Find Me

Мелкие камни и заплеванные бычки летят в сторону, ударяясь о носки кроссовок. Мимо проносятся дома и тусклые переулки, заставленные коробками. Из окна двухэтажного дома доносится детский плач. Вокруг бледно-жёлтых фонарей вьются мошки, отбрасывающие крошечные мельтешащие тени на грязный асфальт. Хёнджин не знает, куда он несётся, он об этом не думает. В голове густой багровый океан, заставляющий сердце клокотать. Из скованного горла вырывается рваный выдох. Лёгкие калёным углём горят от одышки. Шаги становятся короче, медленнее. Хёнджин проходит ещё три метра и останавливается. Дрожащие пальцы нервно зарываются в волосы. Он растерянно водит головой по сторонам и замечает потрёпанную скамью около старого магазина с антиквариатом. Эта часть улицы упиралась в глухие стены производственных помещений и практически не освещалась. Долетал только тухлый луч кривого фонаря, в который пару месяцев назад врезался грузовик. Спина обессиленно горбится. Хёнджин сидит, потерянно смотря в многолетний асфальт под ногами. Сложенные на коленях руки мёртвыми плетьми свисают вниз. Он бесполезный. Со своими глупыми желаниями он не может оправдать надежды своих родителей. Он – их проигрышный проект, потраченные впустую деньги. Ставка, сделанная не на ту фишку. Кому он нужен такой бестолковый, если даже родители, самые близкие люди, в нём разочаровались? Карман вибрирует. Сначала Хёнджин глупо смотрит на него, не понимая, что нужно делать и как управлять своим телом. Затем он вспоминает, что это телефон, который, наверное, надо достать. На экране высвечивается «Незнакомец». - Да? - Ты уже далеко ушёл? Ты зарядку у меня оставил, телефон до завтра терпит? - Зарядку? Да… да. Легко ложащийся на слух голос Чанбина как будто доносится из другой вселенной. Вселенной, где дышится легко и свободно. Вселенной, где его самого никто не душит, а наоборот, наполняет живительным, сочным кислородом. Там можно смеяться и говорить глупости. Мир, который чужд тому, где он находится сейчас. Здесь всё должно быть серьёзно и чётко. Возможно, поэтому его в нём трясёт, как на аттракционе, где он забыл пристегнуться. - Всё нормально? - Да, - голос предательски делает скачок. - Ты плачешь, что ли? - Нет. Губу приходится закусить. Пальцы сжимают телефон с таким остервенением, что кости начинает ломить. Перед глазами появляется жгучая волна, которую загнать обратно не получается. Всё начинает мелькать, как от десятков ярких вспышек. Фокус никак не может вернуться. - Где ты? – лёгкость в голосе Чанбина сменяется твёрдой озабоченностью. - Неважно, всё нормально. - Я слышу, что ты на улице. Скажи, где ты, я приду. - Я в норме, не надо меня жалеть. - Хёнджин, ты не в норме и в этом нет ничего унизительного. Если ты хочешь побыть один, то я не буду навязываться. Но если тебе нужен кто-то рядом, то я приду. Или ты приходи ко мне. Останешься у меня, места на двоих хватит. Шумный выдох. Щёку прожигает горячей полосой. Хёнджин чувствует себя слабым и бесхребетным, раз позволил себе расклеиться перед другим человеком. Он ненавидит свои позорные слёзы, которые туманят взгляд. Особенно он ненавидит то, как сильно хочется, чтобы Чанбин оказался рядом прямо сейчас и вытащил его из этого болота ущербности, в которое превратилась его повседневная жизнь, когда он не с ним. - Я приду в парк перед кампусом. - Хорошо, тогда встретимся там. Хёнджину стыдно вот так нести свои проблемы на обозрение, но получить дозу успокоения хочется всё же больше. Идти ему всё равно некуда. В какой-то момент появился один единственный человек, к которому он готов бежать в любой ситуации. На самом деле, одному всегда было дико страшно. Хотелось, чтобы его, нахального грубияна, кто-то спас, потому что внутри он чувствует себя никому не нужным ребёнком, который оказался там, где быть слишком опасно, и