Черное солнце

Утро того дня началось для Герхарда Зофта с сюрпризов. А он их не любил. Вернее, ненавидел. Потому, когда внезапно выяснилось, что Харри Кельнер приехал на обед домой, — Зофт наблюдал теперь за ним из своей машины, неплохо для липового страхового агента затаившись недалеко от особняка Кельнеров, — он очень неприятно удивился. В сегодняшних расчетах Зофта Харри Кельнера не было. Но в них была Агна Кельнер. И только за ней он планировал следить. Впрочем, от недовольства Герхарда Харри не только не исчез, — Зофт едва заметно наклонился вперед, прищуривая темно-серые, мутные глаза, и сводя их в единственно интересовавшей его сейчас точке, — на спине Кельнера, — но и в настоящую минуту неторопливо шел от «Хорьха» ко входной двери своего нового дома. Вытянув угол узкого рта в сторону, Зофт усмехнулся: судя по спокойной походке, Кельнер его не заметил. «Тем лучше, — подумал сотрудник тайной полиции, — эффект будет больше». В этом он был прав. Ибо за время своей славной истории, гестапо не только выработала, но и уделила много внимания моменту внезапности при проведении тех или иных операций. Именно по этой причине погромы, обыски, аресты и, конечно, допросы проводились, преимущественно, ночью. С человеческой природой, несмотря на ярое желание фюрера вывести породу «сверхчеловека», все еще, несмотря на большие старания партии, ничего не получалось сделать.Фриц Габер и группа ученых под его руководством уже разработали «Циклон-Б», правда, пока не для умерщвления людей, а лишь для промышленного применения, и до испытания этого адсорбента на людях, — первая их «партия» состояла из 600 советских военнопленных и 250 «других» узников Освенцима, убитых в 1941 году, — оставалось еще слишком много времени. Пока же тайной полиции приходилось действовать старыми, проверенными временем, методами, которые свидетельствовали о том, что в ночное время суток человек, поднятый из теплой постели, напуганный внезапным вторжением, которое сопровождалось шумом, криками и резкими командами гестаповцев, был неизменно дезориентирован не только во времени, но часто и в пространстве. А значит, он становился добычей гестапо легче и быстрее, чем, скажем, днем. Злой взгляд Зофта вернулся к Кельнеру, уже почти исчезнувшему за границей входной двери с позолоченным молотком в виде круглого, массивного кольца. «Насколько велика вероятность того, что вот этот, образцовый внешне ариец, — шпион и предатель?» — продолжал спрашивать себя Зофт, не уверенный до конца в своих подозрениях, в пользу которых говорило только его смутное предчувствие. Интуиция. Пока это все, что у него было. Хотя, — это знают все древнегерманские боги, — он очень старался подкрепить ее хотя бы какими-то доказательствами, которые позволили бы ему дотянуть свои подозрения до уровня гестапо. К немалой досаде Зофта, в случае с Кельнером действовать приходилось именно так: если не совсем официально, то полуофициально, соблюдая, какие-никакие внешние формальности потому, что Харри не был ни коммунистом, ни евреем, и никем иным из тех категорий, попав в которые люди автоматически, без каких-либо доказательств, оказывались, при всемерной помощи тайной полиции, за бортом привычной жизни, якорь которой отныне приставал к концентрационным лагерям. Кельнер, к неудовольствию Зофта, желавшему поскорее разобраться со своими подозрениями, да и со всем этим делом, не попадал в указанные категории, и потому «закрыть» его в лагере без внешних последствий для самого Герхарда было нельзя. «Да, — размышлял Герх наедине с собой, — должность у него не то, чтобы большая и значительная, но это все-таки «Байер», она входит в крупнейший промышленный конгломерат рейха, «Фарбен». Кроме того, — и эта причина, усиливая тревогу Герхарда, перекрывала первую, — Кельнер, по твердому убеждению Зофта, неизвестно какими путями, но оказался в Берлине благодаря не кому-нибудь, а Гирингу. И Герх, славившийся в кругах сослуживцев мертвой хваткой да быстротой решений, вынужден был здесь остановиться. Это бесило Зофта больше всего: все его рвение, весь его ум, энтузиазм и энергия уходили, тратились впустую! И что он мог? Только медленно следить за Кельнерами, сидя тут, в затхлой, душной машине?! Неужели это действительно дело, достойное его? Если бы он только мог все ускорить! Раздражения Герху добавлял и тот неприятный факт, что прослушка, установленная в «Фольксвагене», в котором сейчас сидел он, и который он намеренно, под благовидным предлогом, одолжил Кельнерам после того, как их первый дом и другое имущество были сожжены и украдены, не принесла нужного ему результата. Часть записей содержала ничего не значащие, пустые разговоры, ко всему прочему заглушенные шумом от движения автомобиля, а другая часть была записана в таком скверном качестве, что разобрать записанное на пленку Герх так и не смог. Обращаться к специалистам он не стал, опасаясь, что в таком случае, дело Харри и Агны, которое Зофт жаждал раскрыть единолично, уведет у него кто-то другой. «Ну