не ел, а порцию надо увеличивать постепенно, — приказал Филипп. Коля поёжился. И правда, сколько он не ел? Сколько он находится здесь, связанный по рукам и ногам крепкой паутиной? Несколько часов, дней, неделю? Живот снова заурчал, и Николай стыдливо наклонил голову. На его тарелку положили аппетитный кусочек какого-то мяса, щедро политый подливкой, к нему поближе пододвинули мисочки с салатами, горошком, кукурузой, икрой, а в бокале искрилось белое вино. Но Басков не притрагивался к вилке и продолжал неподвижно сидеть. — Мотылёк, — обеспокоенно позвал Филипп. И Коля, впервые за всё время, проведённое в плену, откликнулся. Лишь слегка помедлив, он медленно поднял голову и посмотрел прямо на Киркорова незамутнённым ясным и грустным взглядом печальных голубых глаз. Филипп запнулся, не зная как продолжить. Не знаешь, что сказать мне, да, паук? — Почему ты не ешь? — наконец выговорил Киркоров. — Тебе нужно набираться сил. Коля покорно, будто на автомате, взялся за вилку с ножом и положил в рот маленький кусок невероятно нежного, просто тающего мяса. Стоило ему прожевать и проглотить, голод будто вновь проснулся, и пленник, больше не ломаясь и не заставляя себя упрашивать, набросился на кушанья. Филипп улыбнулся улыбкой, которую он представлял уверенной, но которая на деле была слабой и растерянной. С его мотыльком было что-то не то. Он уже не походил на того, кого Король притащил в свой замок, опутав обещаниями о прекрасном. Осталась лишь безликая серая тень, в которой едва теплилась жизнь. — Мотылёк, — обеспокоенный этим фактом, Филипп подошёл к пленнику и положил руку на вздрагивающее плечо. Николай неловко вытер рот салфеткой и поднял голову. Какую ещё пытку ты придумал для меня? — Что ты хочешь, мотылёк, отчего ты не такой, как раньше? — пытливо заглядывая в голубые глаза, будто пытаясь понять всю его душу, спросил Киркоров. Коля молчал. Ты не дашь мне того, о чём я мечтаю. Филипп потянул Баскова наверх, призывая встать. Пленник покорно встал перед ним, наклонив вбок голову и глядя позади Короля, в пол. Его взгляд больше ничего не выражал. Как у бабочки, приколотой булавкой на атласную подушечку каким-нибудь увлечённым своим делом энтомологом. Киркоров нерешительно обнял Колю, прижимая его голову к широкой груди и чувствуя сдавившее его умиление. — Скажи мне, мотылёк, — ещё раз попросил он и отстранился. Николай внимательно изучал его, не отнимая своих бледных рук из его ладоней. Цепкие пальцы паука. А может попросить? В этом ведь ничего такого? Может быть сейчас, когда паук в таком состоянии, это и есть его шанс? Последний шанс на спасение? — Свободы, — выдохнул он, не успев как следует поразмыслить. Выдохнул — и замер, приоткрыв рот и глядя на Короля широко распахнутыми глазами, в которых ясным огнём вспыхнула надежда. Филипп, не выдержав, подался вперёд и замер в миллиметре от желанных губ. Коля, не закрывая глаз и не отступая, продолжал смотреть на него этим странным взглядом. Не веря, что он это делает, Филипп взял пленника за руку, переплетя их пальцы и медленно, ещё сомневаясь, вышел из залы, направляясь в массивным дверям, ведущим к столь необходимой свободе. Коля, спотыкаясь, брёл за ним, сдерживая в себе сильное желание броситься вперёд, побежать, чтобы скорее, как можно скорее, выбраться отсюда. Пойдём быстрее, пожалуйста, умоляю тебя, скорее! Он чувствовал себя нетерпеливым ребёнком, которому поскорее хочется гулять, а родители долго собираются и всё никак не выходят на улицу, но поделать с собой ничего не мог. Они остановились у двери и замерли, каждый в своём ожидании и неверии в происходящее. Филипп взял Колю за обе руки и заглянул ему в глаза, но Басков всем своим существом был устремлён к заветному выходу. Ему и в голову не приходило, что это может быть шуткой, жестоким розыгрышем над ним и его бедственном положении. Отпусти меня, ну же! — Ты точно хочешь уйти, мотылёк? — в последний раз спросил Филипп. Да, да! Николай отчаянно закивал головой. — Ты заслужил права тоже быть счастливым… — грустно прошептал Киркоров и с силой толкнул тяжёлые двери. В глаза Коли, уже привыкшие к сумраку и мраку, ударил яркий солнечный свет, свежий воздух, пропитанный запахом цветов, лета, жизни, пением птиц. Нерешительный шаг, другой, третий… Я свободен! Коля, ещё не веря в то, что всё это не сон, опьянев от осознания свободы, воли, солнца, да всего сразу бросился бежать по навесному мосту. Ему хотелось смеяться, петь, но сил хватало только на неудержимый бег, туда, вперёд, в небольшой лесок, а потом дальше по полю, бескрайнему, чистому, пахнувшему пшеницей, парным молоком и хлебом. Двери в замок медленно закрывались. Впустившие на несколько минут солнечный лучик, они вновь отбирали его, напоминая о том, что пауки не достойны света, они должны жить во мраке, сырости и одиночестве. Филипп тревожно вглядывался в спину бегущего, улетевшего от него навсегда мотылька, и протянул вперёд руку, которую тут же огладил уходящий свет. В замок с лёгким дуновением ветра залетела белая бабочка, отчаянно махавшая крылышками. Она изо всех сил рвалась обратно, но двери захлопнулись, а бабочка всё продолжала биться в тёмное дерево, просясь на свободу. Филипп смотрел на неё невидящим взглядом, наблюдая за беспорядочным и хаотичным полётом, но потом вдруг очнулся и бросился открывать дверь. — Лети, лети отсюда! — крикнул он ей. Бабочка вылетела и взмыла в голубое небо. Филипп с улыбкой следил за её полётом, и на душе его было легко и покойно. Я всё сделал правильно…Хочешь расскажу тебе историю о том, как Бабочка убила паука?..