Безысходность

— Почему ты, черт возьми, не сбежал?!       Срывающийся на крик, столь непривычно громкий голос Рея бьет по ушам и неожиданной болью отдаётся глубоко в сердце. Опустив глаза в пол, Норман не находит больше сил ответить ему. Он будет в порядке, и больше ничего не нужно.       В эту секунду, босыми ногами стоя на теплом, ветхом деревянном полу ставшего таким привычным и родным за эти годы дома, беловолосый паренёк с легкой улыбкой смотрел на темноволосого товарища рядом, не произнося ни слова. Внутри его груди, где-то под рёбрами, казалось, рвётся наружу пламя. Через устало приопущенные веки виднелся блеклый взор серо-голубых глаз. Спокойное лицо не выражало собой ничего — привычно бледные скулы, светлые ресницы, чуть вздутая жилка у виска и виднеющиеся яркой голубизной тонкие венки под кожей. Даже привычного легкого румянца, что пробегал по щекам парня в особенно хорошие дни, теперь видно не было. Он словно находился у той самой грани, на которой отчаявшийся человек кажется таким блаженно-счастливым, в то время как в душе взрываются галактики, гремят леденящим пламенем чёрные дыры, пожирая сознание и уничтожая душу, пока где-то в районе их аккреационных дисков застревает едва слышное «я не хочу умирать!..», и тут же исчезает среди миллиардов таких же, утопая навеки в безмолвную тьму.       Норман был бессилен, и он с некоторой внутренней гордостью поверженного это признавал. Жизнь впервые так подставила его — в этой экстремальной ситуации, когда нет времени, нет сил, перед глазами лишь чужие — карие, кажется, в этот день особенно сильно темные, глаза, когда страх мешает мыслить разумно, кричит и вьётся тугими узлами в голове — Норман теряет ситуацию, она ускользает сквозь его бледные, тонкие пальцы. Рей кричит что-то, и Норман, будучи в полной прострации и не имея возможности собрать в кучу хоть крупицу своих мыслей, удивленно замечает, как темноволосый друг из последних сил цепляется за безнадежную ситуацию. Уголок губ Нормана мягко дергается, но улыбка выходит жалкой, и он это понимает. Рея словно ударяет током — он вздрагивает, отшатывается, и ошалелым взглядом смотрит на того, с кем провёл всю свою жизнь. — Норман… объяснись, черт возьми… Ты же не можешь, ты не можешь, ты должен-… — Там пропасть, Рей.       И снова осколки сознания с визгом и скрежетом разбиваются о брусчатый пол, разрезая с легким свистом воздушное пространство. Норману нечем дышать. — За стеной. Там пропасть.       Легкая полуулыбка тенью проскальзывает по бледному лицу. Мягкий взгляд, расслабленные веки и чуть приподнятые брови — а Норман умирает внутри, сжигает свою душу неконтролируемым пламенем искреннего желания жить, желания дышать и чувствовать этот мир каждой клеточкой всего тела.       Но он бы все равно не сбежал. Пропасть, океан, жерло вулкана — не важно, чем встретил бы его мир по ту сторону стены. Он знал, что вместо него отправят Рея, он понимал риски и осознанно шёл на этот шаг. Пока перед глазами расплывались темные круги, руки дрожали в припадке, а воздуха вновь и вновь не хватало (Норману казалось, что он не успевает надышаться им) — все это время в блондинистой голове было лишь одно слово.       Рей.       Ведь эти темные, горящие таким же диким отчаянием и болью глаза напротив, они были живые — в них не было смиренного отчаяния, не было безнадежной апатии. Эти глаза излучали силу бороться, сражаться до последнего, и Норман с удивлением замечал, как сам загорается от этого живого, яркого жара души Рея, как горит и сгорает заживо. В их венах течёт раскалённая лава, но в венах Нормана она давно выгорела, испепелила к чертям его сердце, и застыла в глубине сознания темным безмолвным камнем. Парень с маниакальным удовольствием смотрел на Рея, такого пылающего, такого эмоционального и трепещущего, он не мог отвести взгляд. Он сам начинал подозревать себя в мазохизме — это странное желание и тяга к самопожертвованию, лишь бы только сохранить этот живой блеск, лишь бы только это бушующее, полное жизни пламя никогда не догорело.       