почему, почему в такие исключительные моменты всегда возникает эта тема внешних приличий и необходимости представить доказательства? Почему именно сейчас? Кельнера надо брать! Брать без слов! А все, что нужно, он скажет сам, в гестапо!» — так, мучительно изнывая в замкнутом пространстве тесного «Фольксвагена», думал Зофт. Время, золотое время Герха уходило впустую! Сначала потому, что он проверял всю возможную информацию о Кельнерах, а затем потому, что выяснил: Харри и Агна действительно были приглашены на закрытый вечер, проходивший несколько лет назад в доме министра просвещения и пропаганды, самим Херманном Гирингом. Когда давние слухи подтвердились, Зофт вынужден был сглотнуть и этот горящий факел: будучи сотрудником Гейдриха, он владел широкими полномочиями, — к тому же, шеф всегда шел ему навстречу в служебных делах, — но полномочия эти, простираясь, в том числе, в темноту ночных допросов, были, все же, не настолько обширными, чтобы затронуть тех, кто находился под протекцией Гиринга. Так, из-за ошибочного убеждения Зофта, которое ничего не ведающим Кельнерам было только на руку, сложилась весьма забавная и любопытная ситуация, своеобразный, — правда, не очень светлый, но как раз в нынешних тонах Берлина, — юмор которой Харри Кельнер, — знай он сейчас о намерениях Герха побольше, — сумел бы, как никто другой, оценить по достоинству: Гиринг боялся Гейдриха, а Герх, его сотрудник, ничуть не меньше страшился «дяди Херманна» в сияющем белоснежностью и золотыми позументами парадном мундире. Но, несмотря на все возникшие трудности, — и большое количество времени, которое потребовалось для их решения, и которое, — в иных обстоятельствах, — Зофт давно бы и с пользой употребил на личные допросы Кельнеров, выяснить ему кое-что, все-таки, удалось. Например, то, что имена Агны и Харри, по слухам, сопровождались, как минимум, двумя интересными смертями. Первая из них была за Рудольфом Биттрихом, молодым и откровенно глупым, по мнению Герхарда, эсесовцем, а вторая — за неким Стивеном Эшби, который, будучи в окружении Освальда Мосли, представлял для профессионального чутья Зофта куда больший интерес, чем болван Биттрих, о котором он, начав распутывать по своей личной инициативе эти прелюбопытные слухи, подумал, что нисколько не удивится, если окажется, что этот «Руди» застрелил себя сам. «Без дисциплины и выдержки в нашем деле нельзя», — самодовольно и тихо повторил Зофт, продолжая наблюдение за домом Кельнеров, и улыбаясь неестественно оттого, что улыбка слишком редко появлялась на его узком, холодном лице, и потому выглядела деревянной: как если бы маньяк, решив сойти за нормального человека, старательно имитировал поведение других людей, абсолютно ему не подходящее и чужеродное. Улыбка не смирила жесткий взгляд Зофта, привыкший гораздо более наблюдать страдания и боль людей, нежели что-то иное, а только до жути исказила и без того не слишком привлекательное, — хотя и абсолютно «правильное» по чертам, — лицо Герха. Упиваясь собственными размышлениями, Зофт отвел взгляд в сторону, и, спохватившись, снова уставился во входную дверь дома Кельнеров, опять принимаясь ждать. Его спина затекла, и «Фольксваген», из которого он вел наблюдение, осточертел ему за весь этот долгий, нудный и пасмурный день. Но в том-то и была сила сначала внушенной ему, а теперь проповедуемой им самим, личной дисциплины, что, презирая всяческие неудобства каждый раз, как они возникали на его пути, он приближал себя к цели, становясь идеалом истинного германского воина, а, может быть, и — как знать? — тем самым «сверхчеловеком», о котором так мечтал их великий фюрер. Мысли Зофта, насладившись этими измышлениями, снова вернулись к объектам наблюдения. Сегодня он планировал отследить только Агну Кельнер. И даже несмотря на то, что настоящая слежка за ней еще не началась, — она до сих пор не выходила из дома, — Герх был уверен, что это не окажется сложным: он видел девушку, говорил с ней, даже спрашивал ее об этом Стивене Эшби, и в целом остался весьма доволен собой, потому что его, Зофта, не покидала твердая уверенность: во время того разговора он сумел неплохо напугать Агну Кельнер, а страх в глазах жертвы ему всегда помогал. К тому же, что она может ему противопоставить? Ничего. «Значит, — повторил себе Герх, — следить за ней станет очень просто». Он не был окончательно уверен в своих подозрениях относительно реакции Агны на имя Эшби, но это ведь несложно и уточнить. Достаточно чуть больше физического воздействия, и она все ему скажет. «А если нет? Если она на самом деле ничего не знает об Эшби?» — пытал себя Зофт, продолжая буравить вход в дом Кельнеров тяжелым взглядом. Впрочем, пока эта мысль тревожила его не так сильно: не столь важно, связывает ли что-то Эшби и жену Кельнера. Главное — получше проверить реакцию Агны на имя Стивена Эшби, а вот итог этой проверки — уже иной вопрос, который, как правило, решает не столько Герх Зофт, а другие сотрудники гестапо, в обязанности которых входит весьма