***
Никлаус испортил всё, что только мог. Он измарал жизнь Елены с жестокой расчетливой точностью, вымазал всё в крови, залил желчью, болью и смертью, наполнил остаток её нормальности гребанным ядом, от которого Елена никак не могла избавиться, как бы ни старалась принять необходимое лекарство, чтобы лишиться трепетного бездумного ужаса перед ним. Он всё же стал тем монстром, которого она рисовала в своей голове ещё до их первой встречи, но это принесло Елене только ноющую зубную боль и желание выпить снотворное. Никлаус уничтожил всё, до чего успел дотянуться, а что не смог уничтожить, то просто-напросто изуродовал. Больнее всего было смотреть на то, что он сделал с Дженной. Елена могла бы отпустить, забыть и простить ему многое, если только уже не сделала этого, но определенно не то, что в итоге произошло с Дженной по её вине. Что-то, чему она никак не могла отыскать объяснения, хотя очень старалась. Возможно, это произошло из-за измененного ритуала, в котором Дженна едва не умерла — Елена буквально видела, как она умерла. Видела, как потускнел её солнечно-светлый взгляд, как посерело бледное испуганное лицо, и даже видела, как кровь текла изо рта, заливая густыми алыми пятнами белую майку. В смерть Дженна смотрела широко распахнутыми глазами и болезненно искаженным ртом, одновременно красивая и уродливая, а Никлаус заставлял Елену смотреть — он стоял позади, и пылающий жар его тела давил на неё едва ли не сильнее, чем то, как шло судорогами беспрестанно агонизирующее тело Дженны. Елена была уверена в том, что она умерла всего пятнадцать секунд. Пятнадцать секунд она думала, что Дженна, самый близкий ей человек на свете, тот, кто любил её так же сильно, как и она её, мертв. Она думала, что лишилась её. Это оказалось не так, потому что Елена даже не успела действительно поверить и принять её смерть. Мёртвое тело Дженны с противным хрустом выгнулось на земле; Никлаус замер, опаляя дыханием её шею, и Елена, не глядя, ударила его локтем куда-то в живот. Мгновением раньше он бы даже не дёрнулся, но тогда — тогда отпустил, видимо, оказавшись искренне ошеломлённым таким неожиданным поворотом событий, в котором его безвольно-покорная жертва всё никак не желала умирать и цеплялась за ускользающую жизнь зубами и когтями. Это не было похоже на саму Дженну, светлую и тонкую, но было похожу на её любовь — жгучую, тяжелую, уставшую и болезненную. Она просто не позволила себе умереть, чтобы не оставлять их одних, и Елена знала это как никто другой, слушая какое-то шестое чувство, глядя на скручивающие хрустящие судороги, в которых боли было куда больше, чем в той неудачной смерти, которую они, кажется, избежали. Она всё ещё не была уверена, что не сошла с ума. Когда Елена кинулась к Дженне и упала рядом с ней на колени, вся измазавшись в её крови, то та выгнулась ещё раз, заскребла поломанными ногтями по земле, а потом неожиданно вдохнула полной грудью, — тяжело и жадно — задышала и открыла глаза. Елена едва не задохнулась. Дженна улыбнулась ей дрожащими окровавленными губами, прежде чем неустойчиво опереться на локоть, покачнуться, сесть, с неловкостью потянуться вперёд и обнять её — гораздо крепче, чем обнимала когда-либо до этого. А потом Дженна изменилась. После этого она стала почти что другим человеком. — Ты изменилась, — так и сказала ей Елена однажды, замерев в дверях гостиной. Дженна сидела спиной к ней, на диване, бледная и очень худая, будто скелет. Тонкая белая майка обтягивала её торчащие ребра, но Елена, приглядевшись, заметила на ней пару винных пятен, которые она сначала ошибочно приняла за кровь, отчего подавила желание броситься к тёте, чтобы проверить её шею — вдруг та на самом деле была мертва, а Елена просто придумала её чудесное спасение в своей голове и поверила в него? Но это было не так. Заметив её, Дженна поправила сползшую с плеча лямку и обернулась, приветливо улыбаясь. Перед ней стоял бокал с недопитым вином, около ножки стола примостилась полупустая бутылка, а под диваном — Елена заметила, скосив взгляд вниз — спряталось ещё три, но уже пустых. Елена привычно обняла Дженну, уткнувшись носом в её гладкое белое плечо, а та нежно провела