Рей кричал, но знал, что Норман его не слышит.       Мерный стук часов успокаивал, возвращал в реальность. Крепко стиснув зубы, темноволосый парень медленно выдохнул горячий воздух. Перед глазами все плыло. Щеки были красными, и без того непослушные волосы растрепались ещё сильнее. Рей не плакал — не мог позволить себе такую роскошь, однако губы его то и дело мелко вздрагивали, но он спешил их сжать ещё сильнее. Рука грубо стискивала плечо Нормана, но оба чувствовали, как много было вложено в этот жест. — Ты не пойдёшь, Норман. Ты сбежишь. — Нет, Рей, я пойду. Ты ведь знаешь, это, верно?       Такой мягкий, спокойный голос. Все хорошо. Бывает. Все справились, ты тоже справишься. В конце предложение Нормана едва заметно оборвалось, звук дрогнул и бессильно продолжился едва слышным хрипом, и это словно выбило обоих из иллюзорного транса. Рей резко поднял глаза, и взгляд его вмиг стал таким жалобным, что в голове Нормана пробежало неконтролируемое «молчи, молчи, нет, не смей плакать, когда я так уверен и готов к неизбежному, не смей, я нет стану колебаться, нет…»       Мерный стук часов, раскачивающийся маятник с гравировкой позолоченной кукушки. Каждый стук, каждый ровный шаг — секундой ближе к жатве, секундой ближе к расставанию. Безжалостное время, оно не жалует своих подопечных и ни капли не беспокоится о них, толкая лицом в грязь действительной реальности.       Нога Эммы в ужасном состоянии. Руки Рея то и дело охватывает тремор, и он не может даже удержать в них странную ручку, которую в этот миг с заботой передаёт ему Норман. В глазах блондина же лишь смирение, лишь полный покой и умиротворение, будто бы он уже мертв, а все вокруг — иллюзия умирающего мозга. Но Рей знал, что тот лишь пытается скрыть бушующий где-то в самом сердце огонь. Не хочет обжечь. Не хочет дать ему волю, ведь, стоит только блеклому языку пламени коснуться потемневшей от вечерних бардовых теней кофты Рея, как оно сожжет, уничтожит его до основания, и никто не сможет этого предотвратить.       В комнате повисла тишина, нарушаемая лишь переодическим стуком секундной стрелки и легким покачиванием металлического маятника старинных часов.       В голову вновь и вновь закрадывались непрошеные мысли. Рей отгонял их, жмурился, но ничего не выходило — воспоминания спокойных дней вновь и вновь проскальзывали в его голове. Ведь он всегда жил этим чувством. Порой он сам удивлялся тому, как остался в здравом уме — с самого детства двойная игра, двойная жизнь, напряжение и страх, обычный человеческий страх. Он ведь совсем ребёнок. Порой, смотря в зеркало, Рей ужасался. Оттуда на него смотрело детское, округлое лицо. Он видел небольшое худощавое тело в белоснежной кофточке, копну густых, растрепанных чёрных волос. Он видел ребёнка, который должен был жить счастливой детской жизнью.       Смотря в зеркало, Рей старался никогда не пересекаться взглядом с собой из отражения. Стоит только увидеть залёгшие под темными глазами тени, как дрожь проходится по спине, заставляя поёжиться. Рей боялся себя. Своего взгляда. Своей детской внешности, того, кем он стал. А может все это — просто мираж его больного сознания, а сам он сейчас бьется в припадке в какой-нибудь грязной больнице захолустного городишки? И нет никаких демонов, нет никаких детей, нет Изабеллы…       Одним движением руки старый рычаг крана открылся до упора. Ледяная вода освежает, Рей помнил это с незапамятных времен. Успокаивает, приводит мысли в порядок. Намокшие пряди свисают по бокам от лица, пушистая челка не закрывает глаз. Он знал, на что идёт. И ни капли не жалеет об этом. Эмма, Норман… Норман. Не важно, через что придётся пройти, чтобы защитить их. Рей спасёт Нормана, потому что Норман и его спокойная улыбка стали для него солнцем, а Эмма так нравится Норману, поэтому Рей пойдёт на любые жертвы и ради неё тоже.       