Черное солнце

— Спасибо, Кайла. Элисон с улыбкой посмотрела на домработницу и поднесла руки к чашке с горячим чаем, наслаждаясь ощущением тепла, которое медленно разливалось по телу. Вздохнув, девушка рассеянно взглянула в окно. Голые ветки деревьев, похожие на длинные, тощие руки, тянулись к небу, словно умоляя его о чем-то. Вчера Эдвард спросил ее, загадает ли она желание на Рождество? Элис только улыбнулась в ответ. Ее по-прежнему не переставало удивлять, как Эд, который до того, как они начали работать вместе, уже успел стать опытным разведчиком, мог так беспечно и легко радоваться предстоящему празднику. Еще совсем недавно она обязательно сказала бы, что это невозможно — говорить о Рождестве и о подарках, когда вокруг происходит настоящий террор. Werner-Voss-Damm 54а. Темные подвалы двухэтажного, внешне ничем не примечательного здания с узкими, словно растянутыми вверх и вниз пустыми глазницами-окнами. Тюрьма для СА, штурмовиков, чьим лидером был Эрнст Рем. Грузный, почти одного роста с Грубером, настоящий герой войны: трижды раненый, с изувеченным осколком снаряда лицом, награжденный орденами, — и даже железным крестом первой степени, — вот кому, как считали многие, фюрер тайно и сильно завидовал, вот кому вскоре он лично бросит халат с криком «одевайся!», перед этим избив своей плетью из кожи гиппопотама юного графа фон Шпрети, с которым Рем провел ночь. Если у истории есть ирония, то она не смывается даже кровью. Потому что Эрнст Юлиус Гюнтер Рем останется в памяти многих современников действительным героем военных действий, тогда как Грубер, при всех своих стараниях, во времена первой войны так и не поднимется выше ефрейтора. Эл сделала глоток чая, думая о том, что единственным, в чем противники не уступали друг другу, была зверская жестокость расправы с теми, кто находился по другую сторону политических баррикад. «Ночь длинных ножей», которая завершится убийством Рема в тюремной камере, была еще впереди. Но уже сейчас, в канун нового, 1934 года, можно было увидеть и почувствовать, как затягиваются невидимые узлы и взводятся многочисленные курки. Они стреляют сейчас. Об этом же, спустя много десятилетий после окончания второй войны, скажет секретарша Грубера, Траудель Юнге: «Если захотеть, то можно было распознать то, что тогда происходило». Да, Эл и Эд были агентами, и, — к счастью или, к сожалению, — знали многое из реального положения дел, но Рождество оставалось Рождеством, и у Элисон было одно желание, которое она хотела загадать сегодня в полночь. Ну а сейчас осталась ровно одна минута до передачи новой шифровки от Баве. Элис поднялась из-за стола, проверила, заперта ли дверь в библиотеку, и снова села в высокое кресло. В приемнике зазвучали первые аккорды мелодии Шопена. *** Харри Кельнер очень спешил на встречу со своей женой. Они договорились встретиться недалеко от модного ателье, в котором работала Агна. В канун Рождества на этом месте, как и на многих других улицах Берлина, нацисты организовали пункты выдачи подарков нуждающимся, и со всем радушием, на какое они были способны, — например, поднятой вверх рукой, — приветствовали верных общему делу добровольцев, которые вызвались раздать рождественские сувениры беднякам. Среди этих добровольцев были фрау и герр Кельнер. Вот только Харри опаздывал. Огибая на бегу угол громадного дома, чье строительство вполне могло сослужить честь главному архитектору рейха, Шпееру, — если бы он не был уже построен, — Кельнер, благодаря своему черному расстегнутому пальто, полы которого от ветра развевались в стороны, был похож на огромную врановую птицу, которая торопится на важное птичье собрание. Впрочем, в собравшейся на тротуаре толпе его интересовала только одна дама. И, если продолжать не слишком оригинальное рассуждение о птицах, то Харри сказал бы, что она похожа на колибри радужного цвета, которую пугает всякое резкое движение, но которая бесконечно красива настоящей, неподдельной красотой. Агна заметила мужа, когда он, осмотревшись по сторонам, перебегал дорогу. Несколько секунд спустя Харри остановился рядом с ней, радостно улыбаясь. Несколько женщин с интересом оглянулись на него, позабыв о коробках с подарками, на крышках которых был изображен огромный знак свастики. — Пойдем, — Агна взяла Харри под руку, — все подарки уже раздали. — Извини, я опоздал, — Кельнер накрыл руку девушки ладонью в перчатке и проследил за отъезжающей от ателье машиной. — Но у меня есть для тебя подарок. «У меня для тебя тоже», — подумала Элис, вспоминая текст шифровки Баве. «Продолжайте наблюдение рад что Агна остается в Берлине вы оба нам нужны доложите обстановку». Эдвард выругался и ударил кулаком в стол. Черт бы побрал этого Баве! Зачем нужно было упоминать о Берлине, тем более в таком тоне? Как будто он или Элисон могли по своему усмотрению просто выехать из города и легко вернуться в Лондон! — И давно ты хотел от меня избавиться? — Элисон остановилась за его спиной, скрестив руки на груди. — Я не хотел и не хочу избавляться от тебя. — Именно поэтому ты просил Баве отозвать меня, не сказав мне об этом? Эдвард разрезал воздух рукой, и уточнил: — Сообщение с просьбой отозвать тебя в Лондон я отправил давно, до поездки в Дахау. Потому что я боюсь за тебя. Или ты хочешь сказать, что, учитывая недавние события, я зря беспокоюсь? — Эдвард оглянулся, чтобы увидеть Элисон. Выражения ее лица часто помогали ему понять то, что она чувствует. Честно говоря, он даже гордился своим умением читать лицо Эл, как открытую книгу. Но сейчас это умение ему не помогло. Девушка подошла к нему, и, смотря прямо в глаза, произнесла медленно и четко: — А я не верю тебе, Харри Кельнер. О тебе и Ханне Ланг в ателье фрау Гиббельс ходят удивительные разговоры. О том, как славно, что вы снова встречаетесь, ведь вы оба так красивы, и даже похожи. И о том, какими красивыми будут ваши белокурые дети, «настоящий подарок фюреру». На слове «дети» Элис остановилась и приложила ладонь к животу. — Ты же понимаешь, что это просто сплетни? Милн посмотрел на Элисон, будто спрашивая ее, как она может верить таким глупостям. — Неужели? Тогда что это? Эл подошла к креслу, открыла сумочку, и протянула Милну черную бархатную коробку. Открыв ее, он с удивлением уставился на серебряный портсигар, а потом устало прикрыл глаза, уже зная, что увидит дальше. От нажатия на кнопку крышка отскочила в сторону, и он прочел аккуратно выгравированные строчки: If your spirits Start to sag Kiss the wife And light a fag. Под рифмованными строчками стояла дата — 15 февраля 1933 года. День, когда Агна и Харри Кельнер приехали в Берлин, день их свадьбы. — Я бы могла подумать, что речь идет об Агне Кельнер, но вряд ли Ханна Ланг имела ввиду ее, когда лично попросила меня передать Харри этот забытый им подарок. Эл печально усмехнулась собственной фразе, и заходила по комнате, обняв себя руками. Эдвард покачал головой и отбросил портсигар в сторону. — Нет, нет и нет! Даты не было, это обман! Голубые глаза встретились с зелеными, умоляя не верить в эту ложь. — Это уже не важно, Харри. Я просто хочу, чтобы ты знал, что я никуда не уеду, нравится тебе это или нет. — Я не обманываю тебя! Это, — Милн кивнул, указывая на портсигар, — Ханна подарила мне, когда я уезжал, но я не принял подарок. Тогда там была только надпись, очевидно, дату она просила сделать позже. Черт возьми, Агна! Не верь им, прошу тебя! Ты же знаешь, что там все неправда, только сплетни и грязь! Светлая прядь упала на лоб Эдварда, и Элис подумала, что впервые видит его таким взволнованным. Она кивнула, соглашаясь: — О романах Рема с юными мальчиками, о недовольстве фюрера, о накрашенных мальчиках в притонах Кудамм и пристрастиях Гиринга… да, знаю. Знаю уже слишком хорошо, Харри. Но дело как раз в том, что не все, о чем распускаются сплетни — ложь. Элисон остановилась, размышляя о чем-то. Потом она перевела на Эдварда взволнованный взгляд, и сказала тихим, сорвавшимся голосом: — Я беременна. Останавливая изумленного Эдварда, потянувшегося к ней, Элис прошептала: — Надо убрать елку, я просила Кайлу не украшать ее. И игрушки с их знаками. Этого в моем доме не будет.