специфический род деятельности. Зофт оскалился, чувствуя, как в груди занимается давно знакомое, жаркое волнение, которое он очень любил. Он и сам, конечно, не откажется от того, чтобы допросить жену Харри. «Не всякий день выпадает такое развлечение…» — с удовольствием подумал Герх, растирая холодные руки. *** — Агна! Где ты? — крикнул Кельнер, закрывая за собой дверь. — Агна! Заглянув в гостиную, обставленную, как и другие комнаты дома, все еще не до конца, Харри, перешагивая через ступени, быстро взбежал по лестнице вверх. — Что случилось? — раздался с первого этажа приглушенный голос девушки, и Кельнер, обернувшись вокруг своей оси, побежал вниз. Агна, сжав в руках отрез темно-бордовой, бархатной ткани, стояла у лестницы, удивленно глядя на Харри. — Собирайся, ты и Кайла. Едем, сейчас. — Но… — Нет времени, renardeau, поедем сейчас, в обеденное время. — Хорошо, — Агна кивнула, не задавая ненужных вопросов, и зная, что, не будь на то причин, Харри не стал бы торопиться и менять планы. Вытянувшись на носочках, Агна чмокнула Харри в щеку, и, быстро улыбнувшись ему, побежала наверх, чтобы переодеться, на ходу развязывая пояс на домашнем платье. Заглянув в дальнюю комнату на втором этаже, где теперь была спальня Кайлы, Агна сообщила ей, что они едут к Кете, которая помогла Кайле в ночь погромов, прямо сейчас. — Мы ждем тебя внизу, через пять минут! — по-прежнему улыбаясь, быстро проговорила девушка. «Если Эд решил ехать сейчас, а не вечером, значит, так лучше» — думала Агна, забегая в спальню. Сбросив домашнее платье на кресло с высокой спинкой, обитой бежевым, блестящим шелком, Элис огляделась, немного растерянная скоростью внезапных сборов. Выхватив из шкафа платье для выхода, черное, с высоким воротом, — вряд ли Эл отдавала себе в том отчет, но после нескольких случаев неудавшихся, по счастью для нее, изнасилований со стороны Гиббельса, Гиринга и того, кто вместе с другими тремя, напал на них в ночь с девятого на десятое ноября, она, и без того тщательно выбиравшая для себя одежду здесь, в Берлине, после всех этих случаев стала одеваться еще внимательнее, автоматически отвергая платья с излишне глубоким, как ей казалось, декольте, или те, которые, по ее мнению, были слишком короткими, слишком яркими или вульгарными, — Эл, покрутив плечики с платьем в руках, бросила их на кровать.На самом деле, решись когда-нибудь Элис подумать о неудавшихся изнасилованиях подробно, без спешки или желания избежать этой темы, — что делать она опасалась, — она бы поняла, как сильно, без всяких преувеличений, они ранили ее. Всегда держась обособленно, после этих случаев она стала еще более закрытой, не переносящей прикосновений посторонних людей. Исключением был только Эдвард. Все было так, как тогда, после случая с пьяным Гирингом: только в ту ночь, после очередного праздничного вечера, проведенного в самых верхах рейха, она, стоя на загородном автомобильном шоссе в длинном вечернем платье, крикнула Милну, чтобы он ее не трогал. А теперь Эд был единственным исключением из этого замкнутого круга. Прикосновения всех иных людей Элис переносила с большим трудом. Даже на приеме у врача, когда они были неизбежными и необходимыми, она, напрягаясь, буквально сжималась в комок, мысленно уговаривая себя расслабиться и не привлекать ненужного внимания. Со временем напряжение утихало, но все еще было очень большим. Что же касается прикосновений посторонних мужчин, которым Агна Кельнер могла нравиться… Эл избегала об этом думать, потому что от одной только подобной мысли к горлу поднималась тошнота, а внутри, за грудной клеткой, мгновенно росла паника, тем более сильная, что она была бессловесной, и молчаливая, билась дикими волнами страха в бешеном пульсе Агны Кельнер, да во взгляде ее больших, темно-зеленых, глаз. Элис придирчиво осмотрела платье, и решила, что оно подходит. Черное, с высоким воротником-стойкой, обшитым по верхней кромке мелкими, молочно-белыми, мерцающими матовым блеском, жемчужинами, и средней длины, оно было элегантным и строгим. На сборы у самой Эл ушло всего несколько минут. Зажав маленькую, тоже черную, сумочку в руке, девушка быстро и тихо, в легком шелесте платья, спустилась вниз. Увидев ее, Эдвард улыбнулся, и снял с вешалки пальто Элис. Надев сапожки, она повернулась к нему спиной, чувствуя, как он укрывает ее плечи. Не убирая рук, Милн обнял Эл, останавливаясь на пару беззвучных секунд. Прижавшись к нему, Элис закрыла глаза, и погладила его по руке, продолжая улыбаться. — У тебя с лица не сходит загадочная улыбка, renardeau, — хрипло прошептал Милн ей на ухо, задерживая губы на нежной коже. — Что такое? — Ты сам сегодня много улыбаешься. Это совсем не похоже на Харри Кельнера, — шутливо уточнила Элис, и добавила, — у меня есть причина. — Какая? Повернувшись к Милну, Эл посмотрела в его глаза. — У меня точно такая же, — с дрогнувшей от волнения улыбкой, сказал Эдвард, не сводя глаз с Элис. Эту тишину, особенную, прорезанную только медовым лучом солнца, проходящим через