Стоит только прикрыть глаза на мгновение, и мимо проносится блеклое, выцветшее с течением времени воспоминание. Рей редко играл в догонялки с другими детьми — столь нелюбимые им книги лежали вокруг него стопками, и он с жадностью вчитывался в каждую страницу — времени не было, никогда не было, он должен был быть готовым каждую минуту. Каждый час на счету, а Рею просто не дали право на ошибку. «Рей. Почему ты тут?»       Увлечённый своими тяжелыми мыслями, парень даже не услышал привычного тихого скрипа деревянной двери. Не услышал и того, как по привычке щелкнул ближний к ней брусок, когда детская нога аккуратно ступила на него. Лишь голос смог вывести из астрала темноволосого гения, заставив вздрогнуть и в панике закрыть книгу. Подняв взор уставших, все таких же темных глаз, Рей увидел перед собой своего друга, что, как и всегда, лишь едва заметно улыбался уголками губ. Норман медленно подошел, задумчиво оглядев бардак на столе. Сам небольшой читальный столик располагался у окна, а потому дневной свет падал прямо на устроенную Реем вакханалию. Многие книги лежали раскрытыми друг на друге, поверх них валялась пачка цветных карандашей, скомканный лист бумаги и помятая коричневая тетрадь, в которой мелким, неразборчивым почерком были расписаны какие-то таблички и столбики. Норман понимающе усмехнулся, вновь переведя взгляд на Рея. «На улице стало совсем жарко, мама отпустила меня в дом. Эмма осталась играть с детьми, так что… я решил поискать тебя.» — звук отодвигающегося стула оповестил темноволосого парня о том, что Норман сел рядом с ним. Тихая, добродушная усмешка слетела с его бледных губ. — «Я был уверен в том, что найду тебя здесь.» Рей тихо вздохнул, переводя на Нормана усталый взгляд. Белые волосы ровными, прямыми прядями лежали на детской голове, и лишь одна из них так забавно вилась сбоку. Сколько бы Норман не пытался приглаживать ее, сколько не пытался вернуть ей правильную форму, она всегда вылезала обратно. На бледных щеках выступил едва заметный румянец, взгляд заинтересованных голубых глаз был прикован к угрюмому парню напротив. Они были такими разными, и это восхищало Рея. В его тяжелой повседневности, в его вечном напряжении и страхе за несбыточность его мечтаний Норман был единственным, кто мог успокоить его без слов. Несколько секунд они просто смотрели друг на друга, после чего Норман первым прервал тишину. Он неожиданно улыбнулся ещё шире, немного прищурив глаза. «Рей, ты снова хмуришься, стоит только кому-то тебя потревожить. Ты всегда выглядишь уставшим, напряженным, словно несёшь на себе какое-то бремя. Ты ведь знаешь, что можешь поделиться со мной, верно?» — Брови темноволосого удивленно поползли вверх от столь спонтанного, но невероятно точного замечания. — «Я ведь тоже переживаю за тебя. Думаешь, я совсем не замечаю того, как меняется твоё настроение?»       Мерно покачивался железный маятник старинных часов. Рей отвёл взгляд в пол, не в силах выдержать на себе пристальный взгляд светлых глаз. Что он ответит ему? Врать Норману — что прыгать в океан, не умея плавать в луже. Рей на собственном опыте знал, что беловолосый паренёк всегда знает правду, как бы от него таковую не скрывали. Он лишь улыбнётся в ответ и немного кивнёт головой, но в душу вновь закрадётся мерзкое и паршивое чувство, после которого будешь ненавидеть себя за такой бесчестный поступок… но и правду ведь ему не скажешь. Казалось, Норман выше их, он и не человек вовсе, а божество, которое сидит сейчас перед Реем в солнечных лучах и нежным, снисходительным взглядом смотрит на его отчаянные потуги выжить в этом суровом мире. «Все хорошо, Норман. Ты слишком накручиваешь себя.» — кроткая, почти что незаметная улыбка. И оба знают, что это неправда, но оба делают вид, что искренне верят, и никто больше не произносит ни слова. Снова тихий скрежет деревянной ножки стула о брусчатый пол. Лёгкое прикосновение плечами — Рей с нечитаемым лицом смотрит за тем, как Норман вплотную придвигается к нему, да так, что их руки оказываются прижатыми друг к другу. Светлый, ясный взгляд вновь пробегается по заваленному столу, после чего с неким упреком смотрит прямо в тёмные глаза напротив. Под прямыми солнечными лучами глаза Рея больше не выглядят такими уставшими — их тьму разрезают солнечные блики, и вместо привычной черноты в них тягучей, вязкой субстанцией льётся густой янтарь. Норман долго не отводит взгляд; Рей не решается даже вдохнуть лишний воздух. Вдруг, худая бледная рука касается его шеи, и спустя секунду темноволосый осознаёт, что его голову настойчиво уложили на чужое плечо. «Ты вымотан, Рей. Не говори ничего. Ты не обязан делиться своими секретами, но я настаиваю на том, чтобы ты отпустил все хотя бы на секунду и отдохнул ещё немного.»       