***
— Так, значит, мне нужно всего лишь прерывать жизнь тех людей, чьи имена появятся в этой книге? — бывший босс мафиозной семьи с детским интересом рассматривал фолиант в твёрдом переплёте. — Верно. И следить за тем, чтобы мы выполняли свои обязанности, — всё с тем же безразличием монотонно отвечал чужой голос. — Кто «вы»? — Бьякуран сложил руки в замок и устроил на них подбородок, чтобы удобнее было наблюдать за собеседником. — Мы — это Смерть, — крылатая фигура по ту сторону огромного стола сидела неподвижно перед таким же фолиантом. — Все те, кто прерывает человеческую жизнь в назначенный час. Нас много. И все мы — Смерть. — А мне нужно лишь следить за тем, чтобы все умерли в своё время? — Да. Тебе ведь не понаслышке известно о том, как одно решение может создать с десяток параллелей, которые потом будут влиять на другие тем же способом. Смерть поддерживает этот порядок и равновесие. Если в назначенное время не умрёт один человек, вместо него в книге появится имя другого, кто должен будет умереть вместо него. Если же не умрёт никто, наступит хаос и всё придётся начать сначала. Уничтожить и создать заново. — Разве уничтоженный мир не исчезает насовсем? — Они никогда не исчезнут насовсем. Разве ты не понял этого, пока играл с мирами? Вместо уничтоженного появляется новый. Со смертью приходит другое рождение. Даже Великое Ничто существует и не существует одновременно. — Досадно, — альбинос улыбнулся как ни в чём не бывало. — А что такое это Великое Ничто? — Место, где ты не так давно побывал. Это бесконечная пустота, в которой может возникнуть что угодно, — отозвались Смерть. — Например, зеркала? — Бьякуран наблюдал за хтоническим существом с неприкрытым интересом, следя за его реакцией и ища хоть малейшее изменение пантомимики, что могло бы позволить предполагать хоть какое-то наличие эмоций и чувств. — Верно. Великое Ничто показывает каждому то, что он должен увидеть по ведомой только ему причине, — фигура даже не шелохнулась, лишь поворачивая голову, скрытую капюшоном, к бесконечным полкам с книгами. «Как иронично», — подумалось бывшему мафиози после слов собеседника. В голове промелькнули воспоминания о пешем путешествии по зеркальному лабиринту, парящему в бездне. Неизвестно, сколько он так шёл, но везде вокруг видел лишь своё отражение — павшего воина, залитого кровью и испачканного сажей. Проигравшего воина. За время пути он сотни и тысячи раз смотрел на результат своей ошибки. Ошибки, из-за которой он теперь сидит здесь — в бесконечной библиотеке за столом для чтения, вытесанным из чёрного камня, — и наблюдает за тем, как одно из воплощений Смерти монотонно повествует ему о Великом Ничто. Может, видимых эмоций у них и нет, но зато с чувством юмора всё в порядке. — Что за книги на всех этих полках? Такие же пустые ежедневники, ожидающие своих хозяев? — желая немного отвлечься, он задал единственный вопрос, что пришёл на ум. — Это книги судеб. Пока человек жив, на его полке лежат все варианты его судьбы. После смерти же остаётся лишь одна книга, — всё с тем же безразличием проговорило хтоническое существо. — И ты свою уже написал. — А взглянуть можно? — Можно. Но ты никогда не сможешь прочитать её. Твоя прошлая жизнь останется лишь в твоей голове. — Досадно. Я хотел оценить авторский слог. — В твоём распоряжении только её результат.***