пальцами по ее волосам. Дженна отложила в сторону недокуренную сигарету, прежде чем приложиться холодными губами к её виску. — Возможно, Елена, — обычно весёлый и лёгкий голос Дженны стал хриплым, пьяно-прокуренным, горьким, — возможно. Но я всё ещё люблю тебя. Елена попыталась сдержать слёзы, когда Дженна потерлась щекой о её макушку. От неё пахло вином, сигаретами, болью и немного усталостью, и теперь это был такой привычный запах, что у Елены защипало в носу от желания разреветься. Дженна никогда не была такой опустевшей и вымученной раньше, даже если ей было очень плохо. — В таком случае, ничего не меняется. Дженна снова улыбнулась ей — лёгкой, ласковой и очень мягкой улыбкой; Елена всё-таки шмыгнула носом. — Ну конечно нет. Ты всё ещё моя маленькая племянница Елена, а я твоя любимая тётушка Дженна. И я люблю тебя. — Я тоже тебя люблю. Прижавшись к ней ещё сильнее, почти утонув в теплых объятиях, Елена так и не сказала Дженне о том, что вчера ночью, по чистой случайности выглянув в окно, страдая от очередного кошмара, она видела Дженну, стреляющую по мишеням в темноте, которую нарушали лишь слабые отсветы фонаря. Это было совсем не то, о чём бы она хотела с ней говорить. И о том, что она нашла у неё в спальне спортивную сумку с кольями в шкафу, Елена тоже говорить не стала. Это было не столь важным, как то, насколько сильно Никлаус измарал и загрязнил Дженну. Он едва не убил её, но в итоге всего лишь вывернул наизнанку, оставив живой, но… Елена выбросила из головы все эти но. Дженна любила её, а она любила Дженну. Никлаус, что всё равно не смог разрушить их семью, как бы ни старался, мог гореть в аду вместе со своим чёртовым ритуалом. — Нальёшь мне тоже? — попросила Елена, когда Дженна снова включила телевизор. По каналу шёл какой-то любовный сериал, но их это не смутило. Дженна рассмеялась и налила ей вина, а сама взялась за сигарету. Она всё ещё была самой лучшей тётушкой на свете, даже когда забросила ноги в белых вязаных носках на столик и свалила на пол упаковку чипсов. Пришлось позвать Джереми — они были слишком пьяны, чтобы устранять учиненный беспорядок самостоятельно.***
Элайджа рассматривал тётушку Елены с расчётливой внимательностью, потому что что-то… Что-то было в ней неправильным, ненастоящим, наносным, и он никак не мог понять, что именно. Может быть, то, как она в итоге сорвала ритуал Никлауса своим неожиданным воскрешением — нет, брат спустя долгие годы ожидания всё же смог снять с себя проклятие, но то, что Елена и её тётка неожиданно восстанут из надёжных могил, которые он для них приготовил, определённо стало для него болезненным ударом по самолюбию и любви к тщательному и постоянному контролю. Помимо этого у Никлауса была особая любовь к гробам и тем, кто в них находился. Или, может быть, то, с какой наглостью она тормознула его на перекрестке, выразительно помахала рукой, будто подзывая собаку, а секундой позже рванула дверцу автомобиля и бесстрашно забралась на переднее сидение, даже не поздоровавшись. С учетом того, что их единственной встречей был тот неудачный пикник, после которого Элайджа ненадолго покинул мир живых. Тогда Дженна была совсем другой. Или, может быть, всё-таки то, как она неспешно закурила, не спрашивая разрешения, пока он внимательно рассматривал непонятную серую Дженну Саммерс в зеркало заднего вида. Однако серой она больше не была. И легкомысленной улыбчивой девушкой с яблочным пирогом не была тоже. Она словно выросла и безбожно постарела за те несколько недель, что он провёл в смерти. Ей было около двадцати семи, если Элайджа не ошибался, но, глядя на неё в зеркало, он думал, что она гораздо старше его самого. Давно он не был так заинтересован в женщинах. — Мисс Саммерс. — Называйте меня Дженной. Элайджа неторопливо кивнул, а потом вгляделся в неё ещё пристальнее, изучая все мелочи, которые только мог заметить. Волосы, ранее светлые, а до этого — тёмно-русые, тёмные и даже серебристо-белые в период очевидного подросткового бунта (он видел старые фотографии в доме Гилбертов, когда ранее заставил Дженну впустить его туда с помощью принуждения. Кажется, это были её студенческие фото), сейчас были в явной