сам выбраться не может. Густеющую темноту матового неба разгоняют десятки фонарей, выстроенных по линии дорожек в парке. Слышно, как смеются люди, выходящие из караоке-бара. Какая бы трагедия ни случилась в жизни одного человека, маленькая или великая, остальные продолжают идти, как шли, занимаясь своими делами. У всех свой центр фокуса, вокруг которого всё крутится. В мире всегда проживается одна счастливая секунда. Какую точку времени ни возьми – в этот конкретный миг кто-то да счастлив, пока кто-то другой крючится на холодном полу от боли. В белом пакете звонко бьются друг о друга бутылки, когда он опускается на скамью. Хёнджин садится рядом с Чанбином, который внимательно изучает его взглядом, оценивая состояние. Под глазами выступили багровые точки – свидетели, которые безмолвно, но громко говорят о том, что происходило какое-то время назад. Хёнджин отдаёт ему бутылку соджу, а сам открывает вторую и делает глоток из горла, морщась и шипя сквозь сжатые зубы. - Рассказывай. И Хёнджин слушается. Рассказывает слово в слово обо всём, что было, после чего делает ещё один глоток. Горло жжёт так, как будто в него засунули гладкий горячий камень, только-только вытащенный из печи. Он плавится и течёт вниз, в желудок, омывает органы. - Ты, конечно, извини, но… не окупится? Охренеть, как она вообще могла такое тебе сказать? – Чанбин в шоке водит головой, злость обжигает сильнее алкоголя. – Не окупится. Как будто ребёнок - это покупка акций. Нет, может, она имела в виду, что-то другое, но такая формулировка – это дерьма кусок. - Она имела в виду то, что сказала. Почему ты пытаешься её оправдать? Говори, как есть: она считает своего ребёнка провалом. - Ну это же твоя мама. Но да, это… забудь, - Чанбин закидывает руку ему на плечи и слегка потрясывает. – Пошли они на хрен. Ты будешь делать так, как считаешь нужным, и покажешь им всем, что мир на их узких взглядах клином не сошёлся. Ещё немного осталось потерпеть. Я тебя заберу от этих мудил. Уголок губ дёргается, перекашивая линию. Хёнджин выдыхает с усталым смешком. Голова гудит от того, как сильно там всё металось в стороны и билось о черепную коробку. Зелёная бутылка сверкает в жёлтом свете, когда он делает очередной глоток. Немного погодя, голова опускается на чужое плечо. Он слишком измотан, чтобы удержаться, ему нужна была какая-то опора. - Всё хорошо. Отдохни. Чанбин, чья рука всё ещё лежала на его плечах, приобнимает крепче, придвигается, чтобы было удобнее, и сам опускает голову, упираясь щекой в его макушку. На глади озера впереди блестят приплюснутые белёсые блины, отбрасываемые невысокими фонарями. Деревья плавно покачиваются на тёплом ветру, несущем запах сахарной ваты, которую продавали в фургоне, припарковавшемся у входа в парк. Высокая трава щекочет проглядывающие между задравшимися штанинами и кроссовками щиколотки. - Почему с тобой так спокойно? – вырывается у Хёнджина долгую минуту спустя. - Спокойно? - Да. Как будто… как будто всё под контролем. Надёжно. - Не знаю. Я от себя такого не ощущаю, - смешок. – У меня ничего не под контролем. - А кажется, что наоборот, - ладонь Хёнджина похлопывает его по ноге. – Мне даже не так стыдно жаловаться тебе. - Лучше бы было совсем не стыдно. Ладно хоть я позвонил, а то так и сидел бы один, да? - Раньше сидел и ничего. - Я ведь просил звонить мне, если что-то случается. - Ты не обязан каждый раз развлекать меня. - Если я не обязан, это не значит, что я не хочу, - Чанбин сжимает пальцы на его плече, цепляя ими рукав футболки. – Если я могу помочь, то я хочу помочь. Даже если это просто выслушать и посидеть рядом. Кто сказал, что нужно справляться со всем в одиночку? Перед кем ты выпендриваешься? Перед своими кроссовками? Хёнджину вдруг становится смешно от того, как он его отчитывает. Он прикрывает глаза и оседает. Возможно, родители