Follow you

You can drag me through Hell if it meant I could hold your hand. I will follow you cause I'm under your spell. And you can throw me to the flames. I will follow you. - Bring Me The Horizon (Follow You).

- Одасаку! Дазай врывается в зал и замирает, поражённый масштабом сопутствующего ущерба. Везде тела, залитые кровью. Стёкла окон выбиты. Массивная люстра держится под потолком на честном слове. Стены украшены многочисленными отверстиями от пуль. Пол под ногами скользкий от пролитой крови и усеян пустыми гильзами. Перешагнув через несколько тел шестёрок Порта, Дазай пробирается глубже в зал, судорожно осматриваясь по сторонам. Где же, где? Неужели всё кончено? - Дазай? Резко развернувшись на каблуках, Дазай широко распахнутым глазом, не скрытым бинтами, смотрит на выглянувшего из балконного проёма Оду. Тот держит в подрагивающих окровавленных пальцах сигарету. Его бежевый плащ весь заляпан кровью. Рукав левой руки так и вовсе залит багровым. Перевязь из пояса даёт знать о ране, но, видимо, она несерьёзная, несмотря на обилие потерянной крови, раз Ода до сих пор не покинул штаб «Мимик», усеянный телами убитых приспешников Жида и не только. - С тобой всё в порядке, - не скрывая облегчения, выдыхает Дазай и подходит к нему, внимательно осматривая на наличие повреждений. - Конечно, - едва заметно улыбается Ода и мягко ерошит его кудри. - Но почему ты здесь? - Я хотел предупредить, помочь, - уже спокойнее отвечает Дазай, окидывая цепким взглядом зал. - Мори-сан... Это всё было его планом. Это он помог «Мимик» оказаться в Японии. Твоя встреча с их лидером не была случайна. Всё ради того, чтобы получить лицензию на работу с одарёнными. - Вот как, - выдыхает сигаретный дым Ода и поднимает взгляд на закатное небо. - Ну, думаю, этого следовало ожидать? Мори-доно превосходный стратег. К тому же, одна жизнь в уплату за лицензию не самая большая цена. - Не говори так, - просит Дазай, пронзая тяжёлым взглядом. - Правда не перестанет быть правдой лишь от того, что не нравится тебе, - снисходительно усмехается Ода и снова смотрит на него. - Дазай, а ты... - Что такое, Одасаку? - тут же настораживается Дазай. «Только попробуй сказать ему хоть слово, и я сделаю из твоей шкуры новый чехол для ножа», - слышится эхом в памяти низкий рык с ярко выраженной «р». - Ты не думал избавиться от бинтов? - продолжает после заминки Ода и тянет белые полосы с чужой головы. - Совсем зрение себе посадишь, если продолжишь так ходить. К тому же, без бокового зрения на правую сторону у тебя могут возникнуть проблемы в бою. Заботься о себе хоть немного. - Раньше тебя это не волновало, - ворчливо отзывается Дазай, но послушно стягивает бинты с лица и промаргивается, щурясь на свет. - Где тело Жида? - Там, - кивает в затемнённый угол зала Ода. - Ты убил его? - Нет. Не совсем. Я смог загнать его в угол, заметив там покрытый трещинами потолок. Подумал, получится неплохая ловушка, если пустить по трещинам разрывные пули. Удалось. Уворачиваясь от моих выстрелов, он попал под осколок бетонного перекрытия. Всё закончилось быстро. - Команда зачистки уже в пути. - Встретишь их? Хочу немного побыть один, пока они не приедут. Дазай вглядывается в усталое лицо и кивает. В последний раз окинув взглядом зал, он направляется к выходу, ловко лавируя между трупами и лужами крови. Проводив его взглядом, Ода затягивается сигаретой и выходит на балкон, разворачиваясь спиной к перилам, запрокидывая голову и перехватывая пристальный взгляд ярко-голубых глаз. Накахара Чуя, напарник Дазая, стоит на козырьке навеса, украшенного пожелтевшей от времени лепниной. Закатное солнце окрашивает его в алый и оранжевый, золотит перебираемые невидимыми пальцами ветра пряди чёлки. Красиво. - Почему? - негромко спрашивает Ода. - Ты должен жить, - выдержав паузу, бросает Чуя. Не дожидаясь новых вопросов, он отталкивается ногами от козырька и в два прыжка поднимается на крышу. Его охваченный алым свечением способности силуэт замирает на мгновение на самом краю, а после исчезает без следа. Выдохнув новую порцию дыма, Ода закрывает глаза и в темноте под веками рисует его образ: невысокий рост, узкие плечи и обтянутые тонкими бархатными перчатками пальцы. Шляпа с тонкой цепочкой на макушке, ярко-рыжие волосы и пронзительные голубые глаза, при каждом взгляде на Оду выцветающие до прозрачного льда: непринятие, раздражение, почти ненависть. - Почему? - едва слышно спрашивает Ода у окутавшей его полнейшей тишины. - Почему ты сделал это? Он знал, что умрёт, если встретится с Жидом. Это было решено заранее. Две одинаковые способности и лишь ловкость в качестве козырной карты - можно сказать, никаких козырей и нет, если твой противник является бывшим военным с большим опытом знаний в запасе. Оду вели эмоции, тогда как его противник при всех своих громких словах о смерти был хладнокровен и сосредоточен. Ода мог только надеяться, что утащит Жида за собой в могилу. Чего он не ожидал, так это того, что в момент, когда от проигрыша будет отделять всего несколько пуль, все окна в зале вдруг разлетятся вдребезги, а охваченные алым светом осколки полетят в Жида. Чуя появился эффектно, иначе не скажешь. Вошёл хозяином. Вошёл неторопливо, вальяжно, будто недовольный кот заглянул посмотреть, кто посмел потревожить его сон под горячими лучами солнца оглушающим грохотом и острым запахом пороха. Ода не уверен, волнует ли его, что честный бой в итоге превратился в казнь. Во время схватки они с Жидом без всякой жалости устранили всех, кто посмел ворваться, чтобы помешать им, и неважно, свои или чужие люди. Замахнуться на Накахару Чую Ода никогда бы не посмел. Жид же не успел. Алое свечение способности пригвоздило его, загнанного в угол, к полу, и он только и мог, что сверкать дикими безумными глазами на неторопливо приближающегося Чую. - Желающие умереть не имеют права тащить за собой других людей, - негромко сказал Чуя, останавливаясь в трёх метрах от него и поднимая взгляд на потолок, от которого по его велению отлетело два крупных куска бетона. - Хотел сдохнуть? Надо было подбить клинья к Дазаю. Мать только начала выталкивать его из чрева во время родов, а он уже хотел сброситься с ближайшей крыши. Смерть Жида была ужасной, намеренно растянутой. Ода был так удивлён происходящим, что не смог и шагу сделать навстречу Чуе. Он мог только сбито дышать, хватаясь за задетую последним выстрелом Жида раненую руку, чувствуя тёплую кровь под пальцами, и слушать предсмертный вопль лидера «Мимик» и хруст его черепа, когда два охваченных алым свечением бетонных осколка начали сдавливать голову мужчины. Не одним махом, а медленно, чтобы перед смертью тот прочувствовал всю адскую боль от такого конца. А потом где-то внизу послышался визг шин автомобиля, грохот входных дверей, и Чуя резко обернулся и зыркнул на Оду так, что тот инстинктивно сжал крепче рукоять пистолета. - Это Дазай, - оповестил Чуя и направился к арке, ведущей на балкон. - Только попробуй сказать ему хоть слово, и я сделаю из твоей шкуры новый чехол для ножа. Ода шагнул вслед за ним как на привязи. Он думал, Чуя исчезнет так же быстро, как и появился, но нет. Забравшись на козырёк над балконом, Чуя присел на корточки в явном желании проконтролировать встречу Оды и своего напарника. После произошла ещё одна вызывающая удивление странность. Окинув его цепким изучающим взглядом, Чуя достал из кармана пальто пачку сигарет и бросил ему в руки; залитые кровью пальцы оставили на светлом картоне размытые бурые разводы. Ода курил нечасто, считая это очень вредной привычкой, но тогда был настолько эмоционально вымотан, что не стал отказываться. Эффект плацебо, вне всяких сомнений. Зато почти перестали трястись руки к тому моменту, как Дазай влетел в зал. - Одасаку! Его голос был пропитан сильным волнением. Ода знал, что Дазай дорожит их дружбой, но получить тому подтверждение оказалось очень приятно и по-своему успокаивающе. Вот только наполнившее грудь тепло исчезло без следа, стоило заметить, как Чуя поджал губы в тонкую нить. Ода никогда не был особенно хорош в чтении людей, но успел заметить отпечаток тоски в голубых глазах до того, как Чуя отгородился маской. И он бы и рад был спросить, завести непринуждённый разговор, но на это не было времени. Вспомнив о приказе-угрозе, Ода успел только спрятать пачку сигарет в карман своего плаща, а после его чуть не сбил с ног налетевший Дазай.

- Ты должен жить.

Такие простые слова и такие непростые эмоции. Ода не уверен, как ему следует относиться ко всему, что произошло. Он бы порадовался, что Чуя неожиданно появился и спас его, что сказал ему подобные слова, но правда в том, что во всём этом не было ни капли тепла или приязни. Чуя всегда терпеть его не мог, и его взгляд напоследок дал знать, что ничего не изменилось даже после этого странного спасения. Они достаточно часто пересекались весь последний год из-за того, что Ода сблизился с Дазаем, но за всё это время он так и не смог понять, отчего Чуя так относится к нему: холодно, с презрением, на грани чистой, незамутнённой ненависти. Сам Ода испытывает к Чуе совершенно противоположные чувства. Ирония судьбы, не иначе. Он и сам не знает, когда стал смотреть на Чую под другим углом. После конфликта «Голова Дракона», когда Чуя промчался мимо на байке, чтобы уничтожить вражескую группировку щелчком пальцев? Когда Мори устроил пышный банкет по поводу объединённого семнадцатилетия «Двойного Чёрного», и Ода увидел его в костюме цвета сапфира? Или в тот момент, когда банкет обернулся кровавой бойней из-за напавшей вражеской организации, и Ода увидел, с каким азартом Чуя юлой вертится в эпицентре, при этом умудряясь позаботиться обо всех и вся? А может, он стал смотреть на Чую иначе после того, как впервые в жизни увидел в действии «Порчу»? Он стоял тогда во главе группы поддержки «Двойного Чёрного» и сам не понял, как в гуще боя оказался рядом с той территорией, которую Дазай обозначил запретной, пояснив, что тем, кто туда сунется, не поздоровится из-за Чуи. Ода не понял, что это значит, но обсуждать приказы было не в его стиле. Нарушать приказы - тоже, но когда он понял свой промах, было уже поздно, а следом затряслась земля, раздался громкий заливистый хохот, и он уже не смог уйти, завороженный проявлением чужой силы. Чуя был не в себе, не отвечал за свои действия, это Ода понял сразу, но как же прекрасен он был, превратившийся в первобытное неуправляемое существо. В хрупком теле оказалось сокрыто пламя, смешанное с кровью и золотом заката. Заходящее солнце окрасило всё вокруг багрецом, окутало громящего всё вокруг себя Чую мистическим сиянием, и Ода не смог найти в себе силы оторвать от него взгляд; от него такого - захлёбывающегося собственной кровью, агонией и заразительным искренним смехом. А потом произошло что-то немыслимое. Появившийся будто из ниоткуда Дазай метнулся к Чуе чёрной тенью и обхватил его пальцами за загривок. Вспыхнул прозрачно-голубой свет «Исповеди», и пламя Чуи начало гаснуть, будто затапливаемое ледяной водой. Но поразило Оду не бесстрашие Дазая, приблизившегося к Чуе в таком состоянии. В конце концов, они явно не просто так были двумя частями одного дуэта. Слава о «Двойном Чёрном» ходила та ещё, и не было ничего удивительного в том, что Дазай не боялся своего напарника в таком состоянии, как не боялся и прикасаться к нему, обнулять способность, которую Чуя, по всей видимости, сам погасить не мог. Нет, поразило Оду равнодушие Дазая. Тот явно не испытывал и толики восхищения или трепета перед такой мощью. Более того, он и пальцем не дёрнул, чтобы подстраховать своего напарника. Как только алые отсветы окончательно исчезли, Чуя сполз на землю, заходясь в сиплом кашле и загребая пальцами землю. Будь Ода на месте Дазая, он бы поддержал, не позволив упасть на землю, стал бы опорой, подхватил бы на руки и донёс до машины, чтобы облегчить чужие страдания. Дазай же только смотрел, стоя в стороне с засунутыми в карманы брюк ладонями, а после и вовсе удалился, лишь обменявшись перед этим с Чуей парой фраз, которые Ода не смог расслышать. Ветер подхватил и донёс до него лишь отзвук глухого раздражённого рыка Чуи. Да, наверное, после «Порчи» всё и началось. В голове не укладывалось, что такая сила скрывается в столь хрупком теле. Против воли Ода начал присматриваться к Чуе из любопытства, узнавать его всё лучше, пусть и со стороны, и в груди начало расти неподдельное восхищение. У Чуи была непростая судьба, как понял Ода из мимолётных коротких рассказов Дазая. Там и одиночество, и слабость, и потерянность, и попытки найти своё место, и предательство, и кропотливый труд над самим собой. У Чуи сильная способность, вне всяких сомнений сильнейшая в Порту, если не во всей Японии, но он добился всего, что имеет, сам: своим трудом, своим потом и своей кровью. Его положение в иерархии заслужено. Его верность Порту и Боссу вызывает уважение умением держаться данных клятв. Его отношение к подчинённым заслуживает восхищения, как и упорство, с которым Чуя совершенствуется как боец и эспер. Ко всему этому прибавляется и внешняя привлекательность. Ода никогда не засматривался на других мужчин, но Чуя особенный. Его красота нетипичная для японца: смешанная кровь. Волосы - пламя, глаза - лёд и безграничное небо, кожа - первый снег, веснушки на переносице в жаркие дни - золотая пыль. Пусть Чуя в свои восемнадцать не может похвастаться высоким ростом и широким разворотом плеч, ему и не нужно - его тело тонкое и гибкое, хлёсткое подобно виноградной лозе. Ода несколько раз видел его во время спаррингов, и катающий двухметровых амбалов с бугрящимися мышцами по полу Чуя вызвал лишь секундный внутренний диссонанс, сменившийся глубоким трепетом. Ода тогда подумал, что Чуя даже его, наёмного убийцу с малых лет, обладающего обширными познаниями в ведении ближнего боя, уложил бы на лопатки за считанные секунды. И он был бы рад это проверить, вот только стоило ему оказаться в поле зрения Чуи, и от того мгновенно начинало веять арктическим холодом. Ода не знает, в чём так провинился перед Чуей. Будь у него шанс, он бы обязательно изменил чужое отношение к себе. Было бы здорово, если бы он мог пригласить Чую выпить вместе. Не в «Lupin», где полумрак стал бы ненужной ширмой между ними, а в какой-нибудь ресторан с открытой террасой на побережье. Он бы даже не стал настаивать на разговоре, светской беседе. Ему бы хватило снятой шляпы, чтобы не скрывала яркие вьющиеся волосы и не бросала тень на голубые глаза. Хватило бы облачённых в бархат перчатки пальцев, покачивающих между собой бокал с вином. Хватило бы немного ослабленного галстука-боло, чтобы в вороте рубашки стали видны ключицы. Ода был бы готов просидеть так вечность, просто любуясь Чуей: псевдо-хрупким, напоминающим статуэтку, наряженную в элегантный костюм, подчёркивающий все достоинства фигуры. Жаль только, что шанса у него нет. - Или есть? - спрашивает Ода у налетевшего ветра и делает последнюю затяжку, туша окурок о покрытые трещинами истёртые балконные перила. Чуя всегда смотрел на него волком, но этим вечером всё изменилось. Он появился, когда надежды на благой исход не осталось. Появился, чтобы спасти Оду. Произнёс заветные слова, такие простые, но задевшие струны где-то глубоко в душе. Даже если его отношение не изменилось, даже если он окинул напоследок ледяным взглядом, у Оды всё равно появился какой-никакой шанс на встречу, причина для неё: хотя бы спросить, почему Дазай не должен ни о чём знать. И Ода этот шанс не упустит.

