лампочка

Маленькие снежинки кружатся вокруг теплого фонаря словно мотыльки, прилипая к прозрачной поверхности. Снег сегодня пушистый, мягкий и тает, стоит ему только коснуться нежной поверхности кожи. Исчезает, расплываясь крошечными мокрыми подтеками на стеклах остывающих машин. От белых сугробов в округе отдает холодом, но они создают свой особый, хрупкий уют. Все вокруг сверкает ночными огнями, обдает особой атмосферой холодной зимы. По календарю почти весна, по ощущениям - зима только началась. Но отнюдь, минус за окном не говорит совершенно ни о чем, лишь пальцы ног мерзнут в новых тонких кедах, нос краснеет, стесняясь белёсых отблесков холодного. Все вокруг пахнет свежестью, аромат доставочной еды и выхлопов замерз, обнимаясь с февральскими морозами. Чонгук неуверенно шуршит по снегу, пытаясь остаться незамеченным. Он сбежал из общаги еще час назад, избегая сонных мемберов и уставших менеджеров. Он оббежал все местные забегаловки в поисках круглосуточной. Улочки полупустые, только изредка проезжающие машины дают понять, что город еще не уснул. Пальцы его рук замерзли, а пальцы на ногах начинают покалывать, но он все равно не откладывает свою цель на потом и спешит в студию, чтобы наконец порадовать хена. Чонгук знает, каково это, когда вдохновение покидает тебя, а бороться с этим ты можешь лишь в одиночку. Когда новый хит подпирает, а более половины альбома не то что не записано, даже приближенно не написано. Он знает, как Юнги корит себя за то, что муза-напарница исчезла от усталости. Знает, как тот пытается оправдать надежды фанатов и своей команды. И все, что ему остается - это подбадривать Мина и принести ему перекус, чтобы тот вовсе не забыл о еде. ... Чон дует на свои пальцы, когда заходит в помещение, вводя пинкод. И когда входная дверь пищит, со скрипом закрываясь за ним, он перебирает мысли о том, что ему лучше сказать в этот раз. Он не боится того, что Юнги будет ругать его за то, что он предпочел вместо сна прохладную темную студию, где по стенам крадутся мягкие наплывы битов. Клавиши синтезатора иногда постукивают под шершавыми подушечками пальцев, а на столе всегда красуется большая кружка с растворимым кофе. Ведь он знает, что зеленоволосый никогда не будет ругать его за это. Скорее ему просто хочется выдать что-нибудь новое, не быть однобоким и не показаться глупым. Чонгук медленно плетется по темным коридорам, сворачивая лабиринтами. По полу раздается тихое чавканье мокрых от снега конверсов Чонгука. Белый пакет шуршит в руках, аромат еще горячей еды тянется за Гуком. Он почти бежал, чтобы еда не успела остыть и расплыться маслом по картонной коробке. Любимый хеном вок со стеклянной лапшой и говядина на двоих. Все как обычно, кроме дрожащих от холода коленок и красного носа. Чертова зима, Чон ненавидит ее всем своим существом. Он любит жар, тепло и ромашки. Никакого снега, так похожего на лепестки любимых цветов, в этом списке даже близко нет. Только лето; ну или на крайний случай весна. В животе тихо урчит от запахов, так удушающе подкравшихся к его ноздрям. Дверь напротив светится блеклым светом электрических ламп, ее пронзают блеклые лучи даже через матовое стекло. Он наконец добрел до студии, но почему то не торопится жать на звонок, ковыряет носком ботинка дырки в несуразном резиновом коврике с котом, что лежит перед дверью. Он почти думает послушаться надписи “go away”, гладко вычерченной рядом с факом того самого кота. Какое-то странное, почти смущающее негодование внутри заставляет его мысли стать такими душными. Но быстрее чем он успевает одуматься, указательный уже во всю давит на маленький черный звонок чуть выше ручки. Губы поджимаются сами собой, язык скользит в сухой уголок и сразу исчезает обратно. Хен открывает весь такой уставший, но сильно удивленным не выглядит. Словно только и ждал Чонгука, своего неоднократного спасителя. Лишь один уголок его губ приподнимается, когда он приглашает младшего внутрь. Волосы растрёпанны, белая футболка заляпана черт пойми чем. В общем да, полностью парадный вид. Не хватает лишь галстука, и можно на красную дорожку. Чон осматривает всю наружность маленькой комнатки и подмечает, что с прошлого раза здесь совершенно ничего не изменилось. Все так же пахнет кофе и немного потом. — Хен, когда ты последний раз спал? — Спрашивает брюнет, мягко шлепая контейнеры на маленький стеклянный столик рядом с темным кожаным диваном, располагающимся в углу небольшой студии. — Выглядишь помято. После окончания предложения это уже не звучит как вопрос, больше как констатация факта. Поэтому Мин лишь пожимает плечами, закрывая за ними дверь. Вся студия заполняется ароматами специй и масла, когда Чон