неловкой спешке прокрашены дешёвой искусственной рыжиной; под орехово-карими глазами залегли широкие чёрные круги; и без того бледная кожа стала и вовсе мелово-белого оттенка. Более того, она была так болезненно худа и истощена, что Элайджа на взгляд мог пересчитать всё её ребра и пораниться об острую линию ключиц, выпирающих из расстёгнутой куртки. Или, например, быть проткнутым её тонким локтем, острым гладким плечом или даже костлявыми длинными пальцами. Дженна вполне могла сойти за кол при желании — смертоносная, маленькая и… Всё-таки похожая на тоненькую зубочистку, а не на полноценного врага. Вот только Элайджа часто обманывался внешней женской слабостью, как однажды это была с Катериной, а до этого — с Татией. Даже Елена Гилберт смогла удивить, едва не уничтожив его (а до этого — его брата), несмотря на свою внешнюю тщедушность, а уж Дженна… Он был уверен, что если она вновь окажется напротив смерти, то произойдёт что-то из ряда вон выходящее. Элайджа бы хотел на это посмотреть. — И чем же я обязан вам, дорогая Дженна? Она даже не моргнула. Всё же Дженна Саммерс мало походила на саму себя, да и на здорового человека тоже. То, как она курила, сжав зубами тонкой фильтр; как упиралась локтями в колени, не обращая внимания на испачкавшиеся чем-то красным джинсы; как блестел её откровенный жесткий взгляд; как билось ее громкое человеческое сердце — ровно, четко, бесстрашно; все это вызывало в Элайдже смесь недоумения, восхищения и настороженности. И всё же в ней было что-то не так. Ну, помимо того, что она напоминала труп, а не молодую красивую женщину с солнечной улыбкой. Впрочем, всё это вполне могло не выдержать столкновения с Никлаусом: тот частенько ломал чужую красоту, даже если на самом деле не хотел этого. — В моей машине лежит кол из белого дуба, — докурив, Дженна затушила сигарету о пепельницу, и Элайджа обратил внимание на её длинные ногти с облезшим чёрным лаком; она не смутилась, — в моей крови вербены и вина напополам, в кармане куртки лежит серебряный кинжал, а в рюкзаке — арбалет. Если ваш гребанный Никлаус снова объявится на пороге моего дома и снова будет угрожать моим племянникам, то я к херам собачьим снесу ему голову. Ему, тебе, каким-то другим вашим братьям или сёстрам, гибридам, оборотням, вампирам или… Плевать кому, в общем-то. Я просто всажу в любого из вас с десяток стрел, чтобы вырубить наверняка, а после этого сделаю всё, чтобы вы никогда больше не смогли открыть глаза. Ясно? Элайджа улыбнулся ей; Дженна улыбнулась ему в ответ. Он тоже не дрогнул, когда тонкая деревянная лучина вошла ему не в сердце — тут он был уже удивлен, ожидая удара в грудь, но нет, Дженна не была столь предсказуемой. Она была умнее, поэтому била в горло, с жестокой чёткостью повредив гортань. Не смертельно, но достаточно болезненно, чтобы они оба поняли, насколько она далека от шуток и притворства. Кровь потекла по уголку рта Элайджи, но он не стал стирать её, глядя на Дженну с очевидным вниманием, но больше она не сделала ничего. Кольцо на её пальце говорило о том, что она не умрёт в ближайшее время. Уж точно не от его руки. Когда Дженна уходила, оставляя его одного, Элайджа был почти влюблён. В очередной раз.***
Дженна посмотрела на Никлауса так, как обычно смотрят на нечто отвратительное, вроде дохлой улитки или препарированной лягушки. Он отыскал её в Мистик-Гриле сразу же, когда Элайджа позвонил ему — брат смеялся в трубку с невообразимой хриплой нежностью, и Никлаус был полон ревности и непонимания: что такого было в Дженне, его неудачной жертве, которая умудрилась вытворить нечто странное с Элайджей, настолько, что он был так доволен ею? Элайджа давно не был так кем-то доволен. — Привет, дорогуша, — Никлаус очаровательно улыбнулся и плюхнулся на соседний стул, не спрашивая разрешения. Дженна походила на растрёпанного рыжего воробья, вся всколоченная, помятая и абсолютно, абсолютно пьяная. Он был бы разочарован в её мозгах, если бы не увидел кровавые пятна на белой майке — это было уже интереснее. Ещё интереснее стало, когда он понял, что кровь принадлежала его брату. — Как дела у Елены, милая? — он спросил это для того, чтобы просто расшевелить