не видят в нём ценности без выдающихся достижений, но пока его принимают в раскрытые руки, он не боится стоять на своём и оказаться без поддержки. Не получит её там, так получит здесь, какой бы она ни была. Чанбин делает два глотка и приглушённо охает, покачивая бутылкой в руке и смотря на плещущуюся внутри жидкость. Как-то быстро они расправились с половиной. Впрочем, если человеку, устроившемуся у него под боком, немного полегчает, то он не имеет ничего против. Хёнджина надо расслабить после такой эмоциональной встряски, чтобы не забирался дальше в свои мыслительные дебри. Поэтому, когда первая партия соджу заканчивается, они идут за второй. Упаковка вяленого мяса на закуску достаточно быстро съедается и летит в мусорку. Ночная прохлада приятно гладит горячую кожу, ероша волосы. Разговор перескакивает с темы на тему и иногда прекращается на пару минут, после чего возобновляется вновь. Когда время переваливает за одиннадцать и до закрытия входной двери остаётся менее часа, они выдвигаются обратно в кампус. Ночью он был непривычно тихий и пустынный, изредка на скамейках виднелись болтающие друзья. Днём постоянно звучал галдёж, либо играла в танцевальной студии музыка, которую было слышно на общих улицах. Теперь же всё было укрыто бархатным покрывалом, приглушающим любые звуки. Заходя в здание общежития, Хёнджин выпрямляется и старается не шаркать ногами, которые резко потяжелели. Он не был сильно пьян, но алкоголь всё-таки взял своё. Смотрители их, конечно, пропустили бы в таком состоянии, но выговор бы сделали в любом случае, так как по правилам нельзя было ни выпивать на территории кампуса, ни находиться там в состоянии алкогольного опьянения. За это могли выписывать штрафные баллы. Особенно Чанбину за то, что он проводит в общежитие левого человека. Сбросив кроссовки у порога апартаментов, Хёнджин идёт в туалет, после чего умывается холодной водой, приводя себя в чувство. Ему, может, и стало легче, но горький осадок внутри всё равно остался и будет напоминать о себе ещё какое-то время. Слишком сильно его задели брошенные в свой адрес слова. Такое не забывается. Чанбин ждёт его у комнаты и прикладывает палец к губам, прося не шуметь. Внутри было темно – измотанный после работы Чан уже лёг спать. Хёнджин заходит внутрь и долго возится со своим ремнём с дурацкой пряжкой, которую ослабевшими пальцами расстёгивать было ещё сложнее. Был бы он у себя – лёг бы прямо в джинсах, но в чужую постель свиньей в уличной одежде лезть не хотел. Сняв, наконец, джинсы и бросив их куда-то на стул, он поднимается вверх по ступенькам и ложится набок, ощущая, как гудящее покалывание заполняет всё его тело на манер помех в телевизоре. Минут через пять рядом опускается умывшийся и переодевшийся в домашнюю одежду Чанбин. Вольно развалиться, конечно, на одноместной кровати возможности не было, но и впритык до упора лежать не приходилось. Всё лучше, чем в доме, где все друг на друга орут и презирают. Хёнджин прикрывает глаза. Цикады, кажется, надрываются под самым окном. Кто-то шёл по гравию со стороны зоны пикников, торопясь до закрытия дверей. С соседней кровати доносилось мерное сопение. Непривычные звуки убаюкивали. Сзади перекидывается рука, нерешительно опускаясь поперёк груди. Как будто чувствуя, что ему взгрустнулось из-за того, что приходится вот так вот сбегать в поисках укрытия. Немного подумав, Хёнджин переворачивается на другой бок. В проскальзывающем через окно свете луны глаза Чанбина слабо поблескивают. Какое-то время они смотрят друг на друга, после чего Хёнджин нешироко, но признательно улыбается. - Спасибо, - шёпотом. Вместо ответа Чанбин кивает, улыбаясь в ответ. Его волосы разбросаны по полосатой подушке, на виске торчит колючий недавно выбритый ёжик. Хёнджин думает о том, насколько бы более отвратительной и