высокое окно первого этажа, нарушил негромкий голос Кайлы. — Я готова. Агна и Харри посмотрели на нее одновременно, возвращаясь в реальность. Отпустив Агну, Кельнер оглянулся на входную дверь, проводил взглядом длинный солнечный луч, растянувшийся у его ног, и высоко поднял голову, словно прислушиваясь к чему-то. Он слышал, как Кайла надевает пальто и перчатки, слышал, как негромко Агна и Кайла говорят между собой, обмениваясь парой уточняющих фраз, в тоне которых скользило волнение, слышал… Резко повернувшись к двери, Харри замер. — Агна, ждите меня здесь, — строго сказал он, не глядя на жену. — Не выходите. Не оглядываясь, он быстро вышел за дверь. Остановившись на том же месте, где только что стоял Харри, Агна с немой тревогой наблюдала через плотное витражное стекло за тем, как Кельнер, сделав несколько быстрых, широких шагов, остановился во дворе дома. Агне показалось, что в следующие несколько мгновений ничего не происходило, но в ее мыслях пробежала фраза «нет, всегда что-то происходит…», сделавшая ее еще внимательнее. Она смотрела на Харри со спины, не упуская ни единого его движения: ни легкого, кажется, ничего не значащего, поворота головы налево, ни такого же поворота головы направо… Вытянув руку из кармана теплого и длинного, светло-серого пальто, Кельнер вывел ее вперед. Пара секунд, и серебряный, гладкий квадрат зажигалки скользнул обратно, в карман. Агне даже показалось, что она видит, как на худом лице Харри, от глубокого сигаретного вдоха, резко очерчиваются скулы. Но если это и было так, то видеть этого она не могла. И все, что действительно было доступно ее взгляду, заключалось в высокой, недвижной фигуре Кельнера, на которую она смотрела со спины. Так прошло еще около минуты, может, чуть больше. Докурив сигарету, Харри посмотрел на окурок, зажатый между его длинными пальцами, и чему-то усмехнулся. Покрутив остаток сигареты, он ненадолго перевел взгляд в высокое, ясное небо, и посмотрел себе под ноги. Еще одно мгновение, — и Агна увидела, как, затушив сигарету, Харри бросил окурок в урну, выставленную у края идеально чистой, вылизанной недавним дождем, дороги. — Кайла, вы останетесь дома, — заявил Харри, вернувшись. Посмотрев на Кайлу, он успел заметить во взгляде ее темных глаз испуг и непонимание, и пояснил: — Я думаю, так будет лучше. Адрес Кете мы знаем, и как она выглядит, по вашим словам, — тоже. Оставайтесь здесь, отдыхайте. Только не выходите из дома. Еду только я и Агна. Фразы были произнесены Кельнером вполне дружелюбно, но за этим первым впечатлением и Агна, и Кайла верно распознали уже принятое решение, обсуждать которое Харри был не намерен. Кайла кивнула, и, вежливо улыбнувшись, начала развязывать пояс пальто. Агна же, внимательно наблюдая за Кельнером, не сказала вообще ничего, только мимолетно улыбнулась Кайле, давая понять, что все в порядке, и для беспокойства нет причин. На самом деле, — думала Агна, выходя из дома вслед за мужем, — она этого не знает. И совсем в том не уверена. Что-то пошло не так сегодня днем, из-за чего Харри и приехал домой во время обеда, изменив их план, который они обсудили накануне. И что-то изменилось прямо сейчас, здесь, возле дома. «Ладно, — вздохнув, подвела итог Агна, — может быть, Кайле действительно лучше остаться дома… но как пройдет разговор с Кете?». Женщину, о встрече с которой у Кельнеров и Кайлы было столько разговоров и тревог, звали Кете Розенхайм. Именно она, по описанию Кайлы, — невысокая брюнетка с ярко-голубыми глазами, — помогла ей и многим другим людям во время и после погромов, спасая их из-под завалов синагоги, и уводя в «безопасное место», которое, по предположению Кайлы, было собственным домом Кете. Дорога к нему, как оказалось, была хорошо знакома Агне: напротив здания закрытого ныне ателье фрау Гиббельс, недалеко от тех домов, где уже очень давно она тайно виделась с Мариусом. — За нами следят, — спокойно и тихо сказал Харри, когда, сев в автомобиль, он и Агна пристегивали ремни безопасности. — Не смотри назад, renardeu, — улыбаясь, шепотом сказал он. — Пусть наш наблюдатель будет уверен, что его планы безупречны. — Кто он? — взволнованно спросила Агна, для которой наружная слежка, в отличие от куражного Кельнера, была все еще в новинку, и вызывала большое напряжение. — Липовый страховой агент, Герхард Зофт, — улыбаясь краем губ, и смотря в зеркало заднего вида, ответил Харри, сдавая на «Хорьхе» назад. — Как, он не… — пораженно прошептала Агна, но ее шепот перебила довольная фраза Харри: — Наконец-то! Все встало на свои места! Рассмеявшись, Кельнер посмотрел на Агну блестящими, веселыми глазами, и шепнул: — Только не бойся. Все будет хорошо. — Но что мы будем теперь делать? — Поедем знакомиться с Кете, как и планировали. Видя, что Агна его не понимает, Харри, жалея времени на объяснения, как мог, терпеливо, сказал: — Все под контролем, фрау Кельнер. Доверься мне. Он улыбнулся, и, смешно изогнув бровь, отчего его лицо стало непривычно-напыщенным, спросил: — Вас учили уходить