свою неразговорчивую собеседницу. Чаще всего его жертвы (что удачные, что нет) редко любили болтать с ним, так что он удивился, когда тётушка его двойника вдруг встрепенулась от своего измученного полусонного положения, в котором была всё то время, пока мальчик-бармен тревожно доливал ей вина — Никлаус видел, что она выпила около трёх бокалов, пока наблюдал за ней с улицы, и ещё два, пока кружил вокруг. Достаточно пьяна, чтобы вызвать брезгливость, и так же достаточно, чтобы рассказать ему то, что он хочет, без особого принуждения. Вербена в её крови была достойным противником. Её бледные тонкие губы едва-едва разомкнулись, прежде чем она взглянула ему в глаза — Никлаус, наверное, никогда не видел, чтобы у его жертв были такие глаза. В ней не было ничего, чтобы боялось его. Ничего, на что бы он мог надавить, чтобы напугать её. — Держись от моих племянников подальше, кровосос, — Дженна щёлкнула ногтями по бокалу, а потом подняла его и глотком осушила остатки вина, которые остались на донышке, — иначе я сверну твою гребанную шею голыми руками. Спроси у своего старшего брата. Я не настроена шутить ни с ним, ни с тобой — я предельно серьёзна, когда говорю это. Держись подальше от Елены и Джереми, иначе я найду способы уничтожить тебя. Твоё бессмертие весьма условно, ровно как и любое другое бессмертие. Никлаус подавил желание поаплодировать ей или сразу же свернуть шею. Никто ещё не смел угрожать ему с такой очаровательной нахальностью. Вместо этого он просто улыбнулся — ещё обаятельнее, чем до этого, а потом небрежно щёлкнул пальцами, подзывая бледного испуганного бармена, который — Никлаус был уверен — уже успел позвонить Елене и сообщить, что он домогается её любимую тётушку прямо среди бела дня. Дженна выпила заказанную им бутылку вина всего за двадцать минут и ушла сразу же, как только зазвонил её телефон. Никлаус подавил желание расхохотаться — счёт она не оплатила, но он сделал это за неё с затаённым удовольствием, потому что… Потому что было в ней что-то такое, что влекло его так же сильно, как магнетическое притяжение Елены. Но Елена получила это притяжение от прочих Петровых, в этом все они были похожи. А вот в её тётушке была эта сверхъестественная душевная привлекательность, от которой чесались дёсна — он ещё помнил, что кровь Дженны на вкус едва-едва уступала крови Елены, но сейчас Никлаус точно не смог бы ей насладиться, потому что был уверен — концентрация вербены, алкоголя и никотина, которая текла в её венах, просто-напросто отравила бы его. Наверное, только ради того, чтобы проверить правдивость её слов, он тем же вечером велел одному из своих новых гибридов немного потрепать маленького Гилберта. Просто так, чтобы быть уверенным в том, что на самом деле Дженна Саммерс не представляет для него никакой опасности и не вызывает ничего, кроме смехотворного желания сожрать её целиком и полностью, обглодать до последней кости и засыпать землёй в уготовленной ей могиле. Следующим же утром Никлаус смотрел на то, как горит его дом. Он точно знал, кто это сделал. Элайджа, стоящий рядом, только покачал головой. — Оставь мисс Саммерс в покое, Клаус. Никлаус рассмеялся, чувствуя в груди тяжелое душащее чувство, которое походило на восторг больше, чем всё, что он испытывал последние лет двадцать. Дженна Саммерс с каждым разом удивляла его всё больше и больше. Кажется, она была самой лучшей тётушкой в мире, и он намеревался проверить это ещё не раз. По крайней мере, Никлаус хотел бы посмотреть на то, как она будет его убивать, и проверить, действительно ли она возьмётся за арбалет в следующий раз. Вся её дерзость была настолько восхитительна в своей жаркой жестокости, что он простил ей сорванный ритуал, пожар и даже хамство. В конце концов, Никлаус был уверен, что отныне нелепые попытки его убийства от друзей Елены станут действительно опасными. Дженна отсалютовала ему сигаретой, когда он посмотрел в сторону трассы, стоило ему уловить мимолетный аромат духов, которые едва ли маскировали запах крови, тяжело насыщенной вербеной. Она стояла около автомобиля Элайджи, маленькая, тощая и некрасивая, с разрезанной ладонью и злыми глазами, в которых отражались блики пламени. Поднявшийся ветер растрепал её волосы — Никлаус с удивлением заметил, что теперь они едва ли достигали острого подбородка, и практически не выдрал сигарету из её рта. Он смотрел на неё до тех пор, пока Дженна не докурила, не затушила сигарету мыском кроссовка и не села в автомобиль; Элайджа почти сразу же двинулся к ней, видимо, готовый отвезти обратно в город, а Никлаус улыбнулся в очередной раз, зная, что она увидит его снисходительно-лукавую улыбку даже через стекло. Это было началом чего-то прекрасного. Стоило лишь немного подождать.***