невыносимой была его жизнь, не встреться они в тот шторм. Он придвигается ближе и утыкается носом в его шею, обнимая рукой и хватая футболку на лопатке. Возможно, его так размазало от соджу, но сейчас ему это было нужно. Чтобы физически убедиться, что он не один. Чанбин не отстраняется, а обхватывает его, устраиваясь поудобнее, и закрывает глаза. Утром звон будильника пытается тупой ложкой выскрести мозг через уши. Хёнджин морщится, недовольно стонет, щурясь на яркий солнечный свет, и пытается нащупать телефон. Он скидывает с себя руку Чанбина, который даже не думал реагировать, приподнимается и, перегнувшись через него, достаёт телефон из-под подушки, с ненавистью нажимая на кнопку. - Доброе утро. Доносящийся снизу голос принадлежит брюнету, который приветливо улыбается, закидывая за спину рюкзак. На его щеках проступают ямочки. - Доброе, - бормочет Хёнджин, промаргиваясь и собираясь с мыслями. – Хёнджин. Он хватается за ограждение для поддержки и тянет руку для рукопожатия. - Чан, - парень отвечает на него и окидывает недовольно заворчавшего Чанбина весёлым взглядом. – Ты его толкай, если что, а то он так заснёт и проспит всё на свете. - Слышал? Подъём, - Хёнджин шлёпает его по плечу и тот брыкается, отталкиваясь рукой и зарываясь лицом в подушку. - Давай-давай, немного осталось, - Чан смеётся и открывает дверь. – Ладно, я пошёл. Приятно было познакомиться. - Взаимно. Когда дверь закрывается, Хёнджин падает обратно на постель и трёт глаза. Сознание ещё было покрыто ватным слоем после сна и противилось мысли о подъёме. Хотя из-за того, что они легли рано, физически он вполне выспавшийся. - Блин, как-то по-идиотски мы познакомились. Просто какой-то левый чувак в твоей кровати. - Он был в курсе, - Чанбин всё же переворачивается на спину и зевает. – Я написал ему вчера, что ты придёшь. - Везде-то ты поспел, - Хёнджин потягивается. – Ладно, значит с проституткой меня не перепутает. Чанбин глухо гогочет, поправляя сползшее одеяло и устраивая руки на животе. - Кто вообще водит проституток в общагу? - Слыхал я про таких, чего только не происходит в кампусе по ночам. Около пяти минут они продолжают лениво лежать, возвращаясь обратно в реальный мир, где нужно ходить на занятия. Заметив, что Чанбин снова начинает закрывать глаза, Хёнджин расталкивает его и пинками заставляет спуститься вниз, иначе они не успеют позавтракать перед парами. Умывшись, они возвращаются в комнату, чтобы одеться и быстрее выходить. - Возьми у меня что-нибудь, - говорит Чанбин, открывая шкаф. – Футболка твоя вся как из жопы, хоть бы снял на ночь. - Я не люблю спать без верха, - Хёнджин скачет, натягивая узкие джинсы. – Что не жалко? - Всё? – усмешка. – Бери, что хочешь, размер у нас примерно одинаковый. Пастельно-голубая рубашка Чанбина пахнет его мятным парфюмом, который так и не выветривается за день. Из-за этого кажется, что он постоянно находится где-то за плечом. Хёнджин ловит себя на том, что время от времени принюхивается, слегка поворачивая голову и наклоняясь к вороту. Он никогда не был фанатом ношения чужой одежды, но в этот раз его это приободряло. Рубашка напоминала, что где-то ходит тот, кому на него не наплевать. Изнутри покусывают сомнения, больно впиваясь клыками в сознание. Хёнджин не может перестать раздумывать о том, стоит ли идти домой. Родителей он видеть не хочет, но там все его вещи. Сходить забрать их? И куда он потом пойдёт? Не может же он целый месяц теснить Чанбина на его же кровати и прятаться от смотрителей во время проверки комнат. От мысли о новых помоях из обвинений, которые на него могут вылить, в груди искрится обида. Снова жаться в угол своей комнаты, выкручивая громкость до максимума, и считать часы до рассвета, когда можно будет сбежать в университет. В конце концов, Хёнджин скрепя сердце решает, что лучше всё же