slowmotion

Они все говорят одно и то же. Каждый день, каждый час, каждую минуту. Они все считают меня невменяемым — так проще управлять, проще доломать, и отчитываться перед начальством тоже проще. Кем себя считаю я? Несколько лет назад я бы с гордостью произнес то, что сейчас не могу сказать ни при каких обстоятельствах. Я полагал, что меня невозможно сломать, что все пережитое мною станет очередным уроком, из которого я смогу извлечь опыт. Я практически ничего не помню: ни глаз, ни голосов, ни улыбок, ни имён. Из ярких воспоминаний только монохромная палата, в которую меня определили после одного инцидента. [Абсолютно точно вам говорю, парень слетел с катушек, ему нужно лечение. Вы вообще видели, с каким безразличием он…] Да, я действительно искалечил весь персонал, используя стандартную шариковую ручку, оставленную кем-то по ошибке. Это не повод сослаться на мою нестабильную психику. Я даже не в курсе, какой диагноз они мне поставили. И я также не знаю, кому пришло в голову меня запереть здесь. – Он выглядит вполне вменяемым, – девушка в белом халате что-то черкает в своем блокноте, со всех сторон осматривая пациента. – Сейчас у него интермиссия, вам повезло. Интермиссия? За кого вы меня здесь принимаете, черт возьми. Скажите уже, что со мной не так. Я не убийца, не могу быть. Я всего лишь хотел поговорить. – И сколько она длится обычно? Каковы симптомы? – девушка наклоняется чуть ближе, улыбаясь сквозь маску. Брюнет смотрит на нее неотрывно, абсолютно спокойными и живыми глазами. – 48-ми часовая периодичность. Депрессия и гипомания чередуются между собой, мы все еще не можем поставить более точный диагноз, слишком изменчивые и непостоянные настроения. Начинаю понимать, они окрестили меня маньяком и закрыли здесь, считая, что смогут помочь? Или может это чей-то план. Голова гудит, мысли путаются, как прикажете мне соображать? – Ой, – незнакомка немного отскочила, прижимая блокнот ближе к себе. На ее лбу появились морщины, – и часто он так дергается? Я? Да это ты только что дернулась. Какого хрена вы видите абсолютно другую картину? – Нет, его приступы всегда граничат с неуправляемым желанием убивать, или с опустошением, безразличием ко всему, что происходит вокруг. К себе, кстати, тоже. – Он что-нибудь говорит? Ну, может что-то, за что хочется зацепиться? Они не слушают все равно. Либо умело делают вид, что им плевать, я ведь несовершенен. Бесполезно спрашивать тех, кто считает меня психом. – Постоянно молчит. Он как тишина: неопределенный, жуткий и безмолвный. И самое страшное в этом всем — мы никогда не знаем, кто умрет следующим. Чушь. Я никого не убивал. – Ясно, – девушка кивает, последний раз взглянув на пациента, – тогда я зайду через неделю. Посмотрю, каких результатов вы добьетесь, проводя лечение. Будьте осторожны. Спустя эту самую неделю никто и не пришел. Тогда я понял, что мой диагноз безнадежен, или им просто легче считать его таковым. Они не занимались моим лечением, лишь угрожали, что будут калечить, если я посмею убить кого-то еще. Их эксперименты с помощью современной техники были ближе к успеху, чем когда-либо еще. Им только нужно было меня растормошить, вызвать какие-то эмоции, чтобы я подтвердил то, что написано в моей карте. Маниакально-депрессивный психоз, при котором человек ведет себя неоднозначно, переливая свои чувства и эмоции из мании в депрессию, и обратно. Интермиссией они называют тот временной период, когда меня сравнительно можно контролировать, когда мое состояние в пределах нормы, а сознание восстанавливается в полном объеме. За этот период я не вспомнил ни одной связной вещи, что могла привести меня к ответам. Здесь я впервые пожалел, что не спрыгнул с крыши еще в школе. Мой отец был зверски убит вражеской семьей, изрезанное в мясо тело я видел собственными глазами, когда в штаб прислали посылку с довольно милой запиской. К сожалению, я не помню ее содержание, но зато помню, что в тот день от моей психики откололся кусок вменяемости. – Ямамото, прошу тебя, остановись. Все без толку, не нужно мне ничего говорить. Если не сделаю сейчас, сделаю потом. – Ямамото Такеши, я сказал: остановись. Я сжал кулаки до посинения, но обернулся. Зачем только ты постоянно пытаешься меня остановить? Что ж, дело твое. – Ничего не изменится, если ты отомстишь. Твоего отца нельзя вернуть, смирись и живи дальше. Каждый из нас что-то теряет, ты ведь… – Что потерял ты? Любимую школу? О, погоди, может гордость? Весь комитет пошел за тобой, даже если знал, что погибнет. У тебя есть сила, большего ты не хотел. Вижу, как ты прячешь дрожащие руки в этом своем дурацком традиционном костюме. Мне плевать, что я тебя задел, ты ведь у нас непоколебимая, безэмоциональная скала, так почем тебе знать, что чувствую я? – Хорошо, иди. В тот день я перебил всех, кого можно было найти в резиденции. Моя катана никогда не видела столько крови и изрезанной плоти, я ломал кости тем, кто уже был не в состоянии двигаться, но все еще был жив. Я делал это молча, не произнося ни слова, в моих глазах не было азарта битвы, они были пусты, я чувствовал, как каждое убийство порождало в моем сердце непроходимый холод. Я был собой доволен и горд. И в этот раз от моей психики откололся второй кусок: сострадания. Вернувшись в штаб Вонголы, я истекал кровью, но всем было ясно, что не своей. Гокудера злился и плакал, семпай с сожалением посмотрел на меня и отвёл Ламбо в другую комнату, не позволяя увидеть то, что его бы сломало. Мукуро лишь усмехнулся, хлопая Тсуну по плечу, мне удалось прочесть по его губам: «я говорил тебе, кто он на самом деле». Тсуна обернулся, смотря на Хибари, который впервые за долгое время проявил слишком много эмоций. Он смотрел на меня полупустыми глазами, явно не желая верить в происходящее, резко смахнув слезу с левой щеки, он развернулся и ушел. Больше я его не видел. – Может и меня хочешь убить, а? Ямамото, чего ты молчишь? К чему эти глупые расспросы, ты же босс. Хоть раз сделай как надо. – Мне придется что-то сказать Бьякурану. Что-то, чтобы он вдруг не решил объявить Вонголе войну, в которой мы вряд ли вообще выживем, потому что другие семьи поддержат более разумную сторону. Более вменяемую, – Тсуна повысил голос в разговоре со мной, как не делал никогда, – переговоры завтра, хочу, чтобы ты знал: я не стану тебя защищать. Этого и следовало ожидать, не удивил. Мне было настолько безразлично, что я не слышал и половины сказанного им. Какое-то совещание, смутно что-то про войну — ничего не помню. Только с переговоров Тсуна не вернулся, что стало вторым ударом для Вонголы. Гокудера пытался убить меня, семпай его остановил, но больше никто из них со мной не говорил. А спустя какое-то время я очнулся здесь, в психиатрической клинике. Сегодня, если мои подсчеты верны, мне можно праздновать годовщину пребывания в этом очаровательном месте. Значит, полагается, что я должен сделать себе подарок. Хотелось бы отпустить прошлое и пережитое, но я и так ничего не помню. Остается только одно.

«Для меня тогда перевернули мир, однако выбор невелик и нивелирован и, видимо, я должен Как бы ни было тошно Пережить эти кадры в режиме fast mode И только последний прыжок мой — в режиме slowmo В режиме slowmotion»