от преследования на автомобиле, Агна Кельнер? — Тео… теоретически… — сбиваясь от подступившего волнения и внезапного, острого веселья при виде лица Харри, отозвалась Агна. — На практику не хватило времени. — Считайте практикой эту погоню. Зачет принимаю я. Подмигнув Агне, Харри азартно рассмеялся, словно это он был преследователем, а не добычей, и словно именно ему сейчас посчастливилось выйти на верный след своей жертвы. *** Агна уже давно не смотрела по сторонам. И потому, что в этом не было никакого смысла, — размытый Берлин проносился мимо них, в окнах «Хорьха», на громадной скорости: через бульвар Унтер-ден-Линден, через Тиргартен, Фридрихштрассе, мимо старинной станции метро Штадтмитте, по Александрплатц, названную так в честь посещения Берлина российским императором Александром I… В своей головокружительной поездке по «столице мира», среди визжащих на скорости шин и шума окружающих клаксонов, они даже зацепили угол Красной ратуши. Нет, не в прямом смысле, — Эдвард Милн филигранно проводил «Хорьх» через все перипетии городской автомобильной погони, четко и надежно управляя автомобилем, — но, к счастью, только образно.Когда ратуша, показавшаяся в поле их зрения на долю секунды, мгновенно исчезла из него растянутой цветной кляксой без фокуса, Эл, уже немного привыкшая к невероятной скорости черного «Хорьха», — от которой в начале ей казалось, что ее вестибулярный аппарат, как и вся грудная клетка, вылетят к чертям на землю, — посмотрела на Эдварда. Сосредоточенный, собранный, не отводящий пристального взгляда от дороги, Эдвард, казалось, вгрызался в каждый сантиметр пути не только взглядом невероятно ярких в эту минуту, горящих голубых глаз, но и всем своим существом. То улыбаясь, то снова становясь серьезным, он, как казалось Элис, завороженно рассматривающей его со стороны, стал единым целым с автомобилем, лавируя среди соседних машин так плавно и четко, что, несмотря на огромный страх, и сердце, бьющее набат где-то на уровне горла, она не могла отвести от него взгляда. «Никогда таким тебя не видела…» — снова и снова, в окружающем их шуме и скорости думала она, не заканчивая фразу. Это было правдой. Никогда, до этой минуты, она не видела Милна таким. Казалось, от его энергии, собранной в единственно значимой сейчас цели, — уйти от погони и запутать Зофта, еще не отставшего от них, могла расступиться сама земля. Перехватив поудобнее поручень на двери, Элис крепче сжала его в руке, и отклонилась назад, плотнее вжимаясь в спинку удобного, высокого сиденья. С начала гонки, несмотря на то, что Зофт не сразу распознал, что его слежка раскрыта, состояние Эл сильно изменилось, переходя от абсолютной паники и страха к уверенности, что они смогут оторваться от своего преследователя. Идея, конечно, была безумной. Уходя от Зофта, они автоматически навлекали на себя, как минимум, подозрения. Но необходимость встречи с Кете была гораздо больше, чем последствия этой гонки, пока не известные им. Лихо вывернув руль, Милн развернул автомобиль, и рванул назад, уходя, как оказалось несколько минут спустя, по узкой дороге, идущей параллельно главной, мимо Музейного острова, и той фразы на латинском, которую Эл, убегая несколько лет назад из ресторана, — после того, как узнала от Ханны об измене Милна, — так и не смогла прочесть. Еще пара минут пути, и «Хорьх», съехав с дороги, удачно припарковался, сливаясь с окружающими домами. — Получилось… ушли, — хрипло прошептал Милн, оглядываясь по сторонам, и оседая от бьющего по венам адреналина и внезапно сковавшей его усталости, на руль. Прошло еще несколько секунд, и он откинулся назад, на спинку сидения. Милн дышал тяжело и шумно, приходя в себя. А Элис, отстегнув ремень безопасности, и все еще чувствуя слабость в ногах, молча придвинулась к нему, осторожно опуская руку на плечо Эдварда, и заглядывая в его сильно изменившееся лицо. Худое, оно показалось ей изможденным и предельно уставшим, выражающим все на свете, и, одновременно с тем, абсолютно пустым, медленно разглядывающим что-то в невидимой стороне реальности. Элис поспешно вышла из «Хорьха», обошла автомобиль, и открыла дверь с водительской стороны. Глядя на нее туманными глазами, Милн расплылся в широкой, закрытой улыбке. — Он отстал от нас перед мостом, потерял из виду и не успел перестроиться… ты заметила? Лицо Эдварда снова изменилось, стало серьезным. — Как ты? Идем, нам нужно к Кете! — Подожди немного, — тихо ответила Элис, проводя рукой по виску Эда, покрытому сбегающими вниз строчками пота и все новыми, мелкими, бесцветными каплями. Она с тревогой и нежностью смотрела в его глаза, в которых еще не осевший в крови адреналин бушевал волнами и блеском. Опустив взгляд, Эл с силой сжала левую руку Милна, дрожащую по всей длине. Их пальцы переплелись, и постепенно раненая рука Эдварда, вздрагивающая так, словно по ней пускали электрический ток, найдя в теплой ладони Эл опору, перестала дрожать. *** — Повторяю вам: я не знаю никакой Кете! Я не знаю, кого вы здесь