начинает распаковывать всю ту контрабанду, которую принес. Юнги выглядит немного виновато, когда Гук поднимает на него свои большие глаза, в которых, по его мнению (и еще по мнению его песен, которые навсегда останутся в блокноте), уместятся несколько гигантских вселенных. Старший понимает, что из-за его прихоти запираться в маленькой студии и выжимать из себя все, до единой капли (без еды, иногда сна и почти всегда с ненормальным количеством кофеина в крови), Чонгук сейчас ставит под угрозу свою диету и нормальное самочувствие на репетициях. Юнги без понятия, что заставляет его быть таким добрым по отношению к какому-то там тощему хену. — Я купил нам поесть, — Словно прочитав его мысли говорит брюнет, а после, поочередно указывает сначала на себя, потом на зеленоволосого.— С меня еда, с тебя конспирация. И улыбается, словно это не он нарушил всевозможные запреты их компании прямо сейчас. Его ноги все еще мокрые от снега, но он никак не может набраться смелости спросить об этом, поэтому его коленки изредка подрагивают, а по плечам пробегают мурашки, будто наперегонки пытаются забраться в его ледяные, чуть красноватые, уши. Юн устало плетется, жестом веля тому подвинуться и когда плюхается на темную кожу, замечает лужу под ногами собеседника. Он цыкает, переводя взгляд на все так же улыбающегося младшего. Никто из них не хочет влипать в неловкие ситуации, поэтому Мин просто говорит: — Сначала высуши обувь, дурилка.— И Чонгук слушается, благодаря вселенную за то, что у хена находятся запасные носки. Они едят в тишине, она крадется по венам, изредка целуя чужие масляные пальцы. Она течет по стенам, пригреваясь у кед, ловко натянутых на теплую трубу батареи рядом со столом. Тишина в их тандеме - приятный гость, прогонять которого, зачастую, вздор. Комфорт, все говорит об этом: они касаются коленями, касаются локтями и даже пальцами, когда палочки тянутся за кусочком пожирнее. Юн подкладывает в плошку Чона кусочки мяса и никто не возникает, безмолвная забота - это его конек. И Чонгук знает это, принимая это как заботу о младшем. Иногда, его сердце ненароком разбивается от этого. — Хочешь послушать то, что я написал вчера? — Наконец нарушает он тишину, когда пластиковые тарелочки пустеют. Чонгук почти начинает светиться, у него словно по щелчку пальцев прибавляется энергия. Ведь Юнги мало что показывает кому либо, он предпочитает показывать готовый материал, никогда не сырой. Младший принимает это как благодарность за еду. Юн не уступает Чонгуку собственное место в удобном кожаном кресле, но и второй не настаивает. Лишь становится рядом, немного неловко прокашливаясь в кулак. Его щеки слегка пунцовеют, все тело подрагивает под натиском событий. Это впервые, когда хен покажет ему кусок песни. — Этот кусок еще совершенно сырой.. — Говорит Мин больше для себя, ловя потерянный взгляд младшего. Он опирается на край стола, усталость дает о себе знать. И Юнги немного жалеет, когда зовет его к себе на колени. И тот как назло не отказывается, будто это не он сжимается от малейшего физического контакта с остальными. Словно с Юнги-хеном ему слишком комфортно. Это заставляет гордость Мина тихо провибрировать и прижаться к сердцу под ребрами. Но больше старший гордится собой, ведь брюнет выглядит как натянутая тетива лука, пока стоит на все еще не отогревшихся ногах. Такое ощущение, словно он спас маленького котенка, которых проторчал на соседском дереве целый день, ожидая своего спасения. Он быстро находит мышку и она даже не выскальзывает из потеющих ладоней, когда Мин клацает по иконке плей. Биты медленно струятся через настольные колонки вперемешку с фортепиано. И Чонгук выглядит так задумчиво, словно всерьез вслушивается в каждую ноту. А Юнги не знает куда себя девать, потому что дышит младшему в затылок и понимает, насколько он слаб перед вот таким Чонгуком. Чонгук пахнет свежестью. Он пахнет душем. Он пахнет невинной душой. Он пахнет любовью. Он пахнет: ветром, мамой, дождем и домом. Он пахнет сегодняшней говядиной. Он пахнет подснежниками. Он пахнет солнцем. Он пахнет клубничными леденцами и банановым молоком. Он пахнет его младшеньким и это то, что заставляет Юнги перестать принюхиваться и принудить себя сосредоточить мозг на чем то другом. И тогда он пересчитывает родинки на чужой шее. Они прячутся под короткими волосами на затылке, он удерживает себя, чтобы прикоснуться к колючему темному затылку. Маленькие темные пятнышки в россыпь бегут по чужой коже и останавливаются на левом ухе. Старший выдергивает себя из мыслей, когда слышит тихое задумчивое мычание спереди, сопровождающееся ворчанием. И он умоляет себя: просто подумай о чем нибудь другом, Юнги, о чем