У Дженны тряслись руки, когда она мешала вербену с вином и пила залпом. Забинтованная кисть болела, пока она замачивала в тазу джинсы, покрытые кровяной коркой. Кровь, кажется, принадлежала Деймону Сальваторе, которому она снесла нос. А может и нет — за эти два дня Дженна успела сцепиться со всеми, с кем только могла, поэтому на её одежде уже перебывала вся вампирская кровь, которую только можно было найти в этом городе. Пожалуй, каждый вампир Мистик-Фоллз оценил силу её удара и то, что её колено с замечательным хрустом ломает чужие носы. Каждый. Кроме Никлауса, наверное — до него Дженна ещё не успела добраться, хотя руки чесались начистить самодовольную смазливую морду, которую она хотела размозжить об асфальт. Ей даже снилось это. Больше всего на свете Дженна хотела, чтобы они втроём вышли живыми из всего этого вампирского дерьма. Это было всем, чем она хотела от этой новой жизни. Всем, о чём она мечтала, когда докуривала пятую сигарету за ночь. Горло першило и болело, но она продолжала мусолить фильтр в зубах, оставляя на нем красные пятна. Она прокусила щёку, когда обливала бензином дом Майклсонов, и теперь вечно сплёвывала кровь в салфетку, которая валялась на столе рядом с бинтами и пластырями. — Как Джереми? — спросила Дженна рассеянно, едва услышала тихий шорох шагов за спиной; Елена тяжело вздохнула. Она выглядела слегка обеспокоенной, когда подошла ближе и помогла ей сменить повязку. Наверное, не стоило резать руку так глубоко. — Он немного испугался, но… Он в порядке, Дженна. Дженна спокойно кивнула и сделала быстрый глоток вина; вербена горячо обожгла глотку и язык, зудя в желудке. Она знала, что сделает всё, чтобы так продолжалось и дальше. — Всё хорошо, Елена. Всё будет хорошо. — Спасибо, — Елена подошла ещё ближе и широко распахнула руки, чтобы обнять её, — я люблю тебя, Дженна. Дженна позволила ей обвить свою шею руками и устроила подбородок на тёмной расчесанной макушке, вдыхая слабый аромат персикового шампуня, который обычно окутывал Елену с головы до ног. Насчет себя она не обманывалась — от неё пахло кровью и дымом. — Бокал вина или здоровый сон? Елена хмыкнула ей в плечо. — Сначала бокал вина, а потом здоровый сон. — Отличный выбор, Елена! Принесёшь чипсы с кухни? Если хочешь, то можешь разогреть мясо и взять картофельный салат из холодильника. Сегодня я приготовила ужин. — Из чьей-то оторванной руки? — Не угадала, ноги. И позови Джереми. — Как скажете, мэм. Джереми! — Иду! — Боже мой, не кричи так, Елена! Я едва не оглохла. Елена весело засмеялась, ускользая на кухню разогревать ужин, пока Дженна занавешивала окно. Тускло сиял желтоватый фонарь, освещая тёмное крыльцо. Одна из тысячи теней на нём была гораздо более плотной, чем остальные. Дженна щёлкнула зажигалкой, проницательно вглядываясь в темноту. Она знала, что всё действительно будет хорошо. — Дженна, можно мне тоже вина? Она отвернулась. — Елене — да, а тебе — нет, Джереми. — Это нечестно! Она вытерла руки чистой салфеткой и бросила её на стол. — Жизнь вообще нечестная штука. — Ну Дженна! Она погасила свет в гостиной. — Ладно, можешь допить моё. Дженна зашла на кухню в тот момент, когда бледный, но улыбающийся Джереми в серых пижамных штанах допивал её вино, уворачиваясь от сестры и слабо отмахиваясь от неё больной рукой с наложенной перевязкой; её вывихнули вчера вечером, напав где-то в подворотне. Елена заканчивала раскладывать ужин по тарелкам и одновременно доставала брата попытками отобрать столь вожделенный им бокал. Дженна улыбнулась. Она чувствовала себя счастливой, и никакие тени за окном не могли испортить этого.