Что, если мы не справимся с долгом?
Ненавижу тебя. Лежу в огромной тёплой мягкой кровати, и ненавижу тебя. Обнимаю плюшевых зверюшек и ненавижу тебя. Рыдаю как идиотка из-за невыносимой боли в груди и всё ещё ненавижу тебя. И люблю. И ненавижу свою любовь к тебе. — Я больше не могу, хватит, я хочу домой, — шёпот, едва слышный и хриплый срывается с губ, которые запеклись коркой от частого дыхания и отсутствия влаги. Хотя сейчас я просто в колоссальных объемах её генерирую, рыдая в головы плюшевых друзей. Алые от крови ногти впиваются в ладони, которыми я обнимаю себя, сдерживают истеричную дрожь. Я знаю, что он знает, что я плачу. И что ему это абсолютно безразлично. Я слышу скрип пера по бумаге, на которой он что-то пишет, наверное очередное письмо своей шлюхе любовнице. Ненавижу. Новый приступ слез заставляет сжаться в комок, когда я слышу его голос: — Опять? Не надоело ещё рыдать каждую ночь? Я молчу, боясь спровоцировать Кунсайта на новую порцию агрессии. Нет, он не бьёт меня, он же мой муж. Он всего лишь заставляет меня делать то, что он хочет. А мне противно прикасаться к нему, противно чувствовать его касания, потому что я знаю, он спит со мной не по любви, а по зову долга. А я, полнейшая дура, делала в точности до наоборот. Вместе с долбаными ногами развела перед ним своё сердце, душу и получила в них смачный плевок. — Я задал тебе вопрос, отвечай, милая, — голос мягок, если это вообще возможно в ситуации с куском льда. Сидит передо мной на коленях, положив подбородок на подушку и отводит руки от плюшевых зверей. — Что на этот раз обидело мою принцессу? — Моё имя Минория, а не Беррил, — выходит жёстче, чем я надеялась произнести. Откуда-то в голосе возникло железо, холод и боль. Хотел знать, что обидело принцессу? Получай, хоть я и пожалею об этом потом. — Я ненавижу тебя, Кунсайт. Ненавижу! Ненавижу, что ты трахаешь меня с полностью отсутствующим лицом, что ты называешь не моё имя и что если, слава богине, ты делаешь мне случайно приятно, то тут же это убиваешь своей мерзкой доминацией. Может твоей ненаглядной Берилл и нравится, когда её душат так, что отключаешься к чертовой матери, то мне это абсолютно не нравится! И почему я, идиотка, выбрала тебя?! Могла выбрать кого угодно, а выбрала такой кусок дерьма! И ведь мало того, уже год ты не можешь подарить мне ребёнка! И Берилл тоже! Так что нечего тыкать в меня пальцем, тут только твоя вина! Этот ребёнок избавил бы нас обоих от этой мерзкой фальши! Слова сами текут, превращаясь то в горький шёпот, то в громкий крик. А последние слова вообще бьют в больную точку лорда, я мстительно улыбаюсь, когда он бледнеет и сжимает зубы так, что желваки ходят. За что сразу же получаю первый в жизни удар. Всего лишь пощёчина, но становится вдвойне больно. Я хватаюсь за лицом руками, заглушая новый приступ рыданий. — Заткнись, Минория. Ты не способна родить, потому что ты воин и всё свои женские функции растеряла на своих игрушечных войнах планетки, которая и не помнит о тебе. А вот Берилл, как раз таки, делала уже два аборта. А вот это ещё больнее, чем удар. Руки сами тянутся к низу живота, сжимая его ладонями в попытке защитить. Он не прав, не может быть прав. Глубоко вдохнув, я открываю глаза и смотрю на своего мучителя. — Я ведь чувствую, Кунсайт, когда кто-то несёт под сердцем ребёнка. И она не из их числа. Ты слишком заврался, дорогой, — улыбаюсь, со всей силы влепив ответную оплеуху мужчине и вскакиваю с другой стороны кровати, прижимая к груди своих питомцев. Один раз он уже спалил их предшественников и неделю ходил с синяками на лице. — Я всё ещё богиня, любви, семьи и деторождения. И как богиня, заявляю тебе, пока ты не полюбишь меня, у тебя не будет первенца. Предсказание Рейаны, которое она сделала для нас перед свадьбой само слетает с губ. Я грустно улыбаюсь, понимая, что он не поймёт этих слов. Держится за отбитую щеку и так и стоит на коленях, боясь приблизиться ко мне, поскольку сияние силы защищает и лечит мои душевные и физические раны, окружая щитом. Ухожу в смежную со спальней комнату, ванную, и закрыв дверь, падаю там и рыдаю в голос, не скрывая криков боли. Я ведь и правда всего лишь хочу, чтобы Кунсайт любил меня, только меня, и чтобы у нас была семья, и с этими плюшевыми детьми играли наши дети. Я перебираю застывшими пальцами пушистые тельца и закрываю глаза, позволяя проблемам уйти прочь хоть на время.Что, если мы не справимся с долгом?