Тихое возмущение так и застревает в горле, вырываясь наружу лишь едва слышным хрипом. В библиотеке так тихо, что, кажется, единственный цикличный стук секундной стрелки в циферблате отдаётся звоном в ушах; солнечные зайчики бегают по темным дубовым полкам, и взгляд Рея лениво перемещается из точки в точку, пытаясь уследить хотя бы за одним. В голове — звон, пустота, словно кто-то вытряс остатки мыслей, заполнив вакуумом образовавшееся пространство.       Он не позволит. Он никогда не позволит забрать у него это беловолосое недоразумение. Уставшие веки медленно опускаются, и Рей едва слышно вздыхает. Что бы не случилось, каким бы не был завтрашний день, он останется в этом моменте на всю свою жизнь. Пока мягкая, тёплая ладонь с нежностью поглаживает его по растрепанным волосам, пока тихий голос Нормана на фоне рассказывает о том, как Фил с Эммой учили песенку на день рождения их любимой мамы — Рей уже не слышит, о чем идёт речь, он просто тонет в этом моменте, позволяя наконец столь долгожданному расслаблению накатить на него с головой. Он чувствует, как сон медленно загребает его в свои руки, и Рей из последних сил вырывается из них, борется с накатившей усталостью. Он не хочет засыпать, прерывать это блаженное чувство, он хочет навсегда запечатлеть в своей памяти тёплую ладонь на своей макушке и тихий голос с легкой хрипотцой, который впервые слышится ему так близко. И он цепляется за это чувство до тех пор, пока последнее слово Нормана не тонет в тёплой, вязкой темноте подступившего царства Морфея.

***

      За окном уже давно потемнело. Солнце зашло за низкие макушки пушистых ёлок, бледно-бардовым заревом украшая резко помутневшее небо. Вскоре закат сменился такими же резкими сумерками, и плантация в одно мгновение окунулась в холодную, молчаливую ночную тьму.       Прислонившись к холодной стене, Рей нечитаемым взглядом смотрел в мутное стекло. Луна совсем померкла, потерялась за тучами, и лишь смазанные очертания ее плоского диска слегка виднелись на ночном беззвёздном небе. В библиотеке было тихо. Поломанный маятник часов неподвижной глыбой повис под циферблатом, а короткая стрелка с узорчатой резьбой так и замерла на половине второго. Тяжелые, массивные тени высоких дубовых книжных полок давили на Рея, не оставляя ему и крохотного пространства для того, чтобы дышать. Прижав ноги к груди и обхватив их руками, он все так же всматривался в отблески мутной луны, и вся фигура его, худая, темная и поникшая, даже не казалась лишней на фоне удушающей атмосферы ночного читального зала.       Скрипнула дверь, но половица не щелкнула под хрупким движением детской ножки. Послышался тонкий голосок; должно быть, Анна. Она мягко улыбнулась и позвала Рея скорее выходить на нижний этаж, в коридор — Норман уже собрал свои вещи и прощается с детьми, должно быть, скоро мама поведёт его в приемную семью, в новый мир, в новую жизнь, и она непременно поспешила сообщить Рею, как рада за их общего друга.       