Второе дыхание (1971)

Сергей встаёт со скрипучей кухонной тахты, на которой заночевал из-за разногласий, кое-как натягивает тренировочные штаны и босиком, на цыпочках, крадётся в комнату. Для сентября очень тепло, температура летняя, и Модя спит под простыней, вольготно раскидав руки-ноги в стороны. Плавок на нем нет — лежит под простынкой весь из себя первозданный, а Сергей стоит над ним и смотрит. И его мужская гордость очень живо реагирует на эту картину, хотя пришёл он не за интимом. Самоотвод пришел брать. «Хорошо с тобой, вайкинас, легко...» — перекатывается на языке эхо сказанных не им слов...

Час назад.

На дворе ночь. Давно пора спать, но не спится. Крутить в голове житейские проблемы, когда готовишься к Чемпионату Европы — порочная стезя. Не спать — тем более. Сергей Белов — ведущий игрок сборной СССР по баскетболу — не понаслышке знает о связи между эмоциональным состоянием спортсмена и его результатами на площадке. Но перестать «жевать» проблемы личного характера не может, хоть убейте. Причина сергеевой бессонницы — его коллега. Но не просто партнёр по сборной, а очень близкий друг — Модестас Паулаускас. Модестас, или как его все зовут Модя — уроженец Литовской ССР. Имя переводится «скромный», но с Паулаускасом это прилагательное имеет мало общего. Амбициозный, желающий всегда и во всем быть первым прибалт знает цену и себе, и другим. Заявлять об этом не стесняется: имеет крепкие основания. Во-первых, капитаном главной команды страны за красивые глаза не назначают — в свои двадцать шесть Модя выдающийся спортсмен и лидер, каких поискать. Во-вторых... Красоту его серых глаз никто не отменял. И всего остального тоже. Если бы боги-олимпийцы существовали, их главный — как его там, Аполлон? — точно бы имел внешность капитана сборной СССР. От природы статный, плечистый, гармоничный, Модя долгие годы трудился над своим телом, чтобы сделать его пригодным для высших спортивных достижений, и, проливая пот на снарядах, об эстетичном внешнем виде задумывался едва ли. "Побочный эффект", тем не менее, получился мощный: стоит Моде поваляться на солнышке, подставляя светилу тренированные бока, и вуаля — бронзовое изваяние в духе лучших работ Челлини готово. Был даже такой показательный случай в коммерческом туре. На испанском пляже Модьку заприметил местный фотограф. У южан с чувством меры в принципе небогато, а тут творческий человек, понимаете ли, впервые в жизни увидал гордость советского баскетбола, да ещё и в плавках. Боязно было лезть к толпе рослых иностранцев, каждый выше 1,90, но мужик как-то себя пересилил, подошёл, жестами и смесью английского с испанским поинтересовался, можно ли сделать пару кадров? Отказать было неловко, разрешили, а этот отважный часа полтора потом вокруг кружил, причем фоткал не всю команду, а преимущественно капитана. Парни ржали — "ну что, нашел своего Санчо Пансу?", Модя хранил олимпийское спокойствие, а фотографу хоть бы хны — понял, что не прогонят, и в наглую всюду ходил за своим "Дон Кихотом". Щёлкал затвором, цокал языком, и восклицал на ломанном английском: О, Господи, это античная статуя, а не человек! Сергей и тогда и сейчас всей душой согласен с таким определением: с какого бока на Модю ни посмотри — развитой атлетизм и героическая мужественность, все как у богов. И лицо под стать: волевое, в меру утонченное, с неуловимой то ли лукавинкой, то ли капризинкой в уголках чувственных губ. Единственное, что в Модькиной пребожественной физике несовершенно — рост. Не дотянул сантиметров пять до идеала, но то по баскетбольным меркам, и в любом случае не беда. Где природа не додала, Модя с успехом надстраивает: неудержимой любовью к игре и железной силой воли. Богам сила воли, может и ни к чему, им медали с облаков спускаются. Но Модя не таков, он по натуре боец, пахарь и трудяга. Подарков с неба не ждёт, и другим не пересылает: противникам от Паулаускаса