ищете! Невысокая брюнетка с голубыми глазами, чья внешность абсолютно совпадала с описанием фройляйн Розенхайм, данным Кайлой, враждебно посмотрела сначала на высокого блондина, а затем на рыжую девушку, заявившихся сюда несколько минут назад, и уверенных, что она и есть та самая Кете Розенхайм, которую они ищут. Уходить незнакомцы не спешили, и женщина, подпустив в свой едва заметно дрожащий голос больше громкости и резкости, снова пояснила: — Я не знаю ничего из того, о чем вы говорите! Я никого не спасала, не помогала никаким людям, тем более во время погромов! Брюнетка спряталась за дверь, пытаясь ее закрыть. — Уходите, мне нечего вам сказать! Входная дверь неприметного, серого дома, не встретив никакого сопротивления, хлопнула слишком громко, разнося по пасмурному двору далекое эхо. Агна и Харри переглянулись, раздумывая над тем, как в оставшиеся несколько минут, — Харри Кельнеру нужно было успеть вернуться на работу до окончания обеденного перерыва, — уговорить Кете спокойно поговорить с ними. Выступив вперед, Агна подошла к двери с только что осыпавшимся, — от сильного удара, — стеклом. — Стекло в двери разбито. Кете, послушайте… мы не причиним вам зла. Мы только хотели найти вас, и поблагодарить за помощь Кайле… Кайле Кац. Она работает у нас, ведет хозяйство… Не встречая никакой реакции со стороны женщины, которую они приняли за Кете, Агна в растерянности оглянулась на Кельнера. — Мы хотели приехать вместе с ней, но Кайле пришлось остаться дома, она беременна, и… — Она в порядке? — тихо, совсем близко к Агне, словно это было сказано ей на ухо, раздался голос Кете. — Да… уже да, — с робкой улыбкой, в которой еще было много недоверия к собственной удаче, ответила фрау Кельнер. Женщина открыла дверь и снова внимательно посмотрела сначала на Харри, затем на Агну. Выдержав паузу, и пристально наблюдая за непрошеными гостями, она ответила: — Хорошо. Я рада. Агна, снова улыбнувшись, поспешно, будто все могло исчезнуть в любое мгновение, вытянула руку для приветствия. — Я Агна Кельнер. — Харри Кельнер, — добавил блондин, подходя к женщине. Ответив на рукопожатия, она заметила с извиняющейся улыбкой на губах: — Кете Розенхайм. Впрочем, это вы уже знаете. Чем я могу вам помочь? — Понимаете, мы… то есть я… Агна, множество раз представлявшая, как она произнесет следующую фразу, в последний момент разволновалась. Харри пришел ей на помощь. — Кете, простите, что заявились вот так, без предупреждения. Но вы, может быть, единственный человек, который может нам помочь. Кельнер откашлялся, и продолжил: — Мы ищем Дану Кац, мужа Кайлы, Мариуса, мальчика примерно одиннадцати-двенадцати лет, и его маму. Вы были там, в синагоге, и Кайла рассказала, как вы помогли ей, и… — Вы решили, что я знаю остальных? — договорила за Кельнера Кете. — Да. Женщина опять замолчала, размышляя о чем-то, и задумчиво произнесла: — Дану Кац наверняка в лагере. Только в каком — не могу знать. Очень многих свезли в Дахау, он один из ближайших к Берлину… а этот мальчик? Как его имя? — Мариус! Он Мариус! — горячо повторила Агна, с нетерпением ожидая ответа Кете. — Как он выглядит? — Я давно его не видела, сейчас он наверняка вытянулся, вырос, но… волосы темные, почти черные. И темно-карие глаза. Худой. Глаза от этого кажутся еще больше. Агна замолчала, неотрывно смотря на Кете. Фройляйн Розенхайм отрицательно покачала головой, и с сожалением посмотрела на девушку. — Боюсь, я не знаю такого мальчика, фрау Кельнер. Мне очень жаль. Нужны какие-нибудь особенности, отличительные приметы. Без них ваше описание слишком общее. Таких мальчиков может быть… — Да! — Агна взмахнула рукой. — Справа, над ухом, у Мариуса прядь белых, седых волос, а… — девушка подняла глаза вверх, словно рассматривала что-то в высоте ясного неба. — …правое ухо, вершина, повреждена. Не знаю, что случилось, оно срезано или… — Как именно «срезано», фрау Кельнер? — в голосе Розенхайм Харри расслышал волнение, чего Агна, поглощённая воспоминанием, уловить не могла. — Почти по прямой, — смотря на Кете, — и буквально чувствуя, как что-то невероятное приближается к ней, прошептала Агна, проведя рукой по воздуху. — Но правый уголок рваный, неровный. Кете Розенхайм шумно выдохнула. — Да! — радостно сказала она. — Это наверняка он. — Он жив?! Мариус жив? Агна посмотрела на Харри, перевела взгляд на Кете, и снова вернулась взглядом к Кельнеру. — Жив? Кете молча кивнула, и, стараясь быстрее унять волнение, торопливо пояснила: — Сейчас у меня уже мало времени. Но вы приходите завтра. Сюда. Вечером, в половине одиннадцатого. Я приведу сюда Мариуса. — Приведете? Но где он? Можно его увидеть сейчас? Пожалуйста! Кете с сожалением улыбнулась. — Сегодня нет, фрау Кельнер. Но завтра... вам нужно подождать до завтра. Придете? Кете вопросительно взглянула на Харри, и он молча кивнул, беря Агну за руку. — Агна, нам тоже нужно идти. — Да, сейчас! — девушка погладила Кельнера по руке, и обратилась к Кете: — Вы уверены, что это именно Мариус? — Почти абсолютно, — кивнула