Ноги не слушались. Шаг за шагом Рей снова чувствовал, как сам небосвод держится на его плечах — давит, прижимает к земле, не даёт сделать и шагу вперёд. Кровь кипит в венах, и раскалённая лава внутри кричит, плачет и вопит, Рей жмурится, слабо, едва лишь хватает сил, но наваждение не уходит, лишь с новой силой накатывая на мальчишку. Узкий, холодный коридор. Он сжимает его в своих тисках, ещё секунда — и Рей не выдержит, сорвётся, он не дойдёт до конца…       Хрупкая фигурка Анны, девочки, что идёт впереди — спасительный круг. Рей с жадностью цепляется за неё своим взглядом, пытаясь сохранить внутренний контроль над уставшим, истощенным телом. Он не должен показывать бурю, что сжирает его изнутри, размалывает органы в мясорубке. Он счастлив. Нормана забирает приемная семья. Рей счастлив. Норман счастлив. Все вокруг непременно счастливы. Монотонное повторение вызубренной фразы не помогает — и Рей снова и снова тонет в собственном отчаянии.       Он действительно пытался держаться, пытался забыться и не подавать и малейшего виду до самого конца, но… последний поворот, и он видит то, что никогда не хотел бы видеть даже в самом мерзком кошмаре. Голова плывет, картинка перед глазами — тоже, а Норман стоит посреди гостевой комнаты и улыбается. На нем, кажется, новая одежда — аккуратный костюм, выглаженная рубашка с неброской бабочкой и шляпкой, скрывающей природную белизну его коротких волос. Вокруг его со всех сторон облепили дети: Шерил, прижавшись к темному пиджаку, громко рыдает, умоляя Нормана писать ей почаще и никогда-никогда не забывать её. Тома и Нил, стоя чуть поодаль, тихо шмыгают носами, но с некоторой гордостью в глазах смотрят на Нормана перед ними — знают, что тот гордится их стойкостью и мужеством. Эмму же Рей заметил не сразу — она сидела на лавочке почти у самого входа и прижимала побелевшими руками к груди костыль. Голова ее была опущена, лица не было видно из-за отросшей челки, но Рей знал — ей не легче. А возможно, даже тяжелее, чем ему. Девочки помладше вовсю старались подобраться поближе, и Норман обнял их что есть силы, улыбнулся, но на лице больше не было видно живого румянца, кожа пожелтела и стала слишком уж сухой.       Одно неверное движение, и их взгляды пересекаются. Рея пробирает дрожь, его трясёт, он хватается за стену, не в силах стоять на ногах.       Пустой.       Стеклянный, равнодушный и безжизненный взгляд ранее голубых, теперь же внезапно посеревших глаз. Норман улыбается, придерживая Шерил за плечи, и только сейчас Рей замечает, как резко отпечатались тени на этой бледной коже, как исхудало и без того слабое тело, как подрагивают веки… но Норман улыбался. Улыбался, и от этой жуткой улыбки резкая, внезапная мысль насквозь прошила сознание Рея — он боялся. Норман действительно боялся. Никакое он не божество, не ангел, не идеал в сумасшедшем отчаянии Рея, он обычный человек, обычный ребёнок, обычная жертва неправильного, жестокого мира, с которым они столкнулись так рано. Этот страх, что знали и видели лишь Рей и Эмма, панический страх ребёнка, страх перед лицом смерти, он жил в Нормане точно так же, как и в каждом из них. Вся эта плантация — карточный домик Изабеллы, шахматная доска, шаг влево, шаг вправо — расстрел. Гении, стратеги — элитный товар. Никто не волен выбирать свою судьбу, и иллюзия счастья и искренних чувств, что так усердно строил вокруг себя Рей, с треском разваливается прямо под его ногами. Вот к чему привела его инфантильность. Вот к чему привели его его собственные чувства.       И он впервые за всю свою жизнь больше не слушает свой мозг. Он не слушает, как тот отговаривает Рея, не слышит, как смеется бушующая лава в его тонких венах, он не слышит собственных мыслей — отталкивая подбежавшую к нему Анну, он срывается с места и бежит вперёд. В голове больше не осталось мыслей о том, как накажет его Изабелла, не осталось мыслей о сохранении образа, не осталось и сил больше прятаться за маской спокойствия, словно все идёт по плану и ничего не способно его нарушить. Он срывается с места, распихивая детей, отталкивая в сторону Дона, Гильду, Фила. Один рывок, и он из последних сил сцепляет руки на шее Нормана, всем телом повиснув на нем. Рей сжимает этого худощавого, доброго и улыбчивого мальчишку в своих руках, и неконтролируемые слёзы текут по его щекам; он едва сдерживает всхлипы, что рвутся их его груди, жмурит глаза, скидывает темную шляпку, зарываясь пальцами в белоснежные, действительно мягкие на ощупь волосы. Норман даже не шевелится — все так же улыбается натянутой улыбкой, но губы его мелко дрожат. Он не смотрит на Рея, отводит взгляд в стену, и темноволосый мальчишка только сейчас замечает, что нет, глаза Нормана вовсе не безжизненные. Они вновь наполняются чувством, в них виднеется горечь, боль, недосказанность, виднеется искреннее сожаление и отчаяние. Его пламя в сердце ещё горит, оно догорает с особой силой, сжигая их обоих, и с каждой секундой Норману кажется, что от него вскоре не останется даже пепла. — Прости меня, Рей. Прости. Прости, что не смог увидеть этот мир вместе с тобой.       