Савада Тсунаёши — 22:41 Иероглифами на пергаментной странице фолианта отпечаталось до боли знакомое имя. Бьякуран внимательно осмотрел надпись, чтобы убедиться в том, что глаза его не обманывают, но набор символов остался прежним. По мановению руки прямо перед ним возникают серебряные часы на цепочке, чьи стрелки на циферблате неумолимо показывают 22:38. Бледные тонкие пальцы касаются надписи, и он оказывается в месте будущей жатвы. Больничная палата, освещаемая одними лишь отблесками уличных фонарей, оказалась непривычно пустой. Вокруг Савады Тсунаёши всегда было много людей, но сейчас же он был абсолютно один, усеянный проводами и сопровождаемый лишь слабым писком аппарата, фиксирующего жизнедеятельность. Стоящая на тумбе ваза для цветов тоже пустовала. Ни друзей, ни Хранителей, ни даже его матери не было рядом. Это ли та дружба, за которую его бывший враг так цеплялся? Ради этих людей он был готов жертвовать собой и своим благополучием? Бьякуран всматривался в мертвенно бледное лицо другого Неба, из которого вместе с красками понемногу утекали и последние крупицы жизни, но теперь он находил его куда более прекрасным, чем в тот день, когда Тсунаёши попытался обмануть его и судьбу, инсценировав свою смерть. Всего на полгода хватило всех верных соратников, чтобы избавиться от ставшего ненужным босса Вонголы. Неужели столько стоит победа? Впрочем, ещё тогда они оба проиграли. — Ты не дал мне убить себя тогда, но, похоже, мне дали второй шанс, — альбинос поудобнее перехватил древко косы, следя за минутами на повисших в воздухе часах. Он знал, что его не слышат и не видят, да и бессознательное тело ничего бы ему не ответило, но почему-то мимолётное желание оказалось сильнее здравого смысла. Теперь даже болтовня с будущим трупом казалась куда более осмысленной и эмоциональной, чем беседы со Смертью. — Прощай, Савада Тсунаёши-кун, — как только минутная стрелка пересекла последнее деление, лезвие косы одним махом прошло сквозь бессознательное тело в районе сердца. На экране прибора дорожки пульса вытянулись в прямые линии, извещая о смерти пациента. — Ты даже не замешкался, — загробный голос раздался совсем рядом. — Для новичка результат выше среднего. — Это было даже проще, чем я предполагал, — Бьякуран усмехнулся, перехватив древко своего орудия поудобнее. — А вот похвала у тебя очень так себе. Он обернулся к уже знакомой фигуре, скрытой под мешковатым плащом. Смерть периодически являлись к нему, проверяя результат работы, что дало привыкнуть к такому присутствию. Единственный собеседник, да и тот какой-то беспросветно унылый. — Я не хвалил тебя, всего лишь оценил работу, — пусто отозвалось хтоническое существо. — Зануда, — по-детски весело объявил альбинос, вновь открыв книгу, чтобы направиться за следующей жертвой. Начинающий бог и не заметил, как его посеревшие крылья начали понемногу чернеть.***
Несколько месяцев на новом посту прошли на редкость плодотворно, но вместе с тем пугающе однообразно. Каждый новый день был точь-в-точь, как предыдущий, и если бы не даты на листах фолианта с расписанием смертей, то их счёт давно бы был утерян. Бьякуран чувствовал лишь невыносимую скуку, которая теперь крылась буквально во всём. Обычные человеческие потребности теперь были чужды ему, а прежние радости оказались недоступны. Он сидел за всё тем же каменным столом в бесконечной библиотеке, сделав себе перерыв на правах божества, и вертел в руках пачку маршмеллоу, которую каким-то немыслимым образом протащил из мира живых. Пачка была открытой с одной стороны и в конце концов полетела на стол, растеряв по столешнице всё своё содержимое. — Ты не можешь просто так взять и уйти от выполнения работы, — уже успевший надоесть голос вновь раздался за спиной. — Могу, потому и сделал это, — с нескрываемым раздражением ответил альбинос, сбрасывая со стола остатки сладости. — И я не звал тебя, убирайся. Он больше не ощущал вкуса. Прежде любимые воздушные подушечки теперь были похожи на обычную вату. Едва ли от таких можно было получить хоть мало-мальское удовольствие. Именно это и выводило его из себя — нескончаемая рутина и отсутствие возможности получить удовлетворение от тех вещей, которые раньше его приносили. — Ты не можешь прогнать нас, ведь мы обязаны следить за тобой так же, как и ты за нами. — Исчезни, — с холодной яростью произнёс Бьякуран, но больше сделать ничего не успел. Фолиант распахнулся прямо перед ним, а на одной из его страниц вновь появилось имя и время: Ёсиока Кикё — 16:23 Ярость быстро утихла, а на её место пришло недоумение — не ошибся ли он в своих догадках? Лишь один человек в его памяти имел такие данные, и видеть его мёртвым совершенно не хотелось. Не после всех разочарований этого убогого дня. Бледные пальцы привычно прикоснулись к записи, чтобы перенести обладателя в нужное место. В этот раз им оказался сырой подвал, наверняка пропахший сыростью и плесенью, но почувствовать запах новоявленный бог тоже больше не мог. Прямо сквозь него пробежала здоровенная чёрная крыса и с отвратительным писком скрылась в щели меж камнями. Бестелесность имела и свои минусы — пнуть обнаглевшую тварь уже не выйдет. Бьякуран только поморщился от мерзкого ощущения этого фантомного соприкосновения и осмотрелся в поисках своей жертвы. В воздухе вновь повисли часы, показывая 16:21. — Твоё безрассудство уже погубило тебя однажды, — собеседник вновь оказался рядом, повернув свою безликую голову и указывая направление к будущему мертвецу. Зрелище открылось воистину тошнотворное, насколько бывший человек мог помнить это поганое ощущение. На камнях, в куче прогнивших тряпок лежало тело, к которому и прибегала та жирная крыса. Полуобглоданные кости уже успели заветриться, а плоть начать гнить, но внезапно падаль зашевелилась в тщетной попытке приподняться и повернула голову ровно туда, где стояли Смерти. На испещрённом язвами лице сложно было выделить хоть какие-то черты, которые могли бы подтвердить догадки о личности этого ещё живого трупа, но в один момент тот открыл глаза. Пронзительный взгляд ещё чистых бирюзовых глаз уставился в предполагаемую пустоту, словно бы он видел тех, кто за ним пришёл. — Я так рад Вам… — едва различимо прошептал ещё живой мертвец, натягивая проглядывающие сквозь последние лоскутки кожи лицевые мышцы в жалком подобии улыбки. Секундная стрелка почти пересекла точку невозврата, но Бьякуран всё же успел провести косой сквозь тело своего бывшего подчинённого, пока не стало слишком поздно. — Ты замешкался, — безразлично констатировало хтоническое существо. — Он обратился ко мне. Почему он нас видел? — альбинос отвернулся от обезображенного ещё при жизни трупа с застывшей навечно улыбкой. — Люди видят Смерть только в одном случае — когда слишком долго не могут умереть и находятся между всеми мирами одновременно. Чаще всего Великое Ничто забирает их, делая частью нас. — Я видел много болезней и казней за свою не слишком долгую жизнь, но такой стойкости — никогда. Что ж, я не ошибся в нём, однажды даровав возможность, — мрачно усмехнулся Бьякуран. Он поудобнее перехватил косу и рассёк пространство перед собой, создавая прореху. — Сегодня выдался на редкость отвратительный день, — бросил напоследок, ступая в портал и совершенно не замечая, как одна половина его собственного тела начинает покрываться красновато-розовыми пятнами.***
Зеркала… Теперь зеркала стали его врагом, отражая уже совсем не такую привлекательную внешность. Ровно половина его тела утратила прежнюю белизну и покрылась ожогами, местами даже обуглившись, но сильнее, к счастью, не разлагалась. По той стороне, где раньше находился знак Семьи, теперь была печать Смерти. Вечное напоминание о том, что он больше никогда не станет прежним. Крылья за спиной же полностью окрасились в чёрный, словно насквозь пропитались сажей. Однообразные дни больше не напрягали своей скукой и серостью, каждый из них просто потерял всякое значение. Они слились в единую беспросветную пустоту — стали частью их Великого Ничто. Бьякуран чувствовал себя так, будто где-то потерялась его часть. Та самая, которая когда-то давала ему желание жить и бороться, идти к своей цели. Теперь же он даже эту цель вряд ли назовёт, поскольку старой, вроде как, достиг, а новая так и не появилась. На странице фолианта вновь появилось имя, заставляя на пару мгновений позабыть о том, кто он и где находится: Ирие Шоичи — 4:00 Вот и последний человек, что хоть что-то для него значил. А значил ли? Бьякуран уже не был в этом уверен, пытаясь вспомнить, что же именно их связывало, но никак не припоминая. Он коснулся пальцами пергамента в 3:57, отправляясь по новому адресу. Стон боли — первое, чем его встретила смутно знакомая квартира, которую точно уже доводилось видеть, но никак не помнилось где. В одной из её комнат удалось обнаружить и хозяина — молодого рыжего парня в нелепых очках, свернувшегося в позу эмбриона от… от чего? Альбинос подошёл ближе, чтобы получше рассмотреть. Такое же смутно знакомое лицо было искажено гримасой… боли? Так ведь называется это неприятное чувство, словно каждый орган сжимают в кулак? В голове внезапно мелькают воспоминания о прошлом, где он сам и этот паренёк были вместе в этой самой квартире, весело смеясь по какому-то глупому поводу и что-то оживлённо обсуждая. Вот тот самый стол и компьютер, который он чуть не сбросил на пол, неудачно вытянувшись на стуле во весь рост. И диван тот же самый, вот только Шоичи на нём уже не смеётся, а сплёвывает на пол кровь, которой его тошнит. Надо же, он ведь почти забыл… Молодой бог коснулся своей целой ладонью тела бывшего друга, но тот ничего не ощутил, кроме лёгкого холодка по коже, и его не видел, продолжая захлёбываться кровью. — Вот как… Значит, ты запустил свою язву до такого состояния, дорогой Шо-тян? — Бьякуран тепло улыбнулся, поддавшись приятным воспоминаниям. — Как жаль, ты ведь всегда был таким умным. Ему не нужен был ответ собеседника, он и сам всё прекрасно видел и понимал. Мафия не любит добрых и не прощает слабостей. Вот и борьба Ирие Шоичи за справедливость подошла к концу. Кто знает, как сложилась бы их жизнь, если бы он не предал их дружбу? — Время почти вышло, — бесстрастный голос вновь раздался совсем рядом. — Ты снова мешкаешь. — Ойя, вовсе нет, — Бьякуран улыбнулся собеседнику, склонив голову набок. — Я не стану его убивать. — Отказываешься? — оба повернули головы к часам — 3:59. — Нет, он умрёт сегодня, но убью его не я, — молодой бог продолжал улыбаться. — Его убьёшь ты. — Мы не станем исполнять твою работу, — Смерть покачали головой. — Теперь это твоя работа, — имя из книги божества перенеслось в книгу Смерти. Ещё один взгляд на часы — 4:00 и секундная стрелка неумолимо движется к точке невозврата. Мрачная фигура взмахивает косой и отсекает жизнь, заставляя тело замереть, свесившись с кровати, — и на пол закапала кровь, вытекающая изо рта. — Ты злоупотребляешь своими полномочиями, — холодно объявил безликий, перехватив своё мрачное орудие. — Разве? — с притворным сожалением покачал головой Бьякуран. — А я совсем и не заметил. Какая досада. Он коснулся следующего имени в списке и исчез, оставляя собеседника в одиночестве. Раз уж человеческие радости и удовольствия ему недоступны, всегда можно развлечься, прощупывая тонкие грани чужого терпения.