женщина, взволнованно улыбаясь. *** Весь следующий день Элис была сама не своя. Работая дома, без необходимости ездить по домам клиенток, она то и дело отвлекалась от эскизов и выкроек. А когда, одергивая себя, снова вынужденно возвращалась к работе, и, стоя у безголового манекена, имитирующего женскую фигуру, закрепляла на нем готовый лиф черного, вечернего платья, толку от этого было немного: Эл была настолько сильно поглощена мыслями о встрече с Кете и о том, что сегодня она, наконец-то, увидит Мариуса, что все сыпалось из ее тонких, беспокойных рук. Возвращение в окружающую реальность помогало слабо, и, по давней привычке, Элис находила странное отрезвление тогда, когда красная нить, которой она перематывала ладонь, глубоко резала ее светлую кожу, перекрывая доступ крови к онемевшим пальцам Эл, и громким биением пульса сигналила ей о том, что пора очнуться, прийти в себя. Вечер, как и день, прошел для Элис как в тумане. Милн, наблюдая за ней в таком пограничном волнении, хотел отвлечь ее шутками и легкими разговорами, но скоро понял, что это не помогает. И когда закончился ужин, и они, поднявшись в спальню, остались одни, Эд просто подошел к Эл, и крепко обнял девушку, медленно и успокаивающе проводя рукой по ее спине, и помня о том, как это всегда помогало ей в прошлом. Немного успокоившись, Элис с сожалением взглянула на Милна. — Прости, я… — Все хорошо, Эл. Совсем скоро ты увидишь Мариуса. Элис кивнула, крепче обнимая Милна. Земля, весь сегодняшний день уходившая у нее из-под ног, наконец-то, перестала плыть. Эл стало так тепло и уютно, что все остальное, — за пределом рук Эдварда, — показалось ей несуществующим. Улыбнувшись, она поцеловала его в шею, и положила голову на грудь. — Поверить не могу, что увижу его! Прошло столько времени, он вырос… он уже не тот маленький мальчик, каким я помню. Ему сейчас примерно двенадцать лет… Эдвард глубоко вздохнул, уводя взгляд вверх, за край высокой оконной рамы. В его мыслях мелькнул нескладный, высокий мальчишка, выросший вдруг, за одно лето. То самое лето, которое все в нем перевернуло. Перед мысленным взором Эда показалась разбитая в автомобильной аварии машина его родителей, и он резко дернул плечом, желая отвязаться от мучительных образов. Но мысли того времени снова возникли в его памяти. Опять они, почувствовав, как его оборона ослабла, набросились на него с теми же вопросами: остались бы родители в живых, если бы они ехали в закрытой машине, а не в кабриолете? Почему в ту поездку они отправились на кабриолете, которым пользовались реже, чем основной машиной отца? Им было очень больно? Воспоминания, прорвавшись, поглотили его. Он снова был там, на месте аварии. Над Мадлен Милн, которая уже перестала дышать, склонился врач и медсестра. Эдвард видел, как сестра, проверив пульс на запястье его мамы, посмотрела вверх, на врача, и покачала головой. Эда оттеснили в сторону, и он, который все время, — с того момента, как оказался здесь, — просидел возле мамы, вдруг с ужасом понял, что до сих пор не видел отца. Элтон Милн, в отличие от жены, от сильного удара не вылетел из автомобиля. Он остался в кабриолете, на своем водительском сиденье. Глядя на него, можно было подумать, что он только спит, но, приглядевшись сквозь слезы к фигуре отца, Эдвард сразу понял, что это — обман, пустая надежда сердца и мозга, отказывающихся верить в то, что уже произошло. Тело старшего Милна съехало в сторону, и именно его разбитая голова, упираясь в борт автомобильной, блестящей на жарком солнце, дверцы, создавала эту первую, обманчивую иллюзию сна. Эдвард долго смотрел на отца. Он знал, что прежде, чем подойти к маме, врач и медсестра были здесь, и констатировали его смерть. Вытянувшись вперед, Эдвард сжал безвольную, теплую, руку отца. В голове пронеслась нелепая, — как и все, что случилось с его родителями, — мысль о том, что рука Элтона Милна может быть теплой не сама по себе, а только лишь потому, что она согрета солнцем. — Согрета солнцем, согрета солнцем…. — невнятно бормотал Эд, удерживая руку отца. Действительно еще теплая, она с глухим, едва уловимым стуком упала вниз, на сидение, как только мальчишка ее отпустил. Погладив руку отца, Эд поправил ее, положив так, чтобы она выглядела естественно. Зацепившись за борт автомобильной дверцы, он застыл на месте, как оловянный солдатик. Только, в отличие от того, сказочного, у него было две ноги, и он не падал из окна. Он просто выпал. В эту страшную, совершенно новую для него реальность, где отныне всегда он будет остро чувствовать дыру в груди, — все свое дикое, стервенелое, непроходящее одиночество. С этой минуты оно станет его постоянным, глухим спутником, и будет становиться тише только тогда, когда в его личную, тщательно спрятанную от чужих глаз, одичалую пустыню оловянного солдатика сможет, со временем, проникнуть Эл. — Ты здесь? Эд? Элис погладила его по щеке, вглядываясь в отрешенный взгляд Милна, который, — все еще пребывая по ту сторону реальности, — помнил о том, как