Мягкие руки обвивают дрожащие плечи, и Рей снова чувствует успокаивающее тепло. Его грудь дрожит от нового приступа истерики, и он до побеления костяшек сжимает ткань пиджака Нормана. До крови закусывая губу, он едва заметно мотает головой из стороны в сторону. «Ты ни в чем не виноват.»       Дети постепенно расходятся, переговариваясь и смеясь, оставляя в комнате лишь двух парней и Изабеллу. И ведь никто из них даже не знает, никто даже не задумывается....       Плечо Рея накрывает тёплая взрослая ладонь. Аккуратные, ровно подстрижены ногти, красивая и изящная рука — Изабелла смотрит на Рея, чуть прищурив глаза. — Думаю, Норман тронут тем, как ты дорожишь дружбой с ним. Но нам уже пора. Ты хорошо постарался, Рей.       И вмиг все рушится, и Рей падает в кромешную тьму, не чувствуя даже собственного тела. Изабелла спокойна, лицо ее всё так же прекрасно и миловидно. Она мягко смотрит на детей, и, кажется, говорит что-то, но Рей ее не слышит. Он отчетливо читает между ее строк — «А я ведь говорила…». И правда. Почему только он решил, что сможет пойти против неё?..       Пальцы слабеют, и пиджак Нормана легко выскальзывает из их стальной хватки. Рей больше не поднимает взгляда, у него не осталось сил. Он слышит скрип входной двери, слышит гул в своей голове, и пламя внутри него резко взрывается, опаляя органы и отравляя душу. Тело больше не двигается. Прислонившись боком к стене, он едва удерживает своё сознание, чтобы не провалиться во тьму.       Дверь с характерным скрипом закрывается за женщиной и мальчиком с белыми, мягкими, словно облако, волосами, оставляя Рея совсем одного в почерневшей комнате. Казалось, единственной опорой для парня сейчас служила ветхая металлическая перекладина, в которую тот, словно умалишенный, вцепился обеими руками до мертвенного побеления костяшек пальцев. Тяжелое дыхание прерывалось едва слышными утробными всхлипами, что, казалось, исходили из самых глубин его души. Взгляд был намертво прикован к размытым в стеклянных окошках фигурам, едва видным от отблеска покачивающейся в руках мамы лампадки. Он видел их маленькие тени, и медленно твердеющая внутри лава с усмешкой твердила ему, что вот и конец, которого он так пытался избежать. Мелькнула тень, скрывая за собой последний жалобный блеск фонаря, после чего мелкое сияние потухло средь тлеющей темноты ночного леса. — Нет… нет, нет, нет, это не…       Отчаянный всхлип разрезал тишину, тихо дрогнул, надрываясь, хриплый от криков и слез голос, после чего вконец обмякшее тело темноволосого подростка с грохотом упало на деревянный пол, разразившись истеричными, неконтролируемыми рыданиями. Рей плакал, наконец дав себе волю, словно маленький ребёнок, сжимая края своей одежды, он не контролировал отчаянных криков, исходящих из самого сердца. Мертвенно бледная Эмма, казавшаяся сейчас старше себя лет на пять, так и застыла в дверном проеме. Взгляд ее более ничего не выражал, фигура померкла и осунулась. А Рей надрывал и без того сорванный голос, он звал его, кричал его имя, совершенно не замечая девушки совсем рядом. Она болезненно поморщилась.       У них не было ни шанса, да?       Впервые Рей проиграл свою битву. Проиграл задолго до ее начала. Но цена за этот проигрыш была слишком велика - впервые он понял, что был не в состоянии заплатить.       Железные решётчатые ворота с пронзительным скрипом обрушились на землю, поднимая клубы пыли. Вокруг фермы вновь воцарилась тишина.