вернуться. Даже если это позорно, он по-прежнему зависит от своих родителей. У него в отличие от Чанбина остался целый семестр, который нужно будет оплатить. Он терпел всю жизнь, значит без проблем вытерпит ещё один месяц. Теперь ему хотя бы есть, ради чего волочить себя по дороге. Он будет думать о том, что скоро всё будет хорошо, каждый раз, как под рёбрами начнёт зарождаться скользкая истерика. На языке появляется горечь, стоит только увидеть издалека родные окна. Хёнджин делает два глубоких вдоха и выдоха, после чего входит в подъезд и поднимается на свой этаж. Палец колеблется перед тем, как набрать комбинацию на двери. После тихого электронного писка он заходит внутрь и быстро разувается, молясь о том, чтобы его просто проигнорировали. Лучше пусть делают вид, что его не существует. - Пришёл? Из зала выходит мама, скрестив руки на груди. Длинные рукава её домашнего халата важно свисают вниз, путаясь с шёлковым струящимся поясом. Хёнджин поджимает губы и не отвечает. Он идёт в свою комнату, продолжая смотреть в пол, сбрасывает рюкзак на пол и нажимает кнопку питания ноутбука. Рубашка Чанбина бережно вешается на стул, когда он раздевается. Тишина напрягает, но тишина всё же была лучше крика. Когда Хёнджин выходит из душа, осторожно ступая по холодному паркету, он снова сталкивается с мамой. - Ужин на столе, - говорит она сухим голосом и возвращается обратно в зал, где отец смотрел вечерние новости. Ни извинений, ни вопросов о том, где он был и всё ли нормально. Хёнджин выдыхает, садясь за стол. Плевать. Пусть они считают себя правыми и оказывающими ему услугу отсутствием скандала. С этим он жить может. Он готовился к упрёкам и ругани из-за того, что устроил сцену, поэтому такая встреча его более, чем устраивает. Рутина возвращается на рельсы, с которых так резко сошла. Хёнджин слушает дома ссоры, спит, идёт на пары, готовится к экзаменам и идёт обратно домой. Изо дня в день с перерывами на совместные с Чанбином обеды или посиделки в библиотеке, в которой они оба чувствовали себя не к месту. Впрочем, в один из вечеров случается крошечное исключение. Когда Хёнджин выходит из аудитории, где проходили вечерние курсы по синхронному переводу, небо уже было тёмно-смородиновым. Мозг дымился от переизбытка новой информации, в рюкзаке было сложено несколько листов с трудными терминами. Решив передохнуть перед дорогой домой, он идёт в курилку, где с удовольствием затягивается, разминая затёкшую от сидения спину. К его удивлению буквально четверть минуты спустя из соседнего корпуса выходит Чанбин, который замечает его и сворачивает с дороги, ведущей в общежитие. - Тоже преподы дрочат? – спрашивает он, подойдя и зубами доставая из пачки сигарету. - И не говори. Поставили допы на всю неделю. - Чёрт, - Чанбин хлопает себя по карманам. – Жигу где-то оставил. Дай свою. - Я тоже дома забыл, стрельнул у какого-то пацана, - Хёнджин ведёт плечом. – Иди-ка сюда. Он наклоняется вплотную к Чанбину, который недоумённо наблюдает за ним. Кончики сигарет соприкасаются и с секундной задержкой вспыхивает маленькое рыжеватое пламя. Свет озаряет их лица, отражаясь в поблескивающих глазах, которые переходят с сигарет друг на друга. Неожиданная близость со вкусом крепкого табака, заставляющая время замереть на один такт. - Вау, какой джентльмен, - Чанбин выдыхает рассыпчатый дым в ночной воздух, когда они отстраняются. - А то, - Хёнджин насмешливо хмыкает, стряхивая появившийся пепел. – Были сомнения? - Никаких. Помимо дополнительных занятий появилась дополнительная работа. После слов матери в Хёнджине в разы сильнее загорелось осознание того, что надо как-то шевелиться, надо барахтаться и хвататься абсолютно за всё, что попадается под руки, хоть за хлипкие травинки. Он докапывается до десятка бюро переводов насчёт неофициальной работы и проектов за частичную