***

Чуя ненавидит свою жизнь. Нет, не так. Он очень дорожит одной частью своей жизни и безгранично ненавидит вторую. В полном несправедливости мире он оказался тем, кто хлебнул сверх меры ещё в детстве и продолжает захлёбываться в валящихся на него новых и новых неприятностях. Хотя отравленной ягодой на кособоком торте из болотной грязи несомненно является цветущий на его рёбрах ликорис - метка соулмейтов. Явление это не то чтобы редкое, но и не распространённое. Говорят, быть отмеченным татуировкой соулмейта значит быть рождённым под счастливой звездой. Чуя уверен, что был рождён под светом звезды смерти, потому что его жизнь из-за этой метки - полное дерьмо. Впрочем, в метке ли дело? Чуя не привык лгать самому себе. В глубине души он знает, что цветы на его рёбрах не имеют никакого отношения к тем чувствам, что он испытывает к Дазаю. Метка соулмейтов не заставляет влюбляться без памяти, не создаёт никакого напряжения и не рождает особой химии. Она является лишь знаком, указанием на то, что где-то по земле ходит человек, который может стать самым родным и близким, самым важным и дорогим, незаменимым и бесценным. Чуя осознал, что влюблён в Дазая, до того, как на осмотре в лазарете случайно увидел на его испещрённых шрамами от лезвия ножа рёбрах метку. И ему бы порадоваться, что сама судьба связала их друг с другом, подарила некоторые права друг на друга, но правда в том, что Чуя ощутил только разочарование. У «Двойного Чёрного» всегда были странные отношения. В пятнадцать они терпеть друг друга не могли. В шестнадцать наконец-то притёрлись и стали настоящими напарниками. В семнадцать сблизились достаточно, чтобы называться приятелями и даже - пусть и с большой натяжкой - друзьями. В восемнадцать - не так уж и давно, чуть больше полгода прошло - начали спать друг с другом. Хотя «спать» - не совсем подходящее к ситуации слово. Спят вместе любовники. Спят в значении «сон». Спят в значении «сплетаются в клубок в постели, рождая крепкие объятия и обоюдный обмен теплом». Спят в значении «занимаются сексом, нежа друг друга лаской и затапливая страстью». То, что происходит между Дазаем и Чуей, нельзя назвать этим словом. - Почему ты никогда не останавливаешь меня? - в сотый раз спросил Дазай минут двадцать назад; перед тем, как одеться и захлопнуть за своей спиной входную дверь. - Закрой рот и проваливай, - в сотый раз ушёл от ответа Чуя минут двадцать назад; перед тем, как собрать своё истерзанное тело с кровати, завалиться в душевую кабину и осесть на её дно под напором горячей воды. Почему он никогда не останавливает Дазая? Сложно сказать, ведь Чуя не является мазохистом. Однако боль - это едва ли не единственное, что Дазай дарит ему во время секса. То ли он в принципе не особо умеет пользоваться своим членом, то ли наслаждается причиняемой Чуе болью, то ли просто банально заботится лишь о своём удовольствии - Чуя не знает. Не знает он и как втянулся во всё это дерьмо. Тогда, в день своего рождения, когда Дазай неожиданно нарисовался на пороге его квартиры, споил, а потом втянул в идиотский спор об умении целоваться, что привело в итоге к тому, что в настоящем Чуя сидит в душе и сверлит стеклянными глазами свои покрытые синяками и следами укусов ляжки. С одной стороны, Чуя в некотором роде понимает, откуда у проблемы ноги растут. Всё дело в его влюблённости. В том, что ему нравится внешность Дазая, его голос и прикосновения прохладных пальцев. В том, что ему нравится запах парфюма, смешавшийся с пропитавшим Дазая насквозь запахом крови, и как темнеют коньячно-карие глаза во время кусачих поцелуев. В том, что жадность, с которой Дазай каждый раз набрасывается на него, приятно волнует что-то внутри. Но Чуя не обманывается и не рисует себе того, чего нет. Он знает, что Дазай берёт его, потому что может. Берёт, чтобы потешить своё эго. Берёт, потому что Чуя позволяет брать. И отсюда вытекают многочисленные вопросы к самому себе, заставляющие теряться. Чуя не любит боль и грубость в постели, не любит чувствовать себя терзаемым куском мяса. Но позволяет. Чуя ненавидит, когда кто-то пытается принизить его, задеть, обвинив в слабости и бесхребетности. Но позволяет. Чуя чувствует отвращение из-за каждой метки на своём теле, раскрашенном синяками, укусами и засосами, мечтает стереть их. Но позволяет. Чуя ненавидит, когда Дазай трахает его, расстегнув ширинку на брюках и приспустив нижнее бельё, даже не думая раздеваться, будто заглянул на минутку к любимой шлюхе, чтобы получить разрядку. Но позволяет. Почему? Почему Чуя делает всё это? Возможно, потому что ему не чуждо сострадание. Возможно, потому что ему не чужда искренняя привязанность. Возможно, потому что Дазай стал для него только важнее после того, как Чуя узнал об идентичной татуировке соулмейтов на его рёбрах. А может, всё дело в том, что каким бы Дазай ни пытался казаться закрытым и безразличным, как бы ни скрывал своё лицо за масками, Чуя знает, каков тот на самом деле: одинокий, потерянный, неприкаянный. Пустой. Чуя всегда мечтал найти своё место и своих людей. Поэтому он так верен Мори. Поэтому так заботится о подчинённых. Поэтому латает Акутагаву после жестоких тренировок с Дазаем. Поэтому, вероятно, спускает всё с рук последнему, принимая то, что Дазай способен дать, и отдавая взамен то, чего тот жаждет сам. В глубине души Чуя знает, что не мог не влюбиться. Тогда, в кажущиеся такими далёкими пятнадцать и шестнадцать, они с Дазаем постоянно сталкивались друг с другом, спорили, дрались, кричали, оскорбляли друг друга, пытались подставить и катались по полу в попытках отбить друг другу рёбра и повыдёргивать клоки волос. Не было ни дня, чтобы они не сцепились, и настолько же, насколько Дазай бесил, Чуя наслаждался каждой их стычкой, потому что Дазай был его ровесником, а ещё он был единственным интересным кадром в окружении Чуи. Все остальные были такие правильные и шёлковые, послушные и исполнительные, что Дазай со своей расхлябанностью и непомерной дерзостью казался глотком свежего воздуха. Только намного позже Чуя понял, что и сам стал для Дазая важным, жизненно необходимым раздражителем. Дазай цеплялся за него, за его яркие реакции и несдержанные эмоции, потому что пустота собственной способности пожирала его изнутри, обесцвечивая мир вокруг и смазывая яркие краски. Дазаю постоянно были нужны адреналин, шумиха, сложные задачи: хоть что-то, способное встряхнуть его, пробудить эмоции, интерес. Чуя не до конца понимал, но был готов дать всё это. Может, потому что, прожив многие годы обездоленным, умел понимать чужую нужду, какой бы она ни была. А может, всё дело в том, что у него действительно мягкое сердце. Для Дазая его волнение за подчинённых и ненависть к врагам, если лилась кровь людей Порта, были лишь поводом для бесконечных насмешек. Для Дазая его скрытая, но ощущаемая за колкими замечаниями и упрёками забота была лишь поводом для снисходительных взглядов. Всегда сверху вниз, и дело совсем не в росте. - Понимаешь ли ты, что держишься только за мой счёт? - едва слышно спрашивает Чуя у пустоты и запрокидывает голову, подставляя лицо струям воды. Наверное, его поведение отдаёт лицемерием. Чуя ненавидит быть жертвой, добычей, но добровольно становится ею, чтобы Дазаю было хорошо. Послушно опустив голову, он отдаёт своё право сильнейшего и прогибается, подставляется, хотя может сломать Дазаю позвоночник без всякого применения «Смутной печали». Последнего это только ещё больше заводит. Раз за разом Дазай становится всё жёстче и наглее, явно проверяя границы чужого терпения и ожидая того момента, когда же Чуя взбрыкнёт; но этого не происходит. Потому что Чуя знает правду о том, кто на самом деле стоит у руля в этой истории. В глубине его души живёт ядовитое желание увидеть глаза Дазая в тот момент, когда идиот наконец-то всё поймёт. Тёмного гения Порта обвели вокруг пальца. Занимательное, должно быть, будет зрелище. Но есть и третья причина, заключающаяся во всё той же банальной влюблённости. Чуе не нравятся болезненные укусы в загривок, но нравится ощущение скользящих по шее растрёпанных кудрей. Ему не нравится болезненная хватка чужих пальцев, но нравится ощущение плотно прижатых к бёдрам широких ладоней. Ему не нравится, как болезненно Дазай трахает его, несмотря на презервативы, смазку и подготовку, которой Чуя всегда занимается сам, но нравится, как Дазай, всегда берущий его со спины, наваливается всем телом, накрывает собой, закрывает, отгораживает от мира вокруг. В такие моменты его запах становится насыщеннее, забивает обоняние, и пусть физически Чуя испытывает дискомфорт и желание, чтобы всё побыстрее закончилось, мысленно он плавится. Не идеализирует, не рисует себе сказочно-радужных картин, полных любви и взаимности, но наслаждается теми мелочами, которые нравятся ему и которые он пусть и случайно, но получает. Кто-то бы сказал, это жалко. Кто-то бы сказал, Чуя больной на голову. Чуе наплевать. Отмываясь от пота и спермы, стирая с бёдер жирную смазку и подставляя под окрашивающуюся в розовый воду искусанные до крови ключицы, он не чувствует себя грязным или использованным. Просто так дерьмово совпало, что иначе они с Дазаем не могут быть вместе. Просто так совпало, что Чуя влюбился - может, это проклятие в расплату за все его грехи? - в своего взбалмошного раздолбая-напарника, от которого не может получить больше, чем уже есть. Просто так совпало, что Дазай - эгоист по природе, которому наплевать на чувства окружающих людей, даже если он замечает их. Чуя уверен, даже если бы Дазай хоть раз стянул с него рубашку, хоть раз взял лицом к лицу и не в полной темноте спальни и увидел идентичную метку соулмейтов на рёбрах, ничего бы не изменилось. Дазай не из нормальных людей, которых волнуют отношения и чувства вроде любви. Может, поэтому Чуя - собственник до мозга костей - до сих пор и не придушил Оду Сакуноске своими собственными руками. Не заметить новое увлечение Дазая не представлялось возможным. Если он не был рядом, то был с Анго и Одой. Если Дазая нельзя было найти в Йокогаме, значит, он опять прохлаждается в баре Токио. Если Дазай начинал болтать о своих новоявленных друзьях, его было не заткнуть, и это уже должно было стать определённым звоночком. Но Чуя всё понял лишь в тот момент, когда услышал сплетни о том, что какой-то шестёрка посмел дерьмово отозваться о «белоручке Оде», за что Дазай выпустил ему в голову всю обойму на глазах у своих подчинённых. Говорили, он был в ярости. Говорили, пригрозил укоротить языки всем, кто посмеет ещё хоть раз сказать что-то плохое об «Одасаку». Это было немыслимо, и Чуя решил разузнать, в чём дело. Судьба была к нему благосклонна, не иначе, ведь Мори вызвал его к себе и так удачно вручил папку с миссией для «Двойного Чёрного» именно в тот вечер, когда Дазай опять свалил с горизонта. Собравшись, Чуя отдал распоряжения для подготовки начальникам команды зачистки и поддержки, а после запрыгнул в машину и поехал в Токио. Впервые порадовавшись тому, что Дазай вечно игнорирует его звонки, когда прохлаждается с друзьями, Чуя едва не урчал при мысли, что сможет устроить разнос всем троим: Анго и Ода ниже его по положению в иерархии, а с Дазаем у него своя специфика отношений. Один получил бы за игнорирование, а двое оставшихся - за то, что отвлекают Дазая посреди недели от дел. И наплевать, так это на самом деле или нет. Вот только весь запал пропал в тот момент, когда Чуя ступил на лестницу бара, ведущую вниз, и услышал звонкий смех. Не то чтобы он никогда не слышал смех Дазая, но обычно это был леденящий душу звук, вырывающийся из его груди в бою или среди стен пыточной. Смех, который услышал Чуя, был другим: лёгким, заливистым, «светлым». Отказываясь верить своим ушам, он поспешил спуститься вниз и был ошарашен во второй раз, когда увидел сидящих за барной стойкой Дазая и Оду. Анго не было видно - видимо, в этот раз он не смог присоединиться к своим приятелям - и всё внимание Дазая было сосредоточено только на Оде. Если бы Чуя не увидел эту картину своими глазами, ни за что бы не поверил чьим-либо описаниям на слово. Потому что Дазай светился. Улыбающийся и смеющийся, со сверкающим глазом, не скрытым бинтами, похожим на драгоценный камень, и зарумянившимися щеками, он что-то рассказывал посмеивающемуся Оде, активно размахивая руками. Он выглядел живым. Он выглядел счастливым. Будь у него хвост, Чуя уверен, Дазай вилял бы им без остановки. Это настолько выбило его из колеи, что он позволил себе отступить в тень и какое-то время бездействовать, просто наблюдать за происходящим. Отсрочка позволила привести мысли в порядок и полностью осознать увиденное. Из груди тогда вырвался ядовитый смешок. Придя в себя, Чуя сразу заметил: настолько же, насколько много было искренности в поведении Дазая, было много и лжи. Последующие наблюдения за отношениями этих двоих позволили увидеть картину целиком и понять её после тщательного рассматривания со всех сторон. Чуя хорошо знал Дазая, несмотря на все маски последнего. Дазай был жестоким, хладнокровным, бессердечным ублюдком. Он обожал пытки, возбуждался от вида крови и ловил моральные оргазмы, когда его заумные планы претворялись в жизнь. Он не ценил своих подчинённых, считая их расходным материалом, таил в себе зачатки садиста, выплёскивая их проявления на несчастного Акутагаву, и искренне наслаждался своим положением и тёмной славой. Но перед Одой Дазай надевал маску кроткой овечки. Он выключал в себе взрослого с прогнившей душой и включал непосредственного, улыбчивого и дурашливого ребёнка. Он пританцовывал, когда ходил рядом с Одой, постоянно жестикулировал, много улыбался и смеялся и преданно заглядывал Оде в глаза. Дазай смотрел влюблённо. Наверное, Чуя действительно не в себе, раз бесится вовсе не из-за влюблённости своего соулмейта. Впрочем, его можно понять, потому что Дазая не волнуют доверительные связи, нежные отношения и чувственные проявления любви. Нет, его любовь совсем другая. Его любовь рождает одержимость, желание занять всё личное пространство человека, желание заполнить собой всё чужое свободное время. Дазай не тот человек, что будет нежно целовать по утрам и готовить завтрак. Дазай тот человек, что выпустит обойму в голову того, кто нелестно отозвался об объекте его воздыхания. Тот человек, что в своей ревности может убить кого-то даже за один задержавшийся на объекте своего интереса взгляд. Влюблённость Дазая равноценна жадности избалованного ребёнка. Ода не такой. Он весь из себя правильный, чистенький и чуть ли не с нимбом над головой. Вот она, истинная причина раздражения Чуи. Не влюблённый Дазай, а Ода, который в упор не замечает всех ужимок Дазая, потому что не знает абсолютно ничего о его грязной чёрной сущности. Для Оды Дазай всего лишь друг, сумасбродный подросток и почти что младший брат, о котором нужно заботиться, которого нужно оберегать. Ода совсем не видит в Дазае привлекательного молодого человека, к которому можно проявить романтический интерес, и о боги, как можно быть таким тупым? Даже если Оде не с чем сравнить поведение Дазая, даже если он понятия не имеет, какую идеальную маску специально для него каждый раз цепляет на себя Дазай, не заметить огромные красные сердца в его глазах при каждом взгляде на Оду просто невозможно. Или что, Ода считает, это проявление дружеской привязанности? Тогда он ещё более тупой, чем Чуя считал изначально, наслышанный о «белоручке Оде» из шестёрок, который работает в мафии и при этом отказывается марать руки из-за каких-то своих поистине идиотских с учётом положения дел принципов. Впрочем, в последнее время Ода напрягает совсем по другой причине. Он постоянно пытается связаться с Чуей. Даже раздобыл где-то его номер и написал несколько сообщений, которые Чуя прочитал с громким, полным досады стоном. Когда он вернулся после недельного отсутствия в Йокогаме из-за миссии, и его «глаза и уши» доложили обо всех последних событиях, связанных с «Мимик», Чуя сразу понял, что стоит ждать беды. Не прогадал. Больших трудов стоило вызнать все подробности и успеть спасти самонадеянного идиота. О, с каким удовольствием Чуя наблюдал за тем, как бетон крошит череп Жида, превращая его в драный мешок из кожи, наполненный осколками костей, кровью и жижей расплющенных мозгов. Чуе было наплевать на Оду как на такового, но его выводила из себя мысль о том, что лидер «Мимик» решил, что может использовать людей Порта в своих идиотских планах. Что может замахнуться на человека, отмеченного Дазаем меткой «моё». Может, у Чуи и проблемы с головой. Может, боязнь одиночества и развила у него странные отклонения в проявлении своих привязанностей. Может, это и ненормально - то, как он воспринимает чьи-либо попытки посягнуть на то, что принадлежит его соулмейту. Может, у него действительно комплекс матери Терезы, из-за чего Чуя готов раз за разом приносить себя в жертву ради благополучия человека, в которого влюблён. Может, это уже что-то жуткое, вроде пограничного стокгольмского синдрома. Чуе наплевать. Для него имеет значение лишь покой в душе, воцаряющийся в те моменты, когда Дазай счастлив или испытывает хотя бы нечто похожее на это чувство. И если для того, чтобы его соулмейт жил, а не лез в петлю, и улыбался, а не сверкал безразличием в глазах, нужно присутствие в его жизни постороннего человека... Что ж, так тому и быть. Проблема в том, что спасённый Чуей Ода даже спустя месяцы после всего произошедшего продолжает игнорировать липнущего к нему Дазая. Вместо этого он то и дело околачивается неподалёку от самого Чуи, и всё это начинает напрягать, потому что, несмотря на проблемы с собственной эмоциональностью, Дазай очень чувствителен к чтению чужих эмоциональных проявлений. Взгляды, которые он в последнее время бросает на Чую, заставляют его радар на опасность неприятно дёргаться в груди. Пристальные, немигающие, тёмные взгляды, от которых мурашки бегут по коже, уже вторую неделю намекают Чуе на грядущие неприятности, и он понятия не имеет, что ему со всем этим делать, как в случае чего объяснить. Да и стоит ли? Чуя ни в чём не виноват, чтобы оправдываться. Проблема в том, что Дазай не любит делиться своими игрушками. Он использует Чую как марионетку на поле боя. Забавляется за его счёт, задерживая деактивацию «Порчи» и наблюдая за тем, как он валится лицом в грязь. Наслаждается своей властью над его тёмной сущностью и жизнью, которую держит в своих охваченных прозрачно-голубым светом «Исповеди» руках. Он же использует Чую в качестве своей постельной игрушки. И пусть последнее происходит с подачи самого Чуи, это не меняет того факта, что Дазай позволяет себе многое, очень - слишком - многое и не делает вид, будто между ними происходит что-то особенное. Он приходит, использует тело Чуи, чтобы сбросить напряжение и излишки агрессии, а после упархивает на искусственных белоснежных крыльях обратно к Оде, чтобы жечь его жадным взглядом и пить тепло его присутствия. К Оде, который тоже является игрушкой Дазая. Пусть ещё не знающей об этом, пусть ещё не купленной, но игрушкой. Желанной до дрожи в пальцах, сухости во рту и сладко-горького нетерпения в груди, вызывающего тошноту. Две игрушки не должны пересекаться. Две игрушки не должны взаимодействовать без своего хозяина. И если Чуя понимает это и видит, отчётливо, то Ода - слепец. Если бы Чуя знал, какой проблемой обернётся его спасение, он бы несколько раз подумал перед тем, как встревать в чужую схватку. Но план был прост и гениален. План заключался в том, чтобы устранить угрозу и вернуть всё, как было, потому что Чую это «всё» вполне устраивало. Он знал, чувствовал, что из-за смерти Оды Дазай может сделать какую-нибудь глупость, поэтому нужно было обязательно предотвратить чужую кончину. Он это сделал. Сделал тихо, быстро и даже сумел скрыть правду от Дазая, который, узнав о ней, обязательно начал бы рыть носом землю в поисках ответов на свои вопросы. Чуя не хотел этого. Не хотел вопросов. Не хотел выдумывать ответы. Не хотел, чтобы его вмешивали во всё это непонятное дерьмо. Не хотел, чтобы Дазай лез к нему в душу: всё равно ничего бы не понял, в очередной раз выставив чувства Чуи слабостью и признаком бесхребетности. Всё, что нужно Чуе, это чтобы Дазай, ставший для него - по воле злого рока, не иначе - дорогим человеком, продолжал жить и был счастлив настолько, насколько это возможно. Этого вполне достаточно, чтобы Чуя и сам ощущал покой. Но этот чёртов Ода... - Как же меня всё это заебало, - выдыхает Чуя, растирая лицо ладонями и шипя от боли в задетой прокушенной губе. Если задуматься, у него отваливается всё тело. Укусы надо обработать - чёртов Дазай опять грыз его, как кусок мяса. Кто ещё из них настоящая псина? Но шевелиться лень. Даже подняться на ноги представляется чем-то непосильным. Всё, чего Чуя хочет в настоящий момент, это раствориться в воде, будто его никогда и не было. Было бы здорово просто оставить все свои проблемы позади, сбежать от них, но Чуя никогда не был трусом и становиться им не собирается. Он обязательно со всем разберётся, обязательно отвоюет обратно свой покой. Но потом. А сейчас он позволит себе развалиться на части и погрязнуть в секундной жалости к себе. Даже сильнейшие подвержены простым человеческим слабостям. К сожалению, Чуя не исключение.

***

Забившись в самый отдалённый угол пляжной линии Сурибачи, Дазай ёжится от холодного порывистого ветра и плотнее закутывается в плащ. Взгляд коньячно-карих глаз устремлён на огни залива. Пальцы то и дело касаются разбитого носа и разодранных в мясо губ. Кровь давно перестала течь, но её запах и вкус въелись в язык и носоглотку. Не то чтобы Дазая волнуют такие мелочи, но металлический привкус не позволяет успокоиться до конца после того, что произошло, а само произошедшее всё никак не укладывается в его голове. Дазай давно подозревал, что что-то не так. Изначально он не замечал ничего странного или подозрительного, и только спустя время незамеченные ранее детали заняли своё место в постепенно открывающейся его взгляду картине. Картина эта не нравилась Дазаю даже по кускам, так что уж говорить о том, как разозлил его конечный результат, когда вся правда встала перед его глазами. Началось всё, что удивительно, с Одасаку. Хотя нет, изначально всё началось с Чуи. Тогда, в далёкие пятнадцать, когда этот рыжий ураган снёс Дазая с ног и впечатал в стену. Король «Агнцев» завладел его вниманием безраздельно с первой же встречи: такой яркий, шумный, дерзкий, бесстрашный. И пусть Дазай скрыл истинные эмоции, это не помешало ему сделать всё, чтобы шайка детей предала своего лидера, и тот увяз в паутине его манипуляций и в итоге оказался в Порту, где Мори-сан быстро смекнул ситуацию и чужой потенциал и сделал их напарниками, создав непобедимый «Двойной Чёрный». Это был самый лучший подарок Дазая самому себе, самый ценный. И пусть они притирались друг к другу годы, желание Дазая заполучить Чую без остатка успешно претворилось в жизнь, несмотря на все сложности и подводные камни, мешающие получить желанное без лишних затрат энергии. Вновь проведя большим пальцем по разбитым губам, Дазай запрокидывает голову и смотрит на тёмное небо. Этим вечером Чуя впервые отказал ему в сексе. Более того, дал отпор, когда Дазай решил «настоять». Сколько раз Дазай был настойчив и груб в прошлом? Сколько раз он не церемонился с Чуей, забирая то, что, как он считал, принадлежит ему? И Чуя никогда не жаловался. Шипел и кусал губы от боли, царапался и жмурился до слёз на ресницах, грязно матерился и угрожал, но так ни разу и не тронул. Дазай всё ждал, когда же он сорвётся, сломает ему рёбра и выбьет челюсть, но этого не происходило, и любопытство разгоралось всё сильнее. Дазай не понимал, почему Чуя делает всё это для него, почему терпит. Очевидно, он не получал никакого удовольствия от грубости. Редко когда Чуя кончал под ним, ещё реже - возбуждался до конца, хотя Дазай и уделял этому вопросу толику своего внимания. Поведение Чуи интриговало его. Хотелось разгадать эту загадку, а ещё узнать, насколько широки границы чужого терпения. Однако истинная правда кроется в том, что Чуя принадлежит ему, Дазаю. И поэтому Дазай приходит к нему. Потому что огненно-рыжие волосы нравятся ему так же сильно, как когда обоим было по пятнадцать. Потому что ярко-голубые глаза Чуи, способные потемнеть до синей черноты или посветлеть до прозрачного льда, всё так же завораживают. Потому что от осознания, что бесконечно сильный даже без своей способности Чуя прогибается и подставляется, позволяет творить с собой всё, что душе угодно, у Дазая пустеет в голове, мутнеет перед глазами, и дрожат руки: так хочется схватить, сжать, оставить синяки от своих пальцев. Заклеймить напоминаниями, чтобы Чуя чувствовал от них боль, чтобы постоянно видел следы на своей коже и каждую секунду своей жизни помнил, кому принадлежит на самом деле. И вот теперь будет правильно упомянуть Одасаку, с которого и началась вся эта история, из-за которой в настоящем Дазай испытывает острое желание кого-нибудь выпотрошить. Кого-то вполне определённого. Кого-то, кого зовут Ода Сакуноске. Смешно, но Дазай не уследил за собственными чувствами. Присвоив себе Чую, будто ручного пса, любимую диковинную игрушку, он успокоился, понимая, что тот никуда от него не денется после выходки Мори с «Двойным Чёрным», и начал смотреть по сторонам. Так в поле его зрения оказался Ода. Он был таким чистым для мира мафии, таким наивным и добродушным, таким мягким и заботливым, таким необычным, что Дазай тут же захотел его себе. Попутно обрабатывая Чую, постоянно держа его в тонусе, Дазай сблизился с Одой и, осознав, что для заполучения этого человека нужна совсем другая, новая маска, начал своё грандиозное представление. Вот только в этом отношении его ждало разочарование. Дазай не умеет проявлять любовь в нормальном виде, как делают это остальные люди. Для него это слово в целом ничего не значит, пустое и безликое. Дазая ведёт интерес, жажда и азарт. Чуя был первым человеком в его жизни, вызвавшим подобный интерес, и Дазай сделал всё, чтобы заполучить его. Ода вызвал такого же рода интерес, и Дазай не видел ничего странного в том, что хочет и этого человека себе. Проблема оказалась в том, что Ода в упор не замечал всех его попыток сблизиться, всех его намёков. С Чуей всё это не понадобилось, потому что они были ровесниками, напарниками, соперниками, и было невозможно представить ситуацию, в которой они проигнорируют друг друга. Нет, только завидев Чую на горизонте, Дазай уже мчался к нему, чтобы в очередной раз задеть, Чуя тут же с жаром отвечал, и уже через мгновение между ними искрило так, будто был пущен высоковольтный ток. Ода никогда таким не был. Он с самого начала строил из себя серьёзного рассудительного взрослого, повесил себе на шею кучу детей, взвалил на плечи непомерную ответственность, заковал себя в цепи идиотских, пустых для мафии принципов, и Дазай считал, что взять эту неприступную крепость будет тем ещё удовольствием. О, как же сильно его тянуло к Оде. Как сильно хотелось влезть ему под кожу. Как сильно хотелось вскрыть его черепушку и узнать всё о её содержимом. Как сильно Дазай хотел стать центром мира этого человека. Вот так проявлялась его любовь: жадностью, маниакальностью и одержимостью. И как же смешно было понимать, что Ода не заметил ничего даже тогда, когда держать маску белокрылого ангела стало намного сложнее из-за вызванного чужой непробиваемостью раздражения. Даже после того, как Дазай по окончании истории с «Мимик» толкнул в баре под прикрытием алкоголя наполовину лживую, наполовину правдивую речь о том, как тяжело ему бы пришлось, если бы Ода погиб. - Я рад, что ты мой друг, Дазай, - мягко улыбнулся ему Ода. Дазай тогда улыбнулся в ответ, но внутри его всего перекосило от чужой слепоты. А потом стало не до раздражения из-за топтания на одном месте, потому что Ода достал из кармана плаща потрёпанную, заляпанную разводами крови пачку сигарет. - Ты стал больше курить, Одасаку, - заметил Дазай, ощущая, как что-то тревожно заныло внутри. - Это лишь баловство. Помогает успокоить нервы, хотя я и знаю, что это всего лишь рефлекторное вперемешку с самовнушением, - ответил Ода, доставая сигарету и прикуривая. Какая-то неясная мысль всё никак не давала покоя. Прихватив кончиками пальцев пачку, Дазай начал крутить её в руках, пытаясь понять, что его так смущает в самой обычной и непримечательной ситуации. Можно подумать, он в первый раз видит Оду с сигаретой в руках. А потом он поднял пачку к глазам, чтобы прочитать название, и закаменел плечами. Чувствительный нюх уловил исходящий от картона шлейф знакомого цитрусового пряного парфюма. Глаза тут же опознали марку и внешний вид упаковки, за которые и зацепилось внимание. Раньше Ода курил другие сигареты, но эту марку Дазай тоже отлично знает, потому что... - Одасаку-у-у, - елейно протянул Дазай, зажимая пачку в ладони. - Ты обманываешь меня. Тут так мало сигарет. Ты точно стал курить больше. Как давно ты её купил? - Я не покупал, мне её... - на автомате начал Ода и резко замолчал; опустил взгляд на свой стакан с виски и мимолётно поджал губы. - Мне её кто-то отдал. Кажется, на прошлой зачистке. Не помню. Настолько же, насколько Ода не замечал очевидных вещей, он сам был очевиден в своей лжи. Человек «открытая книга» - это про него. Человек «подозрительность» и человек «паранойя» - это про Дазая. Пачка сигарет, впитавшая в себя запах настоящего владельца, и ложь Оды о том, откуда она у него, мгновенно всколыхнули в его груди что-то тёмное. Дазай не брался идентифицировать это чувство. Вместо этого он привычно решил добраться до самой сути правды и начал своё расследование, которое дало именно те результаты, на которые он и рассчитывал. Ничего не стоило в очередной стычке с Чуей обшарить карманы его пальто и вытащить пачку сигарет, что всегда лежала там. Та же марка, та же упаковка и тот же въевшийся запах парфюма. «Но где?» - задался новым вопросом Дазай, присвоив себе стащенное и растирая табак между пальцами, раз за разом поднося пачку к носу и вдыхая приятный запах осевшего на ней парфюма. - «Когда?». Чуя терпеть не мог Оду. Когда Дазай болтал о своих друзьях, он всегда кривился и одного называл продажной крысой, а другого - беспросветным идиотом. Дазай знал, что многим в Порту непонятны принципы Оды. Он и сам считал их смешными, ведь кровь на руках в мафии - норма, да и прошлое Оды было потемнее его собственного. Но было занятно наблюдать за тем, как он пытается держаться со своим кодексом наплаву и как каждый раз переступает через себя, спасая шкуру Дазая, которой тот из интереса рисковал довольно часто. Было занятно проверять границы Оды и делать мысленные ставки, как скоро он сорвётся и убьёт кого-то вновь - сам или с науськивания Дазая - и что будет с этим делать. С учётом отношения Чуи, который редко менял своё мнение, о ком бы или о чём бы оно ни было, Дазай терялся в догадках. Новый кусок информации появился, когда всплыли следы «Мимик». Организация успела заиметь связи в Йокогаме, и были те, кому их устранение Портом не пришлось по душе. Тогда Дазай оказался во главе зачистки, и так вышло, что позже ему на глаза попались старые отчёты о том дне, когда Ода убил лидера «Мимик». Читать их Дазай взялся, чтобы ненадолго отвлечься от занудного просчёта чужих банальных планов, но чем больше информации получал его мозг, тем больше написанное отличалось от того, о чём поведал Ода. В итоге Дазай вызвал главу отряда зачистки, который занимался этим вопросом, и допросил его лично. Слова мужчины подтвердили строки отчёта: голова Жида лопнула воздушным шаром. От неё едва ли хоть что-то осталось. «Я смог загнать его в угол, заметив там покрытый трещинами потолок. Подумал, получится неплохая ловушка, если пустить по трещинам разрывные пули. Удалось. Уворачиваясь от моих выстрелов, он попал под осколок бетонного перекрытия», - крутил в голове слова Оды Дазай, стоя посреди заброшенного здания, некогда бывшего базой «Мимик», и сверля взглядом потолок. Ода обманул его. Не он убил Жида. Свалившийся на голову кусок бетона, пробивший череп, это одно. Но череп Жида лопнул, будто его зажало в тиски, и Ода никак не мог этого сделать. Заметил Дазай и ещё одну странность, на которую не обратил внимания в прошлый раз. Во всех окнах были выбиты стёкла. Это нормально при перестрелке, но все осколки по большей части валялись в одном углу, будто их специально туда смели. Или как они упали бы сами, если бы кто-то разбил окна своей способностью и направил их. Развернувшись в сторону балкона, Дазай вспомнил и о том, как увидел тогда Оду с сигаретой в пальцах. Она уже была той марки, которую всегда покупал себе Чуя: Дазай быстро вспомнил приятный терпкий запах дорогого настоящего табака, а не того ширпотреба, который обычно покупал себе Ода. Правда о том, что Чуя спас Оду, убив лидера «Мимик», ошарашила. Дазай абсолютно ничего не понимал в этой истории. Между Чуей и Одой всегда были чисто рабочие отношения. Да и то, если команда поддержки во главе с Одой отправлялась вместе с «Двойным Чёрным», Чуя старался держаться от Оды подальше, всем своим видом выражая презрение. Сколько раз Дазай нарочно увивался вокруг Оды только для того, чтобы побесить Чую, непонимающего, что между ними может быть общего, и не счесть. Мысли об этом посеяли в Дазае нехорошее зерно очередного чёрного и страшного чего-то, что начало жечь и отравлять его своим ядом изнутри. Если говорить начистоту, между Дазаем и Одой тоже нет ничего общего. Они общаются лишь из-за того, что Дазай хочет этого человека себе. Он уверен на все сто процентов и даже больше, что его истинная сущность отвратила бы Оду от него раз и навсегда. Поэтому его истинное лицо и было скрыто за маской ангелочка. Ода всегда любил поучать его, нянчиться с ним, заботиться о нём, но всё это происходило лишь потому, что на пути к своей цели Дазай был готов закрывать глаза на многое. Фактически же Ода не знает о нём ничего. Он видит лишь иллюзию, созданную специально для него, которая в любой момент может бесследно исчезнуть. «А что, если я тоже вижу лишь иллюзию?» - подумал тогда Дазай. И даже почти успокоился, когда наблюдение и проверка всех контактов, слежка и взлом личных почтовых ящиков не дали никаких результатов. А потом Акутагава с лихорадочным блеском мазохиста-подхалима в глазах доложил, что его оповестили о том, что кто-то пытался влезть в личные дела Исполнителей Порта, и что камеры зафиксировали выходящего из технического отдела Оду. А потом сам Ода во время очередной встречи с Дазаем прочистил горло, глянул на него немного напряжённо и взволнованно, а после поинтересовался, не знает ли Дазай, какое вино предпочитает Накахара Чуя. У Дазая виски пошло не в то горло. Закашлявшись, он широко распахнутыми глазами посмотрел на Оду и... Вспоминая румянец на небритых щеках, и как Ода неловко взъерошил волосы на затылке, начиная бормотать какие-то несвязные оправдания и нелепые причины, Дазай едва слышно рычит и сжимает кулаки с такой силой, что ногти до боли врезаются в кожу ладоней. И ведь это не всё. Ода таки смог каким-то образом узнать номер Чуи и начал ему писать. Ничего особенного в целом, но он хотел увидеться, и пусть Чуя так и не ответил ни на одно сообщение, у Дазая перед глазами то и дело всплывала багровая пелена злости. Может, они встречались тайно? Не обязательно отвечать на сообщения, если в них заложен какой-то только двоим понятный код. Несколько дней назад Дазай так и вовсе едва задавил в себе порыв сотворить какую-нибудь глупость. Дело было на кладбище. Очередная зачистка Порта пошла не по плану, и Чуя потерял многих своих людей. Сердобольный и привязчивый, такой трепетный по отношению к своим подчинённым, он был разбит и как всегда лично занялся организацией похорон. И пусть проводы были безликими, и среди надгробий одиночек Чуя стоял один, так было лишь поначалу. Дазай поехал с ним от скуки и ждал в машине. Он был удивлён, когда увидел, как к воротам окраинной кладбищенской территории подъезжает ещё одна машина. И мгновенно переполнился раздражением, когда увидел Оду, что решительным шагом направился вглубь по дорожке меж могил. Чуть позже тут же покинувший тёплый салон Дазай стал свидетелем того, как Ода подошёл к мгновенно подобравшемуся Чуе. Как они о чём-то заговорили. Как Чуя нервно похлопал по карманам и выругался, обнаружив пустую пачку от сигарет. Как Ода достал из кармана своего плаща пачку сигарет любимой марки Чуи и протянул ему. И как будто всего этого было недостаточно для того, чтобы довести Дазая до белого каления, налетевший ветер сбил шляпу с головы Чуи, и Ода поймал её. Поймал и вместо того, чтобы передать в чужие руки, сам надел её на голову замершего Чуи, при этом касаясь его волос. Дальше Дазай смотреть не стал и унёсся прочь, запрыгивая в машину и веля водителю отвезти его в штаб. Ему было безразлично, как Чуя будет добираться до города, и подвезёт ли его Ода. Всё его внимание было сосредоточено на попытках удержать себя в руках. Дазай тогда и сам не понимал, чего хотел. Злоба, ревность, зависть - всё это клокотало в нём, бурлило, ища выход, и он остро хотел всадить в кого-нибудь нож, выпустить кому-нибудь кишки, пролить реки крови, только чтобы найти привычный покой в не менее привычном кровавом мраке, роднее которого ничего нет и никогда не будет. Тут-то Дазай и ошибся в своих чувствах. Тогда он решил, что приревновал Оду к Чуе. Чёрт возьми, он так долго увивался вокруг него точно не для того, чтобы Ода в итоге на его глазах начал увиваться за Чуей. Ода был его целью, его добычей, его прихотью и желанием. Весь такой мягкий и пушистый, Ода должен был принадлежать Дазаю, потому что Дазай хотел этого. Потому что он так решил. Вот только всё, чего Дазай хочет в настоящем, это вернуться в тот вечер, на кладбище, и переломать Оде каждый палец за то, что посмел прикоснуться к Чуе. За то, что позволил себе подойти к нему. Потому что Чуя принадлежит Дазаю. Он его, его, его, и это совсем другое. Абсолютно. Чуя - человек, без которого Дазай не представляет свою жизнь. Если бы он мог нормально проявлять свои эмоции, вероятно, сказал бы, что любит его на грани одержимости и обожествления. Дазай может сколько угодно задевать и унижать Чую, высмеивать, но правда в том, что при мысли о том, что тело Чуи, его жизнь, его сердце, его душа - всё это принадлежит Дазаю, у него тянет в животе и сладко ухает в груди. Чуя - его. Со всей своей красотой, со всей своей силой, со всеми своими комплексами и затаёнными страхами. Со своим милосердием, со своим умением сопереживать, со своей жгучей ненавистью к предателям и слепой верностью и преданностью. Со своими острыми ключицами и крыльями лопаток, локтями и коленями, тазовыми костями и косточками запястий. Такой хрупкий и ломкий на первый взгляд. Такой непомерно сильный, гибкий, ловкий и изворотливый. Такой выносливый и стойкий. Чуя принадлежит ему. Весь. Дазай никогда никому его не отдаст. Даже Одасаку. Особенно Одасаку. «Я сказал «нет», Дазай!» - всё ещё звенит в ушах рычание Чуи. Пожалуй, на этот раз Дазай и в самом деле не сумел взять над собой контроль. Он долго думал, как ему отвадить эту парочку друг от друга, а после решил, что если бы Чуя хотел быть вместе с Одой, если бы их связывали какие-то чувства, он бы не стал спать с Дазаем. Дазай понимал, что Чуя подставляется ему по каким-то своим причинам и по этим же причинам терпит боль. Он честно пытался быть хоть немного нежнее, но каждый раз, когда Чуя раскрывался под ним, вжимаясь грудью в подушки и приподнимая ягодицы, в голове мутилось. Хотелось облизать с головы до ног. Хотелось искусать. Хотелось сожрать. Дазай хотел владеть Чуей безраздельно, и от осознания, что Чуя позволяет ему брать над собой контроль, так сладко кружилась голова. Вот только в этот раз, именно тогда, когда Дазай пришёл к нему, чтобы усмирить свою паранойю, Чуя указал ему на дверь. Дазай не раз спрашивал, почему Чуя позволяет ему так с собой обращаться, и никогда не получал ответа на свой вопрос. Не получил он ответов и на этот раз. Зато Дазай узнал, что если Чуя не хочет, то он не хочет. Стыдно вспоминать, как сильно завела его завязавшаяся между ними драка. Дазай не собирался принуждать, насиловать - да и смог бы он даже помыслить об этом, не лишившись в процессе члена? - но когда Чуя заявил, что не в настроении, когда грубо оттолкнул, стоило только вжаться лицом в его макушку и вдохнуть сладкий запах сырых после душа волос, сознание подёрнулось уже знакомой алой пеленой. Дазай вспомнил сигареты. Вспомнил вопросы о любимом вине. Вспомнил, кто на самом деле спас Оду в стычке с Жидом. Вспомнил, как Ода надел на Чую шляпу, как коснулся его волос, как стоял слишком близко, непозволительно близко, да как он вообще посмел приблизиться к Чуе даже на расстояние метра?! То чёрное и отвратительное, ядовитое и ледяное, что росло в нём всё это время, вырвалось на свободу. Зубы сами впились в чужую шею, оставляя кровоточащую метку на самом видном месте. По этим зубам под яростное шипение тут же и прилетело крепким кулаком. Они разнесли всю гостиную в драке, сломали столик и сорвали шторы с окна. Дазай уверен, у Чуи ещё долго не сойдут гематомы на рёбрах. Чуя же отбил ему почки и разбил лицо. Как яростно он выглядел, восседая на бёдрах Дазая, опрокинув его на спину. Как шипел коброй в его сторону угрозы. Как сильно сжимал в пальцах каштановые кудри, удерживая от новых рывков. Как сверкал дикими глазами с расширенными зрачками. Дазай завёлся так, как не заводился, вероятно, никогда. От мысли, что всё это время Чуя позволял брать себя. Что всё это время Дазай владел кем-то таким сильным и неудержимым, яростным, словно шторм. От того, как прекрасен был разъярённый Чуя, впервые смотрящий на него сверху вниз, и дело совсем не в положении или росте. Это было совсем другое «сверху вниз», от него по коже побежали мурашки. Так ощущают себя люди, стоящие на пути торнадо и заворожено любующиеся яростью природы вместо того, чтобы убегать? Если так, Дазай может их понять. Чего он не может понять, так это того, что ему делать дальше. Из квартиры Чуи он ушёл на своих двух и даже без переломов, но прощание едва ли вышло мирным, несмотря на то, что в прошлом драки как раз-таки помогали избавиться от напряжения и недомолвок в непростых отношениях «Двойного Чёрного». Чуя слез с него, бросив грубое «пошёл вон», и распахнул окно гостиной, хватаясь за пачку сигарет. Неторопливо собрав себя с пола, Дазай набросил на плечи сбитый комом в углу дивана плащ и уже направился к выходу, но перед своим уходом всё же обернулся. Чуя тут же вскинул на него всё ещё злой взгляд, и Дазай холодно улыбнулся ему окровавленными губами. - Просто хочу предупредить тебя, крошка Чу, - сладко протянул он. - Я не привык делиться своим. Если я узнаю, что ты крутишь с кем-то за моей спиной, твой любовник сдохнет в пыточной Порта в жуткой агонии. И мне наплевать, кем он окажется. Я отправлю на тот свет любого. Хоть твоего друга. Хоть моего друга. Хоть друга самого Мори-сана. Ты принадлежишь мне. У Чуи после его слов сделалось очень странное выражение лица. Дазай не уверен в том, какие эмоции сумел опознать. Раздражение и злость, недовольство и желание врезать ещё пару раз по лицу - всё это привычная норма. Но было что-то ещё. Удивление? Насмешка? Радость? Издёвка? Что это был за странный коктейль? Что это была за тень ухмылки, притаившаяся в уголках тонких губ? - Чу-у-уя, - с чистым удовольствием тянет заветное имя Дазай, катая его на языке будто конфету. Кажется, что за столько лет партнёрства он успел выучить все реакции и повадки Чуи наизусть. Иногда ему даже кажется, он может читать чужие мысли. Особенно на поле боя. Но потом случается что-то непредвиденное, происходит какой-то взрыв, эмоциональный всплеск, и Дазай чувствует себя идиотом, неспособным сложить два и два. Это в той же степени бесит его, в какой интригует. Его Чуя, может, и открытая книга, но в этой книге полно невидимых страниц или страниц, исписанных невидимыми чернилами или строками на другом языке, непонятном и запутанном. В жизни Дазая никогда не было таких людей, и что-то ему подсказывает, никогда больше не будет. И как бы ему ни нравился Ода, как бы ни хотелось присвоить этого человека себе, в настоящем Дазай чётко осознаёт свои приоритеты. Не нужен никто и не нужно ничто, если Чуя исчезнет из его жизни. Дазай не солгал. Он сотрёт в порошок любого, кто встанет между ними. Одасаку лучше отступиться, если он и вправду заимел виды на Чую - Дазай своим не делится. Если у него попробуют что-то забрать, он покажет клыки, и мало точно никому не покажется.

***

- Ты туда не войдёшь. Ода останавливается перед дверью больничной палаты и резко разворачивается. Мгновение, и он замирает, ошарашенно смотря на Дазая. Он слышал, что очередная зачистка «Двойного Чёрного» обернулась провалом, потому что во вражеской организации неожиданно оказался сильный эспер, способный довольно долго противостоять Чуе благодаря умению создавать вокруг себя отталкивающий барьер. Слышал, что Дазая изрядно потрепало, и он валяется на больничной кровати. Слышал, что Чуя перенёс несколько сложных операций и в настоящем пребывает в коме. Вернувшись с собственной миссии, Ода тут же сорвался в больницу, желая увидеть своего друга и узнать что-нибудь об изменениях в состоянии Чуи. Решив сначала заглянуть к Чуе, чтобы увидеть своими глазами его вздымающуюся клетку и успокоиться, а уже после отправиться к загипсованному Дазаю, чтобы провести с ним всё оставшееся время, отведённое для посещения, он и не думал оказаться в такой ситуации. Внешне Дазай выглядит вполне предсказуемо. Растрёпанные кудри немного обожжены по правой стороне. Повязка на лбу, синяк на скуле и швы на уголке губ. На шее отпечатки от удушающей хватки. Правая рука загипсована, как и правая нога. Дазай опирается о костыль, но это явно даётся ему с большим трудом. Тело слегка покачивается, измученное и нуждающееся в покое. Болезненно-бледная кожа, тени бессонницы под глазами и сухие потрескавшиеся губы. В целом привычный вид для кого-то, кто побывал в пылу битвы и вернулся из неё изрядно потрёпанным, но чутьё на опасность срабатывает не из-за внешнего вида Дазая, а из-за его взгляда и выражения лица. Такого Дазая Ода никогда не видел. Да и голоса такого, низкого и хриплого, безэмоционального, но несущего в себе угрозу, от него тоже никогда не слышал. Впившиеся в него острым взглядом глаза Дазая без искр смеха и радости похожи цветом на запёкшуюся кровь. А ещё они напоминают дуло пистолета, смотрящее в лоб. У Дазая не лицо, маска. Застыв посреди пустого коридора, облачённый в больничную распашонку, загипсованный и ослабленный, ограниченный в движениях, Дазай просто смотрит на него, бросив одно-единственное замечание, но Ода невольно подбирается всем телом. Чутьё убийцы сходит с ума и вопит о том, что человек перед ним опасен. И, как бы ему ни претила мысль об этом, Ода склонен согласиться со своим чутьём, потому что Дазай, такой слабый и хрупкий в настоящем, такой беспомощный в каком-то смысле, давит своим присутствием так, что сложно дышать. Конечно, Ода слышал слухи о Демоне-Вундеркинде Порта, коим являлся его друг. Слышал слухи о жестокости Дазая, о его любви к пыткам и о том, что он весьма и весьма похож на Мори-доно, будто является если не его сыном, то племянником точно. Но никогда до этого дня Ода не сталкивался с таким Дазаем. И ему даже не стыдно за тот страх, что он мимолётной вспышкой испытывает перед ним, потому что Дазай Осаму в режиме Исполнителя и в самом деле устрашает одним только своим присутствием. Изнутри начинает разрывать диссонанс. Происходящее никак не укладывается в голове. - Я просто хотел проведать его, - примирительно вскидывает перед собой ладони Ода и делает шаг в сторону от двери палаты. - С какой стати мафиози низшего ранга приходит проведать одного из членов Исполкома? - безэмоционально спрашивает Дазай, и его глаза темнеют. - Ты ему не друг, Одасаку. Ты ему не секретарь и не заместитель. Ты ему никто. - Ты прав, - согласно кивает Ода, тщательно следя за чужой реакцией. - Но мы с Чуей... - Нет никаких «вас», - жёстко обрывает Дазай, сильнее сжимая опору костыля. - То, что он спас тебя от смерти, убив Жида, не делает вас никем. За тобой долг жизни, и когда-нибудь ты отдашь его, но это не значит, что ты можешь называть Чую по имени или вот так приходить к нему. Не значит, что ты можешь искать с ним внерабочих встреч. Или прикасаться к нему. - Дазай, - растерянно выдыхает Ода, замечая, как в коньячно-карих глазах наконец-то зарождаются эмоции; да только можно ли радоваться холодной злобе? - Я не понимаю, что ты... - Он - мой, - припечатывает Дазай и начинает приближаться, неторопливо и неловко из-за костыля, но Ода всё равно инстинктивно делает шаг назад. - Ты слышишь меня, Одасаку? Чуя только мой, и я никому не позволю... - Оя-оя, Дазай-кун! - слышится из-за спины Оды насмешливо-взволнованный голос. - Вот ты где! Стоило сразу понять, что я найду тебя возле палаты Чуи-куна. О, и ты здесь, Ода-кун? Обернувшись, Ода видит перед собой Босса Портовой мафии. С накинутым на плечи врачебным халатом и в простой белой рубашке и светлых брюках, Мори неторопливо подходит ближе, сжимая в руках то, что Ода идентифицирует как личную медкарту Чуи. Вероятно, Мори был тем, кто провёл как минимум одну из его операций, и тем, кто все эти дни неустанно следил за его состоянием. Человек, что так легко отдаёт приказы о смерти одних людей и так трепетно оберегает жизни других людей. Непостоянный и отдающий предпочтение выгоде, жестокий и хладнокровный, тем не менее Мори смотрит на Дазая неподдельно взволнованно. Ода мимолётно думает, что слухи не врут: в своих странных проявлениях привязанности и собственничества Дазай и Мори точно похожи. Мори оберегает свою ненаглядную Элис как принцессу в башне, готовый убить любого, кто «неправильно» посмотрит на неё. Дазай, судя по всему, не лучше, но это удивляет. Ода может представить, сколько раз Дазай бросал Чую на поле боя после использования «Порчи», нисколько не заботясь о его состоянии, но что происходит сейчас? Похоже, Дазай и в самом деле готов убить любого, кто только приблизится к палате бессознательного Чуи. Словно Цербер, что стережёт врата Ада и покой Аида. - Судя по всему, Дазай-кун уже наговорил тебе лишнего, но не принимай это на свой счёт, - обаятельно улыбается Мори, вставая рядом со склонившим голову, как того требуют правила, Одой. - Этот проказник стащил морфин, чтобы добраться до палаты Чуи-куна, а это средство всегда действует на него несколько иначе, чем на других людей. - Я лишь хотел убедиться, что все целы, - нейтрально отвечает Ода, бросая косой взгляд на продолжающего сверлить его немигающим взглядом Дазая. - Можешь не волноваться об этом, - взмахивает картой Чуи Мори и едва заметно усмехается, когда тоже замечает этот дикий взгляд. - Ничего нового. Ничего, с чем нам не приходилось иметь дело. Дазай-кун, ты можешь зайти, если хочешь. Но знай, что у тебя не больше десяти минут. Тебе тоже нужен покой и отдых. Дазай будто этого и ждал. Тенью просочившись к палате, он заходит внутрь и плотно закрывает за собой дверь. Жалюзи горизонтального смотрового окна опущены, но сбоку есть зазор, и сквозь него Ода видит, как Дазай добирается до больничной кровати и садится на стул, отставляя костыль в сторону. Как берёт Чую за руку и прижимается губами к запястью. Как вжимается виском в его бедро, повернув голову так, чтобы видеть бледное измождённое лицо. Не озорной мальчишка, похожий на щенка, и не машина для убийств, с которой Ода только что впервые столкнулся лицом к лицу. Нет, Дазай напоминает неприкаянную тень, что замерла возле кого-то важного, дорогого, и с тоской ждёт, когда же на неё обратят внимание. - Необычно, правда? - комментирует Мори, тоже прекрасно видя эту картину. - Дазай-кун всегда такой холодный и безразличный к людям вокруг, но стоит только Чуе-куну оказаться рядом, и в нём вспыхивает пламя. Никогда бы не подумал, что Дазай-кун способен на привязанности. Правила нашего мира, люди и их жизни не играют для него никакой роли, но Чуя-кун... Хм... Возможно ли, что дело в его природе? Ах, Дазай-кун всегда обожал загадки. - Мори-доно, если позволите, - осторожно обрывает непонятные ему речи Ода и продолжает после поощряющего кивка. - Что там произошло? Почему Накахара-сан в таком состоянии? - «Двойной Чёрный» недостаточно быстро подстроился под изменившиеся условия ведения боя, - задумчиво тянет Мори, вновь смотря на сжавшегося в комок у больничной кровати Дазая. - Так уж вышло, что Дазай-кун был слишком далеко от Чуи-куна, чтобы помочь ему обуздать способность. Они потеряли драгоценное время, и поэтому всё закончилось так, как закончилось. Они вышли из схватки победителями, иначе и быть не могло, но последствия промедления не заставили себя ждать. Повезло, что зачистка проходила совсем рядом с Йокогамой. В ином случае Чуя-кун не дотянул бы до больницы. Поэтому Дазай-кун так груб и агрессивен. Ах, он совсем не умеет контролировать себя, когда дело касается Чуи-куна. Мимолётно улыбнувшись, будто его это бесконечно веселит, Мори обходит Оду и заходит в палату. Дазай тут же вскидывает голову, будто и вправду сторожевой пёс, но при виде Босса как будто успокаивается. Они негромко говорят о чём-то. Мори обходит больничную кровать и смотрит на показания приборов, а после указывает рукой на выход. Дазай поджимает губы и впивается в него тяжёлым взглядом. Игра в гляделки продолжается минуту, не меньше, но Мори выдерживает взгляд, при этом что-то говоря, и в итоге Дазай всё-таки поднимается со своего места, вновь опираясь на костыль. Они покидают палату, и Ода вновь склоняет голову перед попрощавшимся с ним Боссом. Дазаю он хотел бы, несмотря ни на что, ободряюще улыбнуться, но тот пронзает его ещё одним ледяным взглядом, а после молчаливо разворачивается и уходит вслед за Мори. Даже когда его фигура скрывается за углом, температура в коридоре будто ниже нормы. Потянувшись к дверной ручке палаты, Ода в последнюю секунду останавливает себя и отдёргивает ладонь. Ему кажется, случится что-то страшное, если он посмеет войти в палату Чуи, поэтому он вновь смотрит на него через смотровое окно, насколько позволяет боковой зазор. Видно не то чтобы много, но по обилию техники и двум капельницам, по бледному лицу и поблёкшим волосам, по плотным бинтам на грудной клетке Ода понимает, что дело действительно дрянь. От этого сами собой сжимаются кулаки, и в груди поселяется холод. Ода и сам знает, что Дазай прав, что Чуя ему по сути никто, но это не меняет его чувств. Пусть они нелепы. Пусть они даже глупы. Пусть они безответны. Человек не выбирает, кого ему любить. Человек не выбирает момент, когда любовь приходит или уходит. Ода думал, что получил свой шанс в тот момент, когда Чуя спас его от смерти, но реальность оказалась совсем иной. Даже когда он всячески пытался выйти с Чуей на контакт, у него ничего не получалось, потому что Чуя не хотел этого контакта, не желал встреч и думать не думал ни о каких разговорах. Ода смог поймать его лишь однажды. Они встретились на кладбище в тот вечер, когда Чуя прощался со своими подчинёнными, которых не смог уберечь. Это была единственная возможность встретиться с ним наедине, встретиться вообще по факту, и Ода не упустил её. Вот только в итоге на кладбище оказались похоронены не только люди Чуи, но и все надежды Оды, пусть они и были весьма робкими, едва заметными. - Тебе лучше убрать руки, пока я не сломал их, - сдержанно предупредил Чуя, когда Ода позволил себе надеть на его голову шляпу и коснуться манящих рыжих прядей. Взгляд голубых глаз заледенел. - Я ненавижу прикосновения посторонних. - Я... - начал было Ода, опуская руки по швам, но Чуя прервал его взмахом руки. - Не стоит, - бросил он и развернулся лицом к свежевырытым могилам, делая глубокую затяжку сигаретой и выпуская дым вместе с усталым выдохом. - Я прекрасно знаю, какого чёрта ты здесь делаешь. Видимо, моё молчание и игнорирование были недостаточно красноречивы, поэтому, раз уж ты не поленился приехать сюда и нарушить моё уединение, которое уважает даже придурок Дазай, я скажу обо всём прямо. Я спас тебя только из-за того, что ты важен для Дазая. Он мне не чужой человек, и я не хотел, чтобы ему было больно. У него не так много важных ему людей, чтобы разбрасываться ими без разбора. Я вообще не понимаю, на кой чёрт ты пошёл на поводу у спятившего белобрысого ублюдка: сироты, несмотря на попытку покушения, остались живы, и даже крыса Анго уцелел. Но в целом меня это нисколько не волнует. Если бы ты умер, мне было бы безразлично. Поэтому прекрати уже всё это. Я не один из твоих дружков, с которыми ты таскаешься по барам. - Я бы никогда не повёл вас в бар, - поправил Ода, тоже разворачиваясь лицом к могилам, отгораживаясь таким образом от открывшейся правды: предсказуемой и логичной, но всё равно неприятно колющей. - Если бы я мог, то пригласил бы вас в ресторан на побережье. В какое-нибудь приятное тихое заведение с хорошей винной картой. С красивым видом на залив, чтобы можно было полюбоваться закатом. - Звучит как описание идеального места для свидания, - хмыкнул Чуя и развернулся к нему на каблуках, зажимая сигарету зубами и пряча ладони в карманы брюк. - Быть может, это было бы именно оно, - согласно кивнул Ода и тоже повернулся, перехватывая пристальный изучающий взгляд. Какое-то время они играли в гляделки, а после Чуя устало вздохнул и, обойдя его, направился по дорожке к выходу кладбища. - Пустое, - только и бросил он через плечо. - Даже если бы я не состоял в отношениях, всё равно бы отказал. А тебе стоит наконец-то посмотреть по сторонам. Рядом с тобой есть человек, готовый вырывать языки и вышибать мозги за тебя, а ты тормозишь на ровном месте. Разуй наконец-то глаза. Ода до сих пор не знает, о ком тогда говорил Чуя. В его окружении есть коллеги и приятели, есть приятные дамы и даже несколько близких подруг, но ни от кого из них Ода никогда не получал знаков внимания. Зато он, кажется, теперь знает, с кем состоит в отношениях сам Чуя. До встречи с Дазаем возле его больничной палаты он всё гадал, кто же смог покорить сердце такого человека, как Накахара Чуя. Почему-то представлялась элегантная скромная девушка с гривой длинных волос и тонкими запястьями. Невысокая и изящная, ослепительно красивая, но не модельной внешностью, а своей мягкостью и внутренним светом. Такая, что способна нежно обнять за устало поникшие плечи, мягко поцеловать в висок, обдавая флёром цветочных духов, и одним только своим присутствием рядом сделать жизнь чуточку лучше и легче. Дазай ни разу не миловидная девушка, способная на всё вышеперечисленное. Более того, Ода неожиданно столкнулся лицом к лицу с его истинной сущностью, которую до этого замечал лишь проблесками во время заданий мафии и едва ли обращал внимание. Какой Дазай вообще настоящий? Какой Дазай - лишь маска? Можно ли вообще обвинить его в притворстве или Дазай сам по себе старается скрывать истинное лицо с близкими для себя людьми? И что же тогда, всё - обман? Ода не знает. И он хотел бы спросить, хотел бы разобраться во всём и уладить, но когда в следующий раз находит свободное время и приезжает в больницу, Дазая не оказывается в его палате. Перехваченная медсестра сообщает, что взбалмошный пациент ускакал в соседнее крыло к очнувшемуся напарнику. Оду не подпускают даже к лестнице. Выстроившиеся перед ней амбалы безразлично сообщают, что «Дазай-доно велел не пускать посторонних». Ода давно перестал считать себя посторонним для Дазая. Брошенные в лицо безликой шестёркой слова неприятно задевают. В памяти вновь всплывает тёмный пустой взгляд и аура опасности и смерти, окружившая Дазая, когда они столкнулись перед палатой Чуи. Ода задумывается: знал ли он вообще своего друга? Уходя, он не оборачивается. Знает: если его захотят увидеть, он узнает об этом сразу. Получит приказ.

***

Чуя выплывает из забытья и первое, что он чувствует, это тепло и щекочущее ощущение на рёбрах. По ним скользит что-то упругое и немного шершавое. На коже остаётся что-то влажное, отчего по ней бегут мурашки. Что-то лёгкое, воздушное, мимолётно задевает бок, отчего хочется поёрзать. С трудом, но разлепив сонные глаза, Чуя какое-то время вглядывается в белый потолок больничной палаты, который уже видел, когда пришёл в себя посреди ночи и тут же попал в окружение врачей во главе с Мори, а после медленно поворачивает кажущуюся неимоверно тяжёлой голову и опускает взгляд вниз. И стоит только увидеть знакомые каштановые кудри, дыхание обрывается. Грудная клетка замирает, рёбра теряют своё мерное движение, и взгляд коньячно-карих глаз мгновенно прикипает к его лицу. Дазай отмирает первым, но вместо того, чтобы заговорить, снова прижимается тёплыми губами к его коже. Тонкое одеяло сдвинуто в сторону, больничная распашонка раскрыта сбоку, и ничто не мешает Чуе видеть цветущий на его рёбрах ликорис метки соулмейтов, которую Дазай, не разрывая визуальный контакт, покрывает мелкими поцелуями. К которой притирается губами и подбородком, щекой. По которой проводит языком, вылизывая каждый тонкий лепесток, согревая теплом ладоней кожу вокруг. Когда-то Чуя мечтал об этом моменте. Не раз он представлял, как Дазай узнает правду. Не раз представлял, какое лицо будет у этого тупого гения, когда он наконец-то осознает, кем Чуя является для него и что их связывает на самом деле. Чуя знал, что стоит подкинуть самый значимый кусок информации, самый красноречивый факт, и Дазай сразу сопоставит все упущенные ранее детали в цельную картину и поймёт, кто кого на самом деле водил за нос всё это время и у кого над кем на самом деле была и есть реальная власть. Порог смерти, за который чуть не шагнул Чуя, явно встряхнул Дазая. О метке, которую Чуя тщательно скрывал ото всех, Дазай мог узнать от Мори, который проводил операцию, или же он сам увидел её, когда со своей дотошностью и маниакальностью полез проверять готовые швы. Неважно. Главное, что в настоящем Дазай знает правду и наверняка сопоставил все странности в поведении Чуи, его готовность позволять Дазаю крутить собой словно марионеткой и многое другое. Вот только Чуя ожидал холода, безразличия, досады, раздражения, злости или даже ярости, а не того, что видит перед собой в настоящем. Дазай не разбит, нет, но его поведение... Ластится, нежит лаской, зацеловывает метку соулмейтов, будто она - бесценное сокровище. Ладони, лежащие на бедре и боку Чуи, немного липковатые от пота и дрожат. Дазай не разрывает контакт взглядов, выглядит внешне спокойно и даже безразлично, будто происходящее - лишь ещё одна его прихоть, но Чуя видит его расширенные зрачки, видит трепетание ресниц и то, с каким неподдельным желанием Дазай продолжает покрывать поцелуями его рёбра. Их отношения после драки в его квартире из-за его же отказа - о, как сильно он был вымотан тогда после одиночной миссии у чёрта на рогах - стали натянутыми, напряжёнными. Дазай смотрел волком, и Чуя никак не мог расслабиться в его присутствии. Чужая аура постоянно давила на него, заставляя оглядываться по сторонам, и это было и в самом деле жутко: чувствовать себя чьей-то добычей. Чуя знал, что новая миссия «Двойного Чёрного» пройдёт через задницу Сатаны, не иначе. Они с Дазаем оба были на взводе, а подобное всегда заканчивалось плохо. Вот только на этот раз всё пошло не по плану не из-за того, что Дазай решил отыграться на нём, включив капризного жестокого ребёнка. Нет, всё пошло не по плану из-за вражеского эспера, вымотавшего Чую почти под ноль, чего никогда не случалось в прошлом, и из-за того, что Дазая оттеснили от него в пылу битвы и оттеснили непозволительно далеко. Но Дазай всё равно не сдался. Не сдался, несмотря на переломанные конечности и сотрясение, дополз до него и смог деактивировать «Порчу», а теперь сидит возле его больничной кровати, сверлит пристальным взглядом и касается, касается, касается. Так нежно и ласково, почти заботливо. Это чертовски непривычно, и Чуя теряется. Теряется, но не отталкивает, как мог бы сделать в прошлом, потому что есть во взгляде Дазая, в его близости, в его прикосновениях что-то такое, что Чуя сразу понимает: на этот раз их отношения примут совсем иной оборот. - Фу, - в итоге выдыхает он, когда Дазай в очередной раз проводит языком по его рёбрам, оставляя блестящий след от слюны. - Ты как собака. Гадкое ощущение. - Врёшь, крошка Чу, - улыбается Дазай и снова проводит языком по стеблю ликориса. - Тебе нравится. Ты плавишься, сладко вздыхаешь, и зрачки у тебя размером с яблоко. - Я под обезболивающими, - парирует Чуя. - И вздыхаю и плавлюсь я от того, что мои мышцы больше не готовы лопнуть от боли. Потрясающее ощущение, знаешь ли. - Врёшь, - мурлычет Дазай и садится на край кровати, смотрит на него сверху вниз. - Тебе нравятся мои прикосновения. Всегда нравились, правда? Поэтому ты позволял мне приходить к тебе. Поэтому раз за разом пускал в свою постель. Но я бы никогда не подумал, что мы связаны метками соулмейтов. Хитрый Чуя, поэтому ты всегда поворачивался ко мне спиной? - Нет, - криво улыбается Чуя, склоняя голову к плечу. - Мне просто нравится, когда ты наваливаешься на меня со спины, потому что под твоим разогретым телом приятно. Как под котацу, знаешь? Так что не обольщайся, придурок. Это ты был слепым. Я тут ни при чём. Мимолётная откровенность стоит той реакции, которой добивается Чуя. Взгляд Дазая темнеет. Он облизывается, придвигается ближе и берёт его за руку, переплетая пальцы. Никогда в прошлом Дазай не показывал своих эмоций столь откровенно. Никогда раньше он не брал Чую за руку и не целовал его нежно - это жесты для нормальных влюблённых пар, а не для двух отбитых на голову мафиози с кучей комплексов, страхов, загонов и искажённым, изломанным, деформированным восприятием и отдачей чувств. Но в настоящем Дазай склоняется к нему и вжимается лбом в лоб. В настоящем он крепко держит его за руку, смотрит привычно жадно и голодно, но вместе с тем в его взгляде есть и новые чувства. Например, затаённое тепло и радость, и даже как будто какое-то облегчение. - Что за нежности? - хрипло выдыхает Чуя в его губы, находящиеся одновременно так близко и так чертовски далеко. - Просто рад, что в очередной раз оказался прав, - усмехается Дазай. - Ты - мой пёс, Чуя. - Я всё ещё слаб, но уже могу активировать способность. Заткнись, если не хочешь получить кардиограф в голову, - цыкает Чуя. И отказывается признаваться даже самому себе в том, что плавится, когда Дазай целует его. Не кусает за губы и не накидывается как голодный зверь на кусок мяса, а именно целует. Мягко, неторопливо, даже немного лениво. Ненавязчиво притирается губами, прихватывает и оттягивает нижнюю. Проводит по ней языком и вжимается в уголок губ своими губами, оставляя приятное ощущение тепла, рождаемое на коже и где-то глубоко в душе, под рёбрами и в солнечном сплетении. Приятно. Чуя впервые ощущает что-то такое. Он был бы рад привыкнуть к подобному. - Помнишь, что я сказал тебе перед своим уходом? - спрашивает Дазай, когда разнеженный его лаской Чуя почти задрёмывает и способен лишь невнятно промычать в ответ. - Я пообещал убить любого, с кем ты спутаешься на стороне, потому что ты принадлежишь мне, Чуя. Тогда ты ещё мог оспорить свою принадлежность, но сейчас всё иначе. На наших рёбрах цветёт ликорис, и теперь, когда я знаю о твоей метке, никаких путей в сторону у тебя уже не будет. - Иногда ты поражаешь меня неумением замечать очевидное, - вздыхает Чуя. - Это не я принадлежу тебе, Дазай. Это ты принадлежишь мне. Всё это время. Все эти годы. И теперь, когда ты знаешь о наших метках соулмейтов, после всего, что ты мне тут наговорил, это у тебя нет путей для отхода. В прошлом я терпел твои увлечения и закрывал на них глаза. В настоящем я стану тем, кто примерит на себя роль палача. К тому же, даже будь иначе, кому я сдался, глупая мумия? - Ты и Одасаку, - тут же отвечает Дазай. Его взгляд темнеет. Брови сдвигаются к переносице. На лице появляется странное, несвойственное ему выражение. Будто именно эту тему Дазай не хотел бы обсуждать ни при каких обстоятельствах, и это странно, ведь именно он всё это время увивался вокруг своей новой игрушки, тогда как Чуя был вынужден любоваться всем этим со стороны. Правда, Чуя тоже не глуп. Может, он не великий стратег и манипулятор, но и не глупец. Расстановка в сказанном сразу привлекает его внимание, и он едва слышно хмыкает. - Я и Ода? - переспрашивает он. - Или Ода и я? - Устранить. И ликвидировать, - мгновенно отвечает Дазай. Устранение - это не всегда смерть в отличие от приказа о ликвидации. Расстановка имён позволяет понять, что кого ждёт за первый шаг к сближению. Пристальный взгляд Дазая и его усилившаяся хватка на руке не оставляют сомнений в его серьёзности, хотя ещё совсем недавно Чуя мог бы найти сотни поводов для этих самых сомнений. Это ведь обожаемый Дазаем «белоручка Ода», и неважно, что полный слепец, не замечающий чужого интереса. Но сейчас Дазай здесь, рядом с Чуей, и говорит ему всё это. На этот раз никаких сомнений в том, что его тёмная жажда обладания им вышла на новый уровень, нет и быть не может. «Я точно ненормальный», - думает Чуя, когда из-за понимания этого в его животе становится щекотно и легко. «Да и наплевать», - проносится следом в его голове, стоит только Дазаю восторженно сверкнуть глазами, склониться к нему и втянуть в новый поцелуй, стирая самодовольную ухмылку с губ.

***

В «Lupin» привычно уютно, тихо и царит приятный полумрак. Наслаждаясь лёгким покалыванием в подушечках пальцев, Дазай с едва заметной улыбкой раз за разом топит шарик льда в стакане с виски. Ему хорошо. Впервые в жизни ему действительно хорошо. Отступила в сторону пожирающая изнутри пустота. Заглохло на время чувство беспросветного одиночества и ощущение непринятости миром вокруг. Не волнует больше невозможность понять общество и невозможность общества понять его, Дазая. Ничто не имеет значения с тех пор, как он увидел на чужих рёбрах зеркальную метку соулмейтов и понял, что подарок в лице Чуи, которого он когда-то решил так эгоистично прибрать к рукам, оказывается, принадлежит ему по праву рождения. Говорят, в жизни каждого человека случаются переломные моменты, после которых взгляды на жизнь меняются. Жизнь Дазая определённо сделала крутой поворот, когда на поле боя он пусть и с опозданием, но добрался до рухнувшего на землю, захлёбывающегося своей кровью Чуи и задействовал «Исповедь», притягивая его тело к себе. Изодранная рубашка Чуи задралась тогда на его боку, и пусть не сразу, но Дазай увидел её - метку соулмейтов. И не просто какую-то, а цветущий ликорис, лепестки которого Дазай так часто обводил лезвием бритвы на своих собственных рёбрах. «Не может быть», - только и пронеслось тогда в его голове. Дазай не может сказать, что разволновался за жизнь Чуи сильнее из-за открывшейся правды, потому что это не так. Жизнь Чуи всегда волновала его. Пусть у них были сложные отношения, пусть Дазай порой сам не понимал, какие же чувства испытывает к Чуе, это не меняло того факта, что жизнь Чуи была для него великой ценностью. Поэтому, когда он понял, что не сможет вовремя деактивировать «Порчу», он уже был на взводе. Увиденная метка соулмейта скорее наоборот притупила его страх и эмоциональный фон в целом, ошарашив своим наличием. Да настолько, что Дазай пришёл в себя только в больнице в процессе наложения гипса. Мори был тем, кто первым позаботился о Чуе и только после передал его в руки других врачей. Он был тем, кто пришёл к Дазаю и сообщил, что жизни Чуи больше ничто не угрожает, хотя тот и впал в кому. Это было вполне нормальным последствием использования «Порчи», поэтому оба выдохнули с облегчением. Рано или поздно Чуя очнётся, как и всегда, и всё будет как раньше. Испытывая огромное облегчение от осознания этого факта Дазай даже добавил в голос тепла, когда поблагодарил Мори за заботу. После того, как Мори хотел хладнокровно использовать Оду в своих планах, после того, как он посягнул на то, что Дазай считал своим, отношения между ними с его подачи наполнились прохладой и отчуждением. Мори никак это не комментировал, зная и понимая причины, но и его взгляд смягчился, когда Дазай сделал пусть небольшой, но шаг навстречу. - Не вздумай снова стащить морфин, Дазай-кун, - сказал он напоследок. - Он повышает твою агрессивность, хотя я так и не понял, почему. Лежи и отдыхай. Попробуй хоть немного поспать, раз не хочешь принимать снотворное. Когда Чуя-кун очнётся, ты узнаешь об этом первым после меня. Когда Дазай узнал, что Чуя наконец-то пришёл в себя, он тут же сорвался к нему. Чуя всё так же лежал ослабленный на больничной кровати, но в нём появилась какая-то живость, дающая знать, что он просто спит, а не находится в коме. Усевшись на стул рядом с кроватью, Дазай тогда решил ещё раз - в который раз - взглянуть на метку соулмейтов, и чёрт знает, что его побудило начать обрисовывать цветные линии пальцами, а затем и губами. Может, до мозга просто окончательно дошло, кто для него Чуя, и какая крепкая на самом деле связь, как оказалось, существует между ними. «Он мой», - только и крутилось, пока губы скользили по тёплой коже, украшенной меткой. - «Чуя мой. Совсем мой. Всегда был моим. Всегда будет моим». Это пьянило. Это был совершенно другой уровень. Дазай терялся в догадках, позволял ли Чуя близость между ними из-за этой метки, или то было лишь его прихотью. Когда Чуя открыл глаза, когда они поговорили, когда Чуя вскрыл свои карты, на Дазая накатила эйфория. Чёрт побери, его впервые в жизни обвели вокруг пальца, но как же это было сладко. Чуя всё знал и заботился о нём. Чуя всё знал и позволил приблизиться к себе. Дазай думал, что подчиняет и клеймит, что использует и прогибает, но на деле оказалось, что всё это время ведомым был он, а Чуя был тем, кто правил бал. Не пёс, нет. Хитрый рыжий лис. И от всего этого голодная тварь внутри Дазая каталась с бока на бок и довольно урчала. Человек, которого он мечтал присвоить себе навсегда, которого хотел познать, выпить до дна, пожрать без остатка, и без того принадлежал ему. Более того, испытывал такие же желания по отношению к нему самому. Сладко. - У вас сегодня хорошее настроение, - негромко замечает бармен. - Самое лучшее, - лучезарно улыбается Дазай и салютует пожилому мужчине стаканом, делая глоток. Ему всегда были чужды нормальные проявления эмоций и привязанностей. Его забота проявлялась в слежке и контроле. Его любовь проявлялась клеймением и ограничениями. Его интерес проявлялся жадностью и голодом. Его павшее на кого-либо внимание в целом являлось страшной манией и преследованием. Дазай знал, что пугает и отталкивает людей вокруг. Знал, что никогда не сможет обзавестись друзьями или приятелями в том самом «нормальном» смысле, как делают все люди. Но его это никогда не волновало. Жизнь казалась унылым и бесполезным занятием, и он не собирался плясать под дудку глупого общества, полного предвзятости, стереотипов, лжи, лицемерия и грязи. Если бы Чуя не появился в его жизни, Дазай, вероятно, не дожил бы до своих восемнадцати. Но Чуя был рядом, оказавшись на привязи Порта не без его непосредственного участия, и Дазаю казалось, вот оно, то самое яркое пламя, что осветит его путь и обогреет в окружающей тьме. Только жадность гнала его дальше. Может, в глубине души Дазая и жила тень страха остаться в одиночестве, как знать? Он никогда не задумывался об этом, но Чуи и в самом деле было мало. Дазай хотел иметь в своём окружении как можно больше людей, которые не будут видеть никого кроме него. Ради этого он почти сломал Акутагаву. Ради этого жёстко держался с подчинёнными. Из-за этого же связался и с Одой. Последний был особенно интересен, и Дазай очень хотел такого человека себе в коллекцию. Вот только не срослось, и не сказать, что Дазай так уж сожалеет. Скорее, испытывает досаду, ведь столько усилий было потрачено впустую. Но если бы ему предложили пройти этот путь ещё раз, Дазай бы ни за что не отказался. Потому что именно этот путь привёл его к самой лучшей и желанной, самой сладкой награде из всех. Соулмейт - человек, предназначенный самой судьбой. Тот, кто всегда будет рядом. Тот, кто всегда поддержит. Тот, кто всегда примет твою сторону и никогда не оставит. Тот единственный, кто будет понимать тебя и принимать таким, какой ты есть. Человек, способный поставить тебя в центр своей вселенной и которого ты сам возведёшь на пьедестал для себя. Идеальная половинка. Дазай не мог поверить, что ему так повезло. Не в том, что у него в принципе был соулмейт, а в том, что этим соулмейтом оказался Накахара Чуя, человек-пламя, которого Дазай возжелал с самой первой встречи и ради которого пошёл бы на многое, лишь бы не упустить и не потерять. И не нужны больше поиски других людей, не нужна коллекция, не нужны послушные марионетки, когда в руках Дазая оказался идеал. Плюющийся ядом и больно пинающий по рёбрам, готовый придушить своими собственными руками и вырвать сердце из груди, но в то же время готовый защищать до своего последнего вздоха, быть рядом и оберегать, как может и умеет. Как хочет. - Жизнь впервые кажется прекрасной, - едва слышно выдыхает Дазай, вновь начиная играться со льдом в стакане. - Дазай? Обернувшись на негромкий оклик, Дазай видит замершего подле лестницы Оду. Тот окидывает цепким взглядом пустой зал и неторопливо подходит к барной стойке, привычно садясь на соседний стул. Бармен ставит перед ним стакан с виски и удаляется по своим делам, оставляя своих клиентов наедине. Развернувшись на своём стуле, Дазай одаривает Оду лучезарной улыбкой и протягивает руку. - Здравствуй, Одасаку, - радостно тянет он. - Давненько мы с тобой не виделись. Больше двух месяцев прошло, верно? - Ты вправду собираешься продолжать носить эту маску? - хмыкает Ода, пожимая его ладонь. - О, - хлопает ресницами Дазай и криво усмехается, вновь разворачиваясь лицом к стеллажу с алкоголем по ту сторону барной стойки. - Сегодня это не совсем маска. У меня и в самом деле хорошее настроение. А вот ты какой-то хмурый. Работа не ладится? Или у детишек проблемы? - Тебе интересно? - спрашивает Ода, делая глоток виски и тоже смотря лишь перед собой. - Не нужно драматизировать, - отвечает Дазай, вновь принимаясь топить лёд в алкоголе. - Если бы мне было неинтересно общаться с тобой и Анго, я бы не общался. Может, я и вёл двойную игру, может, и скрывал что-то, может, и преследовал свои цели, но это не означает, что абсолютно всё было ложью. Ты всегда был мне интересен, Одасаку. Наше маленькое разногласие не то чтобы изменило моё отношение к тебе. - Двойная игра? Так ты оправдываешь свою ложь? Маленькое разногласие? Так ты называешь то, что между нами произошло? - качает головой Ода. - Ты посягнул на то, что принадлежит мне, - холодно отрезает Дазай, и шарик льда идёт трещинами в хватке его пальцев. - Хочешь поговорить о том, кто и как обманывал? Тогда давай начнём с тебя и твоей лжи обо всём, что касается Чуи. - Он попросил меня смолчать о развязке истории с «Мимик», и я смолчал. В остальном я был не обязан перед тобой отчитываться, разве не так? - Может, и так. Только Чуя принадлежит мне. Всегда принадлежал и всегда будет. А я никому не отдаю своё, Одасаку. Не отдаю и не делюсь. Ода поворачивается к нему, и Дазай тоже поднимает взгляд. На чужом лице читается едва ли скрытое разочарование. Что ж, Дазай был прав, когда думал, что стоит показать своё истинное лицо, и это оттолкнёт Оду. Разумеется, тот считает такое отношение неприемлемым. Чуя ведь не вещь. Чуя ведь человек. Чуя ведь имеет свои права. Да, всё так, только Дазаю на это наплевать. Он хотел бы приготовить Чую как изысканное блюдо и сожрать без остатка. Чуя в свою очередь с радостью посадил бы его на цепь у своих ног и ломал хребты каждому, кто только посмеет прикоснуться с дурными намерениями к тому, что он считает своим. У них не любовь и даже не страсть. У них взаимная, почти больная зависимость и жажда, и Дазая эти жадные и неправильные отношения устраивают настолько, что стоит только подумать о них, и начинает сладко тянуть в животе. - Ты не заслуживаешь его, - качает головой Ода. - Ты же даже его не любишь. О любимом человеке заботятся, Дазай. Какие у вас могут быть отношения, если ты бросаешь его, ослабленного и израненного, неспособного стоять на ногах, на поле боя без защиты и прикрытия? Дазай вскидывает брови, а после усмехается. Залпом допив виски, он достаёт из кармана плаща бумажник и бросает на барную стойку пару купюр. - Если он ослаблен и не способен стоять на ногах, это значит, что на поле боя остались только трупы. Он не принцесса, Одасаку. Чуя - Исполнитель и сильнейший боец Портовой мафии. Даже на грани жизни и смерти он уложит на лопатки любого, кто задумает его добить. Но это никогда не потребуется, потому что даже если я оставляю его в одиночестве, то всегда кручусь неподалёку. Чуя ненавидит показывать слабость. Ненавидит, когда кто-то видит его разбитым, раздавленным. Особенно я. Поднять его на руки и отнести в безопасное место возможно лишь в том случае, если он без сознания. В ином случае он и рёбра может отбить, как бы глупо ни было отстаивать свою «честь», стоя на четвереньках и отхаркивая кровь. Мы проходили это не раз. Мне не нравится наблюдать за его страданиями, но Чуе легче, когда после обнуления он валится на землю, сворачивается клубком и лежит так какое-то время. Если он теряет сознание, я забираю его и уношу. Если остаётся в сознании, минут через десять сам встаёт на ноги, и мне остаётся только открыть перед ним заднюю дверь машины. Накинув на плечи плащ, Дазай спрыгивает со стула и мимоходом похлопывает невольно напрягшегося из-за его касания Оду по плечу, проходя к выходу. - Не волнуйся, Одасаку, - тянет елейно и бросает на него последний взгляд через плечо. - Уж о своём соулмейте я всегда сумею позаботиться. Ода давится воздухом. Поднимаясь по лестнице, Дазай заливисто смеётся.