нибудь другом. Серая настольная лампа, небольшой стол из темного дерева, куча аппаратуры, и слишком, просто слишком большое количество исчерканных листов. Удобный стул на колесиках, старый, но любимый. Его мысли витают вокруг обыденных предметов и опять возвращаются к столу. Чонгук опирается на него локтями, клетчатая рубашка сминается в зоне лопаток. Его красивые, острые пальцы шуршат бумажками, он делает это на автомате, задумавшись. Юнги не просил правок и они оба об этом прекрасно знают. Поэтому Чонгук лишь задумчиво мычит, смакуя мелодию на языке. — Она звучит просто прекрасно, Юнги-хен,— Подмечает Гук, чуть поворачиваясь назад, но все еще смотря на старшего боком. И он готов поклясться что видел, как на его слова у старшего дрогнула губа в улыбке.— Она звучит как млечный путь.. Как много-много звезд в молоке.. Как и твоя душа, думает зеленоволосый, проглатывая свои слова вместе с желанием погладить тонсена по волосам. Его улыбка говорит спасибо. Спасибо, что послушал. Спасибо, что дал мне услышать, улыбается Гук. ... Чонгук засыпает на кожаном диванчике перед тем, как Юнги успевает дать ему обещание о том, что немного еще поработает и ляжет рядом. Он укрывается небольшим серым пледом, но все равно оставляет угол для старшего. Чон планировал дождаться его, лишь потом окончательно заснуть, но тихое клацание клавиш, постукивание карандаша по краю стола и скрип кресла под чужим весом - действуют на него словно колыбельная. Единственный источник света - настольная лампа, бросающая мелкие, словно осколки, блики света на темные ресницы младшего. Он тихо посапывает, рот приоткрывается сам собой, когда на подушку проливается пару капель слюны, что так позорно блестит на темной коже дивана. Чонгуку не впервые так засыпать, поэтому он уже знает удобный угол, где находится плед и на какой из сторон Юнги-хен быстрее засыпает. Диванчик маленький даже в разложенном виде, слишком тесный для двух мужчин, слишком тесный для чонгуковых чувств. Он так по-детски и вязко влип в своего Юнги. Ему почти 20, а чувствует он себя на все 14. Не умеет выражать, не умеет разбираться. Он даже не уверен в том, что влюбился. На самом деле, Гук в Юнги далеко и надолго. Он считает его красивым, чуть ли не самым красивым. Ему нравится как тот выглядит с зализанными назад волосами, с растрепанными с утра, с блондом или ярко розовым. Чонгуку нравится, как топорщится маленький носик хена, как при улыбке он оголяет свои десна. Ему нравится как от зеленоволосого приятно пахнет древесным шампунем и нотками молочной кожи. Ему даже нравится то, как тот тихо шаркает по пути в свою комнату, оставляя дымчатые следы за собой. То, как тот сидит за своим столом, немного сгорбившись в думах. Гук любит его мысли, его слова, его тихую шепелявость. Чонгук готов за ним в озеро, готов за ним в пожар и готов за ним в омут с головой. У Юнги глаза по-кошачьему острые и вытянутые. От этого взгляда брюнету хочется съежится, по шее сразу ползут маленькие ожоги-стеснения. Ему хочется запретной близости, прижать к себе и никогда не отпускать. Но он боится обжечься об пламя отказа, так явно пылающем на грани уважения к старшим, к группе и к самому Юнги. Гук никому даже сказать об этом не может, только Чимину один раз обмолвился, когда тот заговорил насчет его странной привязанности к одному из старших. И Чимин сказал, что в этом нет ничего страшного, но насчет взаимоотношений лучше к Намджуну, он гораздо больший спец, чем кто бы то не был. Но к Киму он так и не явился, гонимый собственными мыслями, напуганный собственным выбором и ориентацией. Больше всего он боится подвести группу. ... Заработался, думает Юн, оглядываясь через плечо. Чонгук уже полтора часа как посапывает в мягкую подушку. Его губы трогает радушная улыбка. Вокруг все пропахло его младшим, даже собственные колени, на которых пригрелся аромат его теплых брюк. Большие мягкие наушники оказываются на столе, когда телефон вибрирует входящим вызовом. Его поколоченный, слегка разбитый, телефон измученно стонет. И Юнги массирует переносицу, принимая вызов. Такое происходит каждый раз, когда Чонгук сбегает к нему из общежития. Поэтому Юнги даже не смотрит от кого звонок, лишь прикрывает глаза и не задумываясь выдыхает в трубку: — Намджун?— На другом конце трубки сонно зевают. — Он опять у тебя? — Уставше спрашивает Джун, на ряду с тихим бульканьем позади. Встал попить, а младший опять исчез. Но тут ничего не попишешь, все равно все карты мира его побега ведут только в единственное место, известное каждому из их группы. — Ага, — Откатывается на своем стуле чуть назад, подтыкая тому плед в ногах. Маленькие пальчики смешно торчат из под серого, мягкого. