осколки ночных воспоминаний.

Фиранка истошно бьется об стену, а шторы почти рвутся от яростных порывов ветра. Метель так и норовит ворваться в помещение белыми осколками. В классе тепло. Ночью ничего нельзя объяснить законами физики — лишь законами Дома. Сфинкс и не пытается. Он не помнит как сюда дошел, даже не особо припоминает этот класс, будто он появился из неоткуда, вырос из черной дыры — впуская, но не открывая подлунных тайн. Алкоголь дурманит сознание, отрезая способность здраво мыслить. никакой здравомыслящий человек существо не покинуло бы комнату в сумраке. Сфинкс не помнил что стало поводом и был ли он  вообще, не помнил что он пил, а главное как — протезов на нем не было. Ноги — ватные, он безвольно сидит на полу оперевшись на стену — белоснежную стену, таких в Доме не водилось, это знает любой дурак. В зубах тлела сигарета, хотя как он ее зажег Сфинкс не понимал. Он перестал пытаться что-то понять еще с тех пор как стал Сфинксом. Та и вряд ли кто-то понимал что-то. Разве что Табаки, или Слепой. Хотя Слепой скорее просто шел по наитию, наитию, что дарил ему Дом. По этому самому наитию Сфинкс встал и задвинул плечом фиранку. Взгляд устремился за потресканное стекло: кроме метели виднелись Расчески — Наружность. Он задвинул зубами штору. Стало тихо: удары прекратились, вместе с шумом ветра за окном. В тишине — тихая поступь чьих-то босых ног, хотя нет, лап. Всего шесть. Сфинкс прекрасно знал запах что учуял секундой позже, вместе с хрустом костей и суставов: Лес — мох, речная вода, мышиная кровь, болото; курево; грязные волосы. Из тьмы, словно из вязкой, черной пустоты, появился Слепой. Лицо — завешано волосами; губы — потресканы столь сильно, что сочится кровь; грязный свитер, джинсы, босые ступни; все еще сгорбишийся после беганья на шести лапах — но уже на двух, ногах. Человек. Сигарета мгновенно дотлевает, обжигая губы осыпавшимся пеплом. Слепец вопросительно склонил голову. Сфинкс пожал плечами. Так же тихо и безмолвно Слепой приблизился вплотную и невидяще уставился из-под черных прядей. Сфинкс заправил их за ухо. Руки не должно было быть, он в ужасе отпрянул. Теперь уже он невидяще уставился. — Не бойся, ты все еще сдесь. Рваный выдох облегчения — рук снова не было. Ноги подкосились, Сфинкс осел на холодный, грязный пол. Слепой устроился на его коленях, поглаживая длинными пальцами плечи, почти ласково, вопросительно. Прикосновение губ — шершавых, окровавленных. Поцелуй: болезненно нежный; неприятный, как горькость кофе, что режет горло после бессонной ночи; нужный, как глоток воздуха, когда тонешь. А тонуть придется долго, до тех пор пока пока не достигнешь дна, которого нету. — Пора домой. Слепой ведет Сфинкса сквозь ночной Дом, тот что уже не Дом, а что-то между реальным и бредом. Собака поводырь, для зрячего, что не может узреть. Он укрывает Сфинкса пледом, на мгновение зарываясь пальцами в белые волосы. Ложится рядом, пачкая и без того грязную простынь, в объятия неосязаемых рук. Кто-то завтра будет очень сильно жаловаться на похмелье.