никакого спуску, сокомандникам после игры по-капитански жёстко сообщает об ошибках, и с тренерам, при всем уважении, цапается только так. И ничего не боится в этой своей прямоте, потому что к нему самому претензий нет: на площадке Модя пашет за двоих, и всегда там, где самое пекло — каждая игра не на жизнь, а на смерть. Вот такой у Сергея лучший друг. Красивый и суровый. Возможно, он один и знает, что суровость эта сугубо профессиональная, выученная, а вне площадки, когда отпадает надобность что-то кому-то доказывать и капитанская повязка повешена на гвоздь... Удивительное дело, но под настроение железный Модя умудряется быть и мягким, и тактичным, и тонко-остроумным собеседником. Просто, не со всеми и не всегда ему этого хочется, и желательно что бы все происходило на его территории. Например, в съемной квартире, что на шоссе Энтузиастов... Сергею до последнего времени очень нравилось бывать в этой однушке. Модя собаку съел на обживании пространств, атмосферу настоящего по-взрослому обустроенного дома умудряется протаскивать с собой даже в общаги и гостиничные номера. Непонятно как, но удается — не только дьявол в деталях, но и бог тоже... Для Сергея это какой-то по-особому важный и волнительный момент, что гостеприимство его друга — не "бутылка водки, три ириски", а выглаженная скатерть и салфетки на столе, и собственноручно приготовленный обед. А уж когда Модя расщедривается навертеть в его честь пирогов с картофельной начинкой или мастерски запечет в фольге рыбу — ... Сергею неловко от своих мыслей, но черт побери, на девушках за такие умения некоторые и жениться готовы. А тут не девушка, а вайкинас, который две трети жизни провел с мячом в руках. Откуда он вообще это умеет? "Секрет фирмы" — таинственно улыбнется Модя в ответ и предложит добавки. Но пироги пирогами, и улыбки улыбками, а выпивать с вайкинасом все же надо с осторожностью. Литовская кровь не водица, обид в ней много намешано. Употребит Модя кружку-другую пива с тмином, и пошло-поехало — за что ни возьмись, свое резкое мнение по всем вопросам выскажет, а если наедине они, то «тушите свет, сливайте масло». До посинения может ругать советскую власть и генсека. И опять же получается, что Сергей единственный, кто знает Модю с этой стороны. При нем друг может рубить правду-матку без опаски, знает: Серый не выдаст. И не настучит, и характеристику положительную подмахнет. Безответственность, конечно — поощрять такое поведение. Капитан команды — её «мотор». Перегорит мотор — всей сборной капут, «красная машина» советского баскетбола сойдет с дистанции. Но заткнуть Модины излияния раз и навсегда не позволяет совесть: не на пустом месте критика растет, и по-человечески и по-игроцки Сергей во многом с ней солидарен. Советские спортсмены достаточно ездят по заграницам, чтобы не верить в лапшу о лучшей стране в мире и зверином оскале капитализма. Своими глазами видят, что не все капиталисты прогнившие, и что многие рабочие под их руководством живут замечательно — водят автомобили и покупают холодильники когда хочется, а не по специальному разрешению. И угнетенных рабов напоминают вовсе не самодовольные черные американцы, а русские работяги с провинциальных заводов, болтающиеся возле винных магазинов и до смены, и после. Почему-то трезвыми глазами им на жизнь в Союзе не смотрится, ни в какую. Да и не им одним: когда о жизни начинают задумываться не самые волевые советские спортсмены, размышления приводят их туда же — на дно бутылки. И даже там не найти ответа на вопрос, почему на западе спортсмены международного уровня как сыр в масле катаются. Почему их нагрузками выше человеческих сил не ломают? Почему по медицинской части так классно обеспечивают? Почему о гонорарах, как у них, советский спортсмен может только мечтать (порой вынужденный самостоятельно зарабатывать себе на обратный билет, побывав в заграничной командировке?) ... Слишком много "почему", но Сергей умеет с ними примиряться. Нет объяснения, почему за границей игроки его калибра живут чуть ли не во дворцах, а он до сих пор однушку от клуба не получил, но он этого объяснения и не ищет. Зачем оно нужно, если не видишь принципиальной разницы, чем обедать? — картошкой с селёдкой или чёрной икрой, а вот разницу мотиваций — напротив, видишь четко. Никакие деньги и блага на свете не заменят радости и чести играть за Своё, за Родное. За красу и величие Урала, за тренера, терпеливо учившего игре. Побеждать надо так, чтобы твою радость могли разделить родители, учителя, друзья, а если посмотреть шире — побеждать надо за всех, кто никогда не примет участия в мирных соревнованиях. За тех, кто не пожалел отдать жизнь за настоящую не игрушечную Победу и, отдавая, не спрашивал, "а сколько мне за это заплатят", "а в чём тут моя выгода"? Таков взгляд Сергея, его позиция. Модестас другой. Умеет как-то так все неудобные факты свивать в верёвочку, что хоть вешайся. И, наверное, в такие минуты он забывает, что перед ним друг, и видит в Сергее только гражданина Советского Союза — потому что говорит с таким ожесточением и пылом, как будто Белов лично кого-то в Сибирь ссылал и виноват в том, что бедненький Модя теперь живёт за «железным занавесом». Увы, в ходе таких разговоров знаменитая невозмутимость Белова нет-нет, да и даёт сбой. И дело не в огульных обвинениях всей страны в преступлениях верхушки. И не в том, что, когда Паулаускас начинает острить в его адрес, злая капризинка бегает по уголкам красивых губ. То ли противно от этой змеиной улыбочки, то ли волнительно? То ли к сердцу такого прижать, то ли к черту послать? Всего сразу хочется, но прижать всё-таки больше, и яд с Модиного языка капает мимо, в сердце Сергею западает только сам факт — в Союзе другу «душно», и ничто его тут не удержит. Так и будет. Уж кто-кто, а Белов знает: железный Модя парень обстоятельный, раз что-то надумал — за словами последуют действия. И хоть убейся, больно сознавать неизбежность этих действий. Больно и обидно, что есть в жизни друга такая штука, ради которой не жаль предать и советский спорт, и съеденный пуд соли, и... любовь? Эта штука называется «свобода». В глубине души Сергей считает, что Модестас нуждается в свободе как никто другой. Ведь яснее ясного, что с такими воззрениями недолго ему ходить в престижной красной форме. Найдутся желающие подсидеть, и спасибо, если после исключения из сборной в Литву пошлют, а не куда подалее. Не зачтется Моде, что пашет как ломовой на престиж страны, которую на словах осуждает. И не интересно чинушам в Спорткомитете, что в баскетболе не патриотизмом, а мастерством выигрывают — «незаменимых у нас нет», зарубят карьеру за здорово живёшь. А дай этому парню в руки свободу — и будет красивая игра. Поведёт её, как мяч, уверенно обойдёт все препятствия, забросит в кольцо и выиграет что-то огромное и бесценное — целую новую жизнь... Да, однозначно, Моде там будет лучше. Рождённый летать не должен ползать, и остается только искренне пожелать лучшему другу наконец-то решиться на этот шаг... Вот так красиво и благородно Сергей Белов рассуждает сам с собой, пялясь в потолок бессонной ночью. Но вслух накануне говорил совсем другое. Даже не говорил — рычал. Потому что несправедливость: снова лучший друг на него всех собак спустил. А к тем, кто реально в чём-то виноват, нипочём не сунется со своей антисоветчиной, не дурак ведь. И какого такого Модя снова завёл эту шарманку? Нормально сидели, и вдруг понесло его. Слово за слово — опять намекнул, что раз Сергей играет в армейском клубе, то обязан идеологию соответствующую разделять. И вообще «комса» ты, Серый, хотя виду и не подаешь. Сергей по привычке только плечами пожал: мол, оправдываться не собираюсь. Модя в свое время прекрасно совмещал должность комсорга команды с капитанской повязкой, и не жало ему ни в каких местах, не терло. Но напоминать об этом бесполезно: что для гордого прибалта — «барщина» и ответственность постольку-поскольку, то для русского — «принципиальная позиция». Словом, друг был выпимши, сел на любимого конька, и Сергею оставалось лишь послать его на том коньке в Каунас, подрабатывать извозом — с извозчиков партия не спрашивает. Модя посыл выслушал и на удивление примолк — возможно, протрезвел слегка. Но тут уже Сергея куда-то не туда понесло. На своих, сказал, кипяток лить, это мы пожалуйста, а на чужих и взглянуть боимся? Молодец, Модя, не промах, понимаешь, чо к чему. Дома, поди, научился, у вас в Литве богатый опыт — под кого прогибаться, кого предавать. Модя взвился, конечно. Решил, что речь о предательстве родины, которая, как они уже давно выяснили, у каждого своя. Слово за слово — и чуть до драки не дошло. Но Сергей ведь имел в виду совсем другое предательство... Просто сказать об этом не смог... Хорошо быть честным и смелым, только бы знать: как? Какими словами быть? Трудно говорить о том, о чём вслух говорить не принято, и даже вполголоса неловко. Всё, на что его когда-либо хватало — шептать наугад очень нежные слова, когда они с Модей занимались любовью. И не важно, что он говорил, важно что потом они оба радостно делали вид, что этих слов не было. Как во сне — приснилось-забылось... До какого-то момента в словах действительно не было нужды. Всё шло своим чередом, естественно, как сама жизнь: вместе тренировались и вместе играли; между сборами выкраивали время на поездки в хорошие места. Отличные получались вылазки — в Ленинград и на Чегет, под Томск — на родину Сергея, на балтийское побережье — к добродушной модиной родне. И не хотелось ничего облекать в словесную форму: спортивное будущее было светлым и ясным, дружба — удовольствием, интимная близость — приятным дополнением к дружбе... Ключевое слово "было". Сергей тяжко вздыхает и переворачивается на живот, утапливая очередной вздох в подушке. На часах без четверти три. Капитан команды умный — смылся с поля боя при счёте 1:0 в пользу литовских патриотов и уже десятый сон видит. А комсоргу поневоле дурная голова покоя не даёт: гоняет по кругу одно и тоже, надоело до чёрта, а все равно не спится, хоть убей... И ведь казалось бы, сама жизнь не способствует каким-либо другим переживаниям, кроме игровых. Олимпийский цикл вот-вот подойдет к концу, каждый день, каждый час посвящен подготовке к Мюнхену и соревнованиям, где можно громко заявить об амбициях сборной СССР. Тяжело, но здорово, им обоим это нравится: играть по 80 игр в год, побеждать, проигрывать, снова побеждать — в первую очередь себя, свои страхи и сомнения. Однако, чем больше таких ярких побед и достижений падает в их с Модей общую копилку, тем тяжелее на душе у Сергея. Всё идёт не так. Дружба давно не похожа на дружбу, удовольствие стало проблемой... Проблема в том, что по мнению Сергея их отношения давно заслужили называться любовью. Любовь, это то, что весомее всех других отношений в жизни — для него так и есть. Переживания по поводу любви намного тяжелее прочих — и тут все совпало. Но Модя молчит. Склонный к размышлениям и анализу Сергей все для себя определил и решил, а с той стороны — тишина или такие разговорчики, что лучше уж и правда в тишине посидеть, воблу погрызть. Модестас и раньше любил порассуждать под пиво о светлом будущем, но в последние месяцы в речах начали проскальзывать подозрительные нюансы. Например, что в СССР баскетболист в тридцать лет уже перестарок, а в НБА вон на возраст не смотрят, только на умения... Никакой конкретики, просто болтовня. Но яснее ясного, что с прицелом на заграничные клубы серьезные отношения Моде обуза. Если и есть какое-то светлое чувство, крайне невыгодно признаваться в нем. Одно дело укатить после Олимпиады за кордон, оставив в темном советском прошлом партнёра по сборной, и совсем другое — друга, любовника... И бог с ним с Модей, он всегда отличался верхоглядством в личной жизни. К девушкам относится слегка, с какого перепугу должен остепениться из-за какого-то Серёги? Нет причины. По-настоящему Белова мучает только невысказанность собственных чувств. Какого черта до сих не получилось их озвучить? Из-за напряжённого графика, из-за каждодневной усталости? Из-за вспыльчивого нрава Моди, из-за собственной трусости? Вместо серьезных разговоров и расстановки точек над i — раз за разом глупые ссоры, бесмысленые упрёки, и венцом всему этот идиотский околополитический спор накануне отъезда в ФРГ. Модестас, как водится, не придал стычке значения: наязвившись вволю, буркнул "спокойной ночи" и ушел отсыпаться. Был уверен, что поутру всё само рассосется, и почему бы и нет, нормальная ситуация для мужской дружбы — поцапаться по-пьяни, протрезвев помириться. Но нет. Только Модя по инерции или по расчету может хотеть чего-то подобного, а для Сергея этих лживых норм больше не существует. Хватит, наигрался. Как говорят в баскетболе — "дошел до мертвой точки". Это когда у игрока в разгар матча от усталости опускаются руки и рассеивается внимание. Гадкое состояние беспомощности: нет сил и воли играть в прежнем темпе, но и подводить своих не хочется. И стоишь, как дурак, и мысленно умоляешь партнёров отдать передачу кому-то другому, потому что боишься этого летящего мяча. Знаешь, что не забьешь. Сдвинуться с мертвой точки можно двумя путями: или взять самоотвод, или поймать второе дыхание и продолжать биться. Биться он уже не в состоянии, значит, пора... Проваливай с площадки, Белов, не порти не свою игру. Только уж будь любезен, сделай это по-мужски, поставив в конце точку. Пойди и признайся в чувствах, какими бы неуместными они ни были. А дальше? Не твое дело. Пусть Модя хоть в окошко всё это выкинет, если не ко двору ... Решившись, Сергей встаёт со скрипучей кухонной тахты, на которой заночевал из-за разногласий, кое-как натягивает тренировочные штаны и босиком, на цыпочках, крадётся в комнату. Стукнув в дверной косяк для проформы и не услышав ответа, входит. В незашторенное окно смотрит луна, в комнате светло почти как днём. Для сентября очень тепло, температура летняя, и Модя спит под простыней, вольготно раскидав руки-ноги в стороны. Плавок на нем нет — лежит под простынкой весь из себя первозданный, а Сергей стоит над ним и смотрит. И его мужская гордость очень живо реагирует на эту картину, хотя пришёл он не за интимом. Самоотвод пришел брать. Или нет?.. «Хорошо с тобой, вайкинас, легко...» — перекатывается на языке эхо сказанных не им слов. Сергей готов подписаться под каждым. Ему тоже легко с Модей — и на площадке, и в жизни. И сколько угодно можно ссориться и искать правду — в главных вещах они понимают друг друга без слов. И ни с кем никогда больше не будет такого взаимопонимания... Время идёт, а Сергей всё переминается у края дивана. Многое в жизни умеет, но только не дипломатичные речи толкать. Значит, лучше и дальше молчать? Ведь, если по-серьёзному, что он может сказать этому парню? «Не уезжай, потому что я люблю тебя, а если уедешь — ну и пожалуйста, будь счастлив в НБА, пиши письма»? А Модестас в ответ подумает: «Ага, комсомольская проверочка». Нет, конечно, Модя не дурак, не подумает он так. Но и в стране не останется. Плевать ему на ту любовь, и правильно плевать, правильно. Любовь не защитит, когда из сборной вышвырнут и вместо каунасского клуба «Жальгирис» пошлют куда-нибудь за Урал лес валить... Сергей не бывал «в местах не столь отдаленных». Но кто вырос в Томском крае, тот о ссылках знает поболее многих — потому что потому. Какому-то другому спортсмену такое, наверное, даже полезно — дурь собьёт, закалит. Двужильный Стрельцов после отсидки и в «Торпедо» возвратился, и чемпионат СССР не с трибуны смотрел. Но Модя-то другой породы, не булыжник — янтарь... Представив на мгновение лучшего друга в ватнике и рукавицах, усталого, пустого, посеявшего всю свою дурь и гордыню среди пеньков на делянке, Сергей проваливается в такое нехорошее состояние, что готов по приезду собственными руками тащить этого диссидента в посольство, в полицию... Или где там пишут прошение о политическом убежище? Он и деталей-то толком не знает. Кто бы ему о таком рассказал — комсе... — Ну вот чем тебе помочь, а? — без надежды на ответ шепчет Сергей. И друг его, конечно, не слышит. К глазам подступают неуместные, никому не нужные слёзы. Чтобы пресечь мокроту, надо действовать — собрать свои шурушки, сунуть ключ под телефонный справочник, и тихо, как будто ничего не случилось, уехать. Отличный план, но сделав несколько шагов в сторону его осуществления, Сергей вдруг отчётливо понимает, что сейчас, возможно, последний час, когда в его жизни всё хорошо — и ночь темна, и осень тепла, и они с другом вдвоём. И малодушно возвращается на исходную. Присев на край дивана, зажав ладони между коленей, просто смотрит, как Модестас спит. Простейшее действие, но в его исполнении — такое же красивое, как он сам. Бесшумный вдох через нос, грудь с редкой курчавой порослью плавно вздымается, потом идёт вниз, и воздух выскальзывает на свободу сквозь приоткрытые губы. Белов заворожённо наблюдает за процессом. Луна светит прямиком на Модю, на его спокойное умиротворённое лицо, и так хорошо то ли томиться страданием, то ли наслаждаться, глядя на него в последний раз, что снова — хоть плачь. Есть в этом что-то: помнить, какое оно на вкус, какое оно на щеке, какое на шее, какое на груди и ниже — тёплое, нежное дыхание близкого человека. Помнить, но не позволять себе не то что потрогать, не то что поцеловать — даже приблизиться к нему. Потому что пора привыкать уже, вернее, возвращаться к подзабытой привычке — быть одному... Возможно, Сергей слишком громко думает об этом — отрывисто вздохнув, Модестас вздрагивает всем телом и открывает глаза. — Серый, ты чего? — спрашивает с удивлённой улыбкой. Сергей пытается состроить серьёзное лицо, но он забыл напрочь, чего он. Модя улыбается, плавок на нем нет... А, гори оно всё синим пламенем! — Да вот, драугес... Извиниться пришёл... Зря мы друг другу всё это... — Тщ-щ-щ... Модя прикладывает палец к губам Сергея, а потом к своим. — Тщ-щ-щ... Лукавая смешинка пляшет в зрачках, ярко подсвеченных луной. — Извиняться можно без слов, — шепчет этот змей. И одной рукой сдвигает простыню вниз, а другой гладит Сергея по плечу и по щеке. — Можно, значит? Разрешаешь? — Разрешаю. — Вот ты наглый, Паулаускас... Модя не удостаивает его ответом — только стреляет глазами вниз и ноги шире разводит. Кончики пальцев требовательно прохаживаются по контурам Сергеева лица, рисуют что-то затейливое на плече и шее. Посыл ясен, как день: давай-давай, Белов, бери всё в свои руки и ублажай меня-распрекрасного, пока в НБА не свинтил. И никто не виноват, что у Белова сердце в ответ тоскливо ноет, упрашивая, чтобы и к нему вот так прикоснулись — а лучше бы сжали в кулак и не отпускали никогда... Стоп, хватит лирики, — напоминает себе Сергей. Рывком притягивает вайкинаса и начинает целовать. Без прелюдий, глубоко и настойчиво, подминая под себя и наглаживая между ног. И в награду за решимость — второе дыхание. Призывные вздохи-стоны, жаждущий ласки член, "скрещенья рук, скрещенья ног, судьбы скрещенья": без слов понятно, сегодня Модестас Феликсович самоотводы не принимает, как ни проси. Вариантов нет, будем биться, будем забивать. Для начала Сергей сделает 2:0, как попросили, а каким будет счёт с утра?.. Учитывая, что шанс поспать безвозвратно упущен, 2:3 в пользу принципиальных комсомольцев — вполне вероятный исход матча. И плевать что банка вазелина укатилась под диван ещё прошлой ночью: литовским патриотам терпеть притеснения не впервой, говорят, привычно даже. Будет потом что в НБА вспомнить, опять же...