долго он, стоя на месте, вглядывался в лицо отца, стараясь его запомнить. — Что? Да… здесь. Взгляд Эдварда вернулся к лицу Эл, перешел на циферблат наручных часов, и голос Милна хрипло напомнил: — Пора. За этим словом последовали быстрые, молчаливые сборы, и совсем скоро две фигуры, выйдя из дома в Груневальде, сели в черный, блестящий в свете вечерних фонарей, «Хорьх», и уехали. *** Все страхи и волнения долгого дня оказались напрасными. Это был Мариус. Эл поняла это сразу, как только увидела перед собой вытянутого вверх, худого и тонкого, еще неуклюжего в своих движениях, подростка. Рукава старой, поношенной куртки были коротки для его рук, а глаза, осматриваясь вокруг, оставались вражбедными и настороженными. В первые минуты, глядя на этого незнакомца, в фигуре и повадках которого уже ничего не напоминало того мальчика, который врезался в Гиринга на велосипеде, и сбил его с ног, Элис испытала робость. Но время, которого у всех, кто оказался на этой встрече, было мало, бежало вперед, требуя от Кете Розенхайм, Агны и Харри Кельнер, и Мариуса быстрых и четких действий. И потому, отогнав робость в сторону, и выходя вперед, Агна шагнула к Мариусу, и назвала его по имени. Блестящие глаза мальчишки острым взглядом врезались в лицо Агны, требуя ответа на главный вопрос. Не узнавая девушки, он грубо сказал: — Я вас не знаю. Посмотрев в сторону Кете, он спросил: — Мы можем уйти? Здесь опасно. Заметив немой вопрос во взглядах Кельнеров, Кете, вздохнув, тихо объяснила: — Мама Мариуса погибла. На этих словах мальчик дернулся в сторону, сделал шаг на длинных ногах, и, не оборачиваясь к присутствующим, осадил тихий шепот Кете резким криком: — Она не «погибла»! Ее убили! — Мариус, тише! Пожалуйста! — зашептала Кете. — Нас могут услышать! — Могут, — с издевкой согласился парень. — И пусть слышат! Пусть слышат! Слышат все, и те, и эти! Мариус обвел яростным взглядом Кельнеров. — Может быть, такие как эти, ее убили? Или вы ее убили? — заложив руки в карманы брюк, и наклоняясь вперед, уточнил мальчишка. После этих слов высокий блондин, пришедший вместе с девушкой, которая заявила, что знает его, Мариуса, быстро вышел, схватил парня за руку, и, не обращая внимания на его сопротивление, протащил на несколько шагов вперед. — Все сказал? — резко уточнил Кельнер, зная, что Агна и Кете наблюдают за ними, стараясь услышать их разговор. — Все?! — Да… — теряясь от напора Харри, глухо подтвердил Мариус. — Теперь слушай меня. Я — Харри Кельнер, девушка, которая сказала, что знает тебя — моя жена Агна. Она говорит, что несколько лет назад, когда тебе было около семи, ты спас ее, врезавшись на велосипеде в одного мужчину. С тех пор, как я знаю со слов Агны, вы иногда виделись. Она давала тебе деньги и сладости, но… — Фея… — едва слышно шепнул Мариус, выглядывая Агну за плечом Кельнера. Не услышав Мариуса, Харри быстро продолжал: — Поверь, мне очень жаль, что твоя мама погибла. Жаль, что ты оказался во всей этой… — Кельнер замолчал, не зная, как закончить фразу. — … Но мы, я и Агна, хотим помочь тебе. У тебя есть возможность уехать в Великобританию. — Я никуда не поеду! Я буду бить этих тварей! — громко заявил парень, обходя Харри, и широким шагом направляясь к Агне. Но прежде, чем он успел к ней подойти, Харри его остановил. — И умрешь до того, как сумеешь отомстить кому-то из них. Харри посмотрел в глаза мальчишки пристальным, блестящим сочувствием и болью, взглядом. Молчание прервал сорвавшийся от слез голос Мариуса. — Они убили мою маму! Всхлипнув, он опустил голову вниз. — Я знаю, Мариус. Мне очень жаль… — прошептал Кельнер, обнимая его за острые, худые плечи. Мучаясь от неизвестности, и не понимая, что происходит, Агна подбежала к Харри и Мариусу. Услышав шаги, мальчик повернул голову в ее сторону, и глядя на нее сквозь слезы, прошептал: — Вы ведь фея, правда? Слезы крупными каплями потекли по его щекам, и когда Агна, с болью глядя на него, улыбнулась, из груди Мариуса вырвался глухой стон. Закрыв рот ладонью, он, смущаясь, освободился от рук Харри, и, ни на кого не глядя, пошёл вперёд. — Мариус, подожди! Агна догнала его, и остановилась, не зная, что сказать. Помолчав, она мягко напомнила: — Мы хотим помочь тебе. Ты можешь уехать, ты должен! Должен жить! Мариус поднял на неё чёрные, блестящие глаза, и, преодолевая спазмы, которые ещё душили его, проговорил: — Я поеду только если вы этого хотите! Агна кивнула. — Я хочу, чтобы ты уехал, хочу, чтобы ты жил. — Хорошо. Я сделаю это ради вас. — Сделай это ради себя, Мариус. Мальчик, думая о чем-то, наклонил голову в согласии, и спросил о том, что не давало ему покоя: — Вы — фея? Та девушка… — «Фея»? — Агна удивленно посмотрела на него. — Это же были вы, правда? Вы дали мне шоколад, плитку! И золотые монеты. У вас ещё было белое платье, летнее… — вспомнив что-то, Мариус горячо прошептал, — это вы плакали? Я помню! Вы плакали! Агна отвела глаза в сторону, и прошептала: — Ты поедешь? Мариус кивнул, и увидел, как на губах феи расцветает улыбка.