***

- Сожрать тебя хочу... - Теперь понимаешь, Чуя? Дазай растрёпанный и раскрасневшийся, шало улыбается и прогибается в пояснице. Грудная клетка ходит ходуном из-за сбитого дыхания. След от удавки на шее покрыт колье из багрово-фиолетовых засосов. Каждый шрам на его груди припух и покраснел будто от воспаления, но это всё последствия жадных губ и языка, острых зубов Чуи, что терзали каждый след до тех пор, пока Дазай не начинал несдержанно скулить. На его боках царапины от ногтей. Вдоль стеблей ликориса на рёбрах - алые метки цветов жадности и несдержанности, которые Чуя оставил своим ртом, пока растягивал Дазая, подготавливал его для себя. Да, теперь Чуя и в самом деле понимает Дазая. Всматриваясь в его румяное лицо, наблюдая за тем, как Дазай послушно обхватывает губами его пальцы, увлажняя слюной и покусывая за самые кончики, Чуя медленно, неторопливо, почти лениво трахает его, а челюсть так и сводит от желания вцепиться зубами. Куда угодно: в плечо, в шею, в адамово яблоко, в бок или в мягкую горячую ляжку. И вправду хочется сожрать. Почувствовать мягкость кожи и солёную сладость крови. Ощутить упругость мышц и заклеймить. Покрыть с ног до головы своими следами и метками. Вместо этого Чуя вынимает влажные пальцы из жаркой глубины чужого рта и ведёт ими по подбородку и шее, по грудной клетке и по животу со слабо проступившими мышцами пресса, пока не добирается до члена Дазая. Дазай возбуждён настолько, что весь влажный и липкий от предсемени. Он буквально течёт. Вязкие капли то и дело стекают с головки, и, размазывая их, Чуя ловит эйфорию от осознания того, что Дазай такой из-за него. Изначально, когда Дазай в очередной раз заявился к нему с вполне очевидными намерениями, Чуя не думал, что они поменяются местами. Но Дазай сам упорхнул - иначе это не назовёшь - в душ, откуда вышел весь такой чистенький и благоухающий, чтобы в следующий момент бесстыдно сбросить с бёдер полотенце и завалиться на постель с раздвинутыми ногами. Будет ложью сказать, что Чуя не подумал о том, что наконец-то пришёл момент расплаты, в процессе которого Дазай на своей шкуре испытывает всю так ненавидимую им боль, которую терпел в своё время Чуя. Но зачатки совести и здравого смысла победили. Чуя сам позволял Дазаю обращаться с собой дерьмово, так какой смысл мстить за то, что мог прервать, но не прервал? К тому же, Чуе куда больше нравится видеть не кровь и искусанные от боли губы, а румянец на всегда бледных щеках Дазая и его зацелованные губы, так привлекательно покрасневшие и припухшие от притока крови. Чувствительные настолько, что стоит склониться и выдохнуть на них тёплый воздух, и тело Дазая прошивает сладкая дрожь. А как Дазай стонет? Это же просто музыка для ушей. Изначально пытаясь сдерживаться, кусая щёки изнутри и утыкаясь лицом в подушку, в настоящем Дазай и не думает прятаться. Вглядываясь в глаза Чуи, оглаживая ладонями его плечи и торс, он громко стонет в такт каждому толчку. Извивается, изгибается, изворачивается, подставляясь под ответные прикосновения и губы, скользящие по шее. Красуется, позволяя рассмотреть себя со всех сторон, сладко сжимается изнутри, оплетает крепче ногами, прижимая к себе, и совсем не скрывает своего удовольствия и нужды. - Такой послушный, - хрипло выдыхает Чуя ему на ухо и прикусывает хрящик. - Такой чувствительный и податливый. Хороший мальчик, Дазай. - Такой заботливый, - елейно тянет Дазай, обнимая его за шею и притираясь щекой к щеке, сладко выдыхая на очередном толчке. - Такой жадный до моего тела и ласковый. Хороший мальчик, Чуя. Чуя только закатывает глаза и выпрямляется, обхватывая ладонями узкие бёдра и ускоряя темп. Дазай всегда остаётся Дазаем, и неважно, в какой они ситуации. Хоть спокойный - обычно нет - разговор, хоть миссия по зачистке, хоть объяснение в чувствах, хоть первый в их жизни нормальный, рассчитанный на удовольствие, а не на проявление собственнических замашек секс. Впрочем, Чуя ни о чём не жалеет. Ни о том, что в далёкие пятнадцать вступил в Порт, повёдшись на чужую манипуляцию. Ни о том, что согласился быть напарником Дазая. Ни о том, что допустил их первый секс. Ни о том, что было после, сколько бы проблем ни возникало: и личных, и рабочих. И уж тем более Чуя не жалеет о том, что у него есть сейчас, когда обычно острый на язык Дазай после очередного шлепка бёдер об его ягодицы скулит «здесь, Чуя, чёрт, здесь!» и начинает трогать себя, дрочить в такт давно сбившимся толчкам, чтобы спустя несколько секунд с протяжным гортанным стоном, который и Чую толкает за грань, залить спермой свои пальцы и живот. - Вау... - задушено выдыхает Дазай спустя несколько минут тщетных попыток свести ставшие ватными ноги и негромко беспричинно смеётся. - Чу-у-уя, кто бы мог подумать, что ты можешь быть таким... Таким... - Умеющим пользоваться своим членом? - вскидывает брови севший по-турецки Чуя, накидывая на свои бёдра край одеяла и затягиваясь прикуренной сигаретой. - Способным думать не только о себе в постели? - Эй, я тоже был неплох, - дует губы Дазай и с трудом, но подкатывается к нему под бок, чтобы обхватить руку с сигаретой за запястье и притянуть её к своим губам, сделать затяжку. - Ты же не куришь, - замечает Чуя и послушно склоняется к лицу Дазая по велению его второй руки, позволяя поцеловать себя и проглатывая выпущенный в свои губы дым. - Мне нравится запах. Запах этих сигарет и твоего парфюма, - облизывается Дазай и опрокидывает Чую на спину, укладываясь на нём сверху, пристраивая голову на груди и обнимая просунутыми под спину ладонями. - Я бы хотел пропитаться им насквозь. - Мне нравится твой запах, - выдыхает новую порцию дыма в воздух Чуя. - У тебя приятный парфюм, а ещё ты пахнешь холодом, кровью и смертью. - Разве нормальным людям нравится такое? - Мы не нормальные люди. - Что ж, ты прав. Я всё ещё хочу сожрать тебя. - Я всё ещё хочу посадить тебя на цепь. - Ну, это вряд ли, крошка Чу. Что бы ты там себе ни думал, в этих отношениях есть только один верный пёс, и это ты. Мой любимый послушный пёсик Чуя. Чуя только громко фыркает и выдыхает последнюю порцию дыма в чужое лицо, когда приподнявшийся на локтях Дазай одаряет его полным довольства взглядом. Чуе на самом деле наплевать, кто там чей пёс, и о чём болтает Дазай. В этой истории даже после всего произошедшего правит бал по-прежнему он, и даже если Дазай отказывается принимать такой расклад, Чую это не волнует. Самое главное в любом случае заключено в цветах ликориса на их рёбрах. Чуя принадлежит Дазаю. Дазай теперь тоже принадлежит ему и только ему. Это всё, что имеет значение. Споры обо всём остальном - бессмысленное, пустое.

Come sink into me and let me breathe you in. I'll be your gravity, you be my oxygen. So dig two graves because when you die I swear I'll be leaving by your side. - Bring Me The Horizon (Follow You).

|End|