стоимость ради опыта, откликается на все заказы для фрилансеров в интернете, торчит над бумагами ночами, но, наконец, у него появляются деньги. Нестабильный заработок, но он даёт ему понять, что если куда-то стучаться, то хотя бы корку да скинут. Первые экзамены остаются позади и появляются два дня на передышку. Радостные, что на время отстрелялись, Хёнджин с Чанбином идут по коридору университета и смеются, обсуждая просмотренное за обедом видео. В их планах долгожданный ужин в кафе и вечерние гуляния по набережной, чтобы проветрить свои дымящиеся головы. - О, давненько мы не виделись. Привет. Хёнджин смотрит на остановившегося перед ними парня, которого он не знал. Тот растянуто улыбается, но его глаза вразрез с губами остаются неподвижными. - Привет, - весёлый, было, голос Чанбина как будто теряет несколько цветов. - Как экзамен? - Всё нормально. У тебя? - Ничего так, пойдёт. Парень кивает, неопределённо покачивая головой. По реакции Чанбина и его загнанному взгляду Хёнджин думает, что догадывается, кто перед ними стоит. - Я Сынмин, - парень протягивает ему руку. - Хёнджин, - он пожимает её в ответ, вежливо дёргая уголками губ, понимая, что был прав. - Собираетесь пойти развлечься? - Да, думали немного отдохнуть. - Это хорошо, - Сынмин снова несколько раз кивает. – Я часто видел вас вместе на обеде. Близкие друзья? - Да, - отвечает Хёнджин, выдерживая его взгляд. – А что? Что-то не так? - Да нет, - Сынмин пожимает плечами. – Очень хорошо иметь друзей, которые могут пригодиться, так ведь? Чанбин не отвечает и нервно ведёт челюстью. Тон всего произнесённого с самого начала был лёгкий, однако атмосферу можно было буквально взять в руки и скатать, как пластилин. - Это всё? Мы торопимся, - Хёнджину не нравится, каким скованным стал Чанбин от присутствия этого человека, потому что обычно Чанбин был не такой. - Конечно, я понимаю. Хотел просто тебя предупредить, что с ним надо быть поосторожнее. А то будущий юрист любит пренебрегать законами о чужой собственности. И брать то, что ему не принадлежит. Как он взял украшения моей мамы. Чанбин выдыхает через нос, сжимая зубы. Его лицо потемнело, но он не может выдавить из себя ни слова. Он не думает, что имеет на это право и должен терпеть, как наказание за то, что сделал. В конце концов, он ему должен. Хёнджин смотрит на него, после чего переводит взгляд на всё так же улыбающегося Сынмина, ждущего реакции. - Что ж, спасибо за предупреждение, - Хёнджин кивает и тоже улыбается, однако его улыбка застывает. – Тогда давай и я тебя предупрежу. - О чём? Сынмин едва успевает договорить, как ему в скулу прилетает кулак. Его отбрасывает назад и он, не удержавшись на ногах, летит на плиточный пол. Ладонь хватается за щеку, глаза в шоке распахиваются, смотря на нависшего над ним Хёнджина с грозно сведёнными бровями и абсолютно чёрной радужкой. - Ты, сука, не должен болтать о ваших личных делах другим людям. - Я просто… - Хотел предупредить? Нет, ты хотел подгадить ему и сейчас прикрываешься благими намерениями. Ты знаешь, зачем ему нужны были деньги. Что-то не нравится, так возьми расписку, а не ходи, выдумывая, как ему поднасрать сильнее. Мажор сраный. - Этот ублюдок спёр чужое и получил бабки, которые не заслужил. Какого хрена ты… - На, - Хёнджин достаёт бумажник из кармана, открывает его и бросает ему в лицо шесть купюр по 50 тысяч вон. – Засунь себе в жопу вместе со своим самомнением. Услышу, как ты на уши другим об этом приседаешь, так ты ими счёт в больнице оплачивать будешь. Пошли. Он подхватывает ошарашенного Чанбина под локоть и быстрым шагом несётся по коридору. Вокруг мелькают потухающие окна аудиторий, когда они молча выходят из здания и идут к самому дальнему корпусу, где вечером обычно никого не было. Там как раз находилась скамейка, на которую они садятся. Небесная