В камине уютно потрескивают брёвна, тени прыгают по стенам и моя жена рыдает уже битый час, отвлекая меня от важного дела. Донесение моему принцу, вернее, уже королю Эндимиону, о состоянии северных земель, о состоянии армии и прочих политических делах. Но рыдания девушки полностью сбивают. А потом она вообще шепчет, словно говорит сама с собой: — Я больше не могу, хватит, я хочу домой. И словно гром среди ясного неба. Ну вот и что прикажете с ней делать? Видеть её опухшее от рыданий лицо противно. И я бы с радостью отправил бы её к родителям, если бы не её милая подружка Серенити, ныне моя королева, не грозила бы обиду своих подруг смертью. — Опять? Не надоело ещё рыдать каждую ночь? Надеюсь, что это её отрезвит и заставит успокоиться, а там она уснёт и я тоже смогу спокойно поспать. Понимаю её, с одной стороны, а с другой жаловаться в общем-то и не на что. Минория сама говорила, что понимает наличие или отсутствие фавориток у людей, но полностью ненавидит это явление. И не повезло же ей выйти за меня. Не собираюсь ограничивать себя в желаниях, особенно если рядом Берилл, которая сама вешается на меня. Что ж поделать, такой я популярный, хоть и самому это не по душе. Девушка и не думает прекращать свои страдания, шумно дышит носом и трясется. Всё же встаю и подхожу к ней, Встав на колени у кровати и откинув одеяло с её головы, стараюсь говорить как можно мягче: — Я задал тебе вопрос, отвечай, милая, — милая превратилась вместе с кроватью в солёную лужу и прижимает к груди свои игрушки, всего три. Но держит их так, словно они её дети. — Что на этот раз обидело мою принцессу? — Моё имя Минория, а не Берилл, — смотрит на меня затравленно, что абсолютно не вяжется с её ледяным голосом. И только я собираюсь в двухсотый раз объяснить, что всё это условности и что когда я с ней, то только с ней, как она выдаёт целую тираду: — Я ненавижу тебя, Кунсайт. Ненавижу! Ненавижу, что ты трахаешь меня с полностью отсутствующим лицом, что ты называешь не моё имя и что если, слава богине, ты делаешь мне случайно приятно, то тут же это убиваешь своей мерзкой доминацией. Может твоей ненаглядной Берилл и нравится, когда её душат так, что отключаешься к чертовой матери, то мне это абсолютно не нравится! И почему я, идиотка, выбрала тебя?! Могла выбрать кого угодно, а выбрала такой кусок дерьма! И ведь мало того, уже год ты не можешь подарить мне ребёнка! И Берилл тоже! Так что нечего тыкать в меня пальцем, тут только твоя вина! Этот ребёнок избавил бы нас обоих от этой мерзкой фальши! Я изо всех сил старался быть добр к ней, видит бог, но она переходит всё границы. Отвешиваю девушке среднюю пощёчину, и тут же жалею об этом. Раненым зверем вскрикивает и трясется, закрыв лицо руками. Но исправить уже ничего нельзя. — Заткнись, Минория. Ты не способна родить, потому что ты воин и всё свои женские функции растеряла на своих игрушечных войнах планетки, которая и не помнит о тебе. А вот Берилл, как раз таки, делала уже два аборта. Блефую, конечно, никаких абортов не было. Но видеть посеревшее от боли лицо жены особенно прекрасно. Она медленно опускает руки к животу и сжимает его окровавленными ладонями. А после вообще рассыпается на куски, опустив голову. — Я ведь чувствую, Кунсайт, когда кто-то несёт под сердцем ребёнка. И она не из их числа. Ты слишком заврался, дорогой, — улыбка на её бледном изможденном лице слаще меда, а потом она резко бьёт меня со всей силы и тут же убегает с кровати, боясь того, что я могу сделать. А я ничего не могу сделать. Только тру отбитую щеку и смотрю на неё во всё глаза. Золотое сияние не из этого мира обхватывает её, словно кокон, развивая ветром волосы. — Я всё ещё богиня, любви, семьи и деторождения. И как богиня, заявляю тебе, пока ты не полюбишь меня, у тебя не будет первенца, — пророчество срывается с её сухих губ, словно приговор. Она медленно разворачивается и уходит, баюкая у груди своих плюшевых зверей и закрывается в ванной. И я слышу крики боли, которые она не может сдержать. Ненавижу. Ненавижу её, себя, Берилл и это проклятие, которое не позволяет нам стать свободными, которое заставляет меня едва ли не насиловать девушку, потому что больше она уже не хочет меня, как в первое время. Но долг должен быть выполнен. Я не знаю как это — любить, но если того требует долг, я попытаюсь. Отдаю распоряжение страже, чтобы выслали Берилл из замка и наспех дописываю доклад королю, заканчивая его словами: " Я не проиграл ни одной войны, но боюсь проиграть своей жене. "