темнота рассеивалась только высокими фонарями, чьи лучи ползали по газонам. - Ну и какого хрена это сейчас было? - Он меня бесит, - хмыкает Хёнджин, перебирая пальцами. Чанбин замечает это и берёт его руку. Костяшки слегка покраснели от удара. Он мягко касается их пальцами. - Деньги-то ты свои нахрена в него швырнул? Лишние завалялись? - Ещё заработаю. Пусть подавится ими. - Я отдам. - Не надо. Меня никто не заставлял, я сам так захотел. - Захотел он. Чанбин тяжело вздыхает, продолжая держать его руку в своих ладонях. Взгляд, частично наполненный грустью, рассматривает саднящую кожу. Ветер приподнимает угольные волосы. - Ну и чего ты кислый такой? - Ты мне так сильно помог, а я вот понятия не имею, как помочь тебе. Каждый раз ничего не могу для тебя сделать. Поначалу Хёнджин даже рта раскрыть не может. Он смотрит на него, не в силах поверить в услышанное. Потому что оно звучало как полнейший бред, не имеющий никакого права на существование. Чанбин, который каждый раз вытаскивал его из удушающей трясины, всё это время считал, что ничего для него не делает и переживал из-за этого? - Ты что, конченный? Ты… - Хёнджин даже спотыкается о слова. – Да ты постоянно меня спасаешь, идиот. Каждый раз, как мне хреновее всего, ты всегда рядом, ты всегда слушаешь моё нытьё и отвлекаешь. - Этого недостаточно. - В смысле недостаточно? Из-за тебя я забываюсь, я забываю про всё это дерьмо, когда мы вместе, я буквально живу от момента до момента, когда могу сбежать от всего этого к тебе. И ты каждый раз приходишь и встречаешь меня, каждый раз заставляешь смеяться и просто дышать. Я даже не знал, что мне может быть так комфортно с кем-то, и ты сейчас говоришь, что это всё – ничто? Ты адекватный вообще, нет? Когда-то Хёнджин тоже думал, что его проблемы нельзя решить. Что ему нельзя помочь, что у него нет никого, кто подставил бы плечо, нет никого, на чьё плечо он сам бы хотел опереться и не ненавидеть себя за это. Только спустя какое-то время до него дошло с фанфарами и конфетти. Да, Чанбин не может волшебным образом решить его проблему с родителями, он никогда не разрешал ни одну из ситуаций, в которых оказывался Хёнджин. Но он всегда оставался рядом. Слушал и банально не позволял ему переносить всё в одиночку, находился вместе с ним вне зависимости от того, хорошо ему было или плохо. Он был согласен разделять, как хорошее, так и плохое, и Хёнджин далеко не сразу понял, насколько это было важно. Легко быть вместе с человеком, когда всё хорошо, но в тяжёлые времена рядом твёрдо стоят только те, кому действительно не всё равно. - Тебе этого достаточно? Того, что я с тобой? - Больше мне ничего и не надо. Мне наплевать на всё остальное, когда ты со мной. Услышав это, Чанбин начинает улыбаться. Он смотрит на крошечные овалы дальних фонарей, отражающихся в его глазах. Смотрит несколько долгих секунд, пропуская через себя всё сказанное ещё раз, после чего всё-таки не выдерживает и целует его, мягко опуская ладонь на гладкую щеку. Хёнджин не может понять, ждал он этого или нет, но в груди приятно щемит от нахлынувших эмоций. Он кладёт руки ему на колючий затылок и прижимается ближе, сжимая пальцы. Вокруг шелестят листья кустов гортензий, доносятся размытые отголоски чьих-то разговоров, трещат накаляющиеся лампы. Тёплый ночной ветер разносит запах скошенной ещё утром травы, который всё никак не может затухнуть и кружит голову свежестью. Когда Хёнджин отстраняется, чтобы вдохнуть, Чанбин подаётся вперёд снова и несильно оттягивает его нижнюю губу зубами. - Твою мать, я думал об этом ещё в церкви. - Побойся Бога. Как ты мог думать о таком в священном месте? О чём ещё ты там себе думал, бесстыдник? - О том, что если бы ты согласился спать со мной в обнимку на скамейке, то я бы уверовал во что угодно. Хёнджин смеётся. Он смотрит на улыбающегося Чанбина перед собой и сам не может перестать довольно улыбаться. Пальцы перебирают волосы на чужой макушке. - Ну так что, как насчёт ужина? - Приглашаешь? - На свидание, - Чанбин кивает. – На первое официальное. - Сначала надо было на свидание звать, а потом уже целовать. - О, ну простите. Тогда мы расстаёмся, - Чанбин делает серьёзное лицо. – Расстались? Всё, окей, а теперь тогда зову тебя на первое свидание. У нас ничего ещё не было. - Придурок, - Хёнджин фыркает, качая головой так, как будто столкнулся с безнадёжным случаем. - Боже мой, грязные слова да такими-то красивыми губами. - Мы расстаемся. - Нельзя, ничего ещё не было, - Чанбин ухмыляется и встаёт. – Идём. Будем что-то строить. Хёнджин берётся за протянутую руку. Следовать за одним конкретным незнакомцем уже вошло в привычку.

ЭПИЛОГ

В кабинете становится душнее с появлением солнца, выскочившего из-за угла соседнего здания. Жёлтая лента бьёт в окно, накидывая на помещение тонкую, излучающую жар тюль. Чанбин роется под бумагами, пытаясь найти пульт от кондиционера. Спустя четверть минуты тот выскальзывает между папок и коротким пиканьем позволяет прохладному воздуху выходить наружу. Дышать становится легче, но пальцы всё равно расслабляют плотный галстук и расстёгивают верхнюю пуговицу рубашки. По покрытой вишнёвым лаком двери стучат и входят, не дожидаясь ответа. Сколько об этом ни говори – каждый раз повторялось одно и то же. На стол опускается очередная стопка документов ещё горячих после принтера. - Свидетельство о рождении и диплом бакалавра с апостилем, ничего сверхъестественного, но номера проверь, потому что у меня уже глаза вываливаются. - Господин Со, как насчёт того, чтобы ждать, пока я позволю войти, и не вваливаться сюда, как к себе домой? У меня могли быть клиенты. - Я господин Хван и мне срать, - Хёнджин опирается руками о стол и с вызовом смотрит на него. - Чем тебя не устраивает моя фамилия? - Зачем мне твоя, когда у меня есть своя? - Спроси это у своего кольца, - Чанбин бегло осматривает документы. - Чего он докопался до меня? – Хёнджин подносит левую руку к лицу и обращается к серебряному кольцу на безымянном пальце. – Не принято у нас фамилии менять, свои оставляем. - Но мне нравится, как твоё имя звучит с моей. - Деловой, - хмыкает Хёнджин и постукивает по именной табличке. – Вы, господин Со, лучше меня знаете законы. Оставьте свои фантазии фантазиями. - Ты в спальне мне что-то другое говорил про фантазии, - Чанбин усмехается и рывком опускает его голову к себе. – И пока что жалоб не было. - Хочешь, чтобы я всё-таки написал жалобу о том, что некий нотариус Со Чанбин пристаёт к своему личному переводчику во время работы? – на его губах появляется хитрая ухмылка. - Да. Напиши всё в деталях и отправь мне, я разберусь. Чанбин тянется вперёд и едва успевает прикоснуться к его губам, как Хёнджин сбрасывает ладонь с шеи и отстраняется, провокационно вскидывая подбородок. - Подпишите документы, господин Со, клиент ждёт. - Шесть лет прошло, а ты всё такая же вредная зараза. - Вредная зараза, которой ты сделал предложение. - И чем я только думал? - Сказать тебе чем? - Вали давай, - Чанбин ставит именную печать и протягивает ему бумаги. – Пока я не показал тебе чем. Издав смешок, Хёнджин забирает документы, показывает ему средний палец и уходит, продолжая посмеиваться в коридоре по пути в свой офис. Шесть лет назад он искал убежище от шторма, а в итоге нашёл убежище от любого дерьма, которое в принципе может с ним приключиться. Убежище, в которое он всегда может вернуться, чтобы получить там покой и тепло. Возможно, оно и вовсе само нашло его, привело к себе. Потому что оно тоже нуждалось в том, чтобы его поддерживали во время каждого шторма и не забывали залатывать крышу. Иначе в чём смысл убежища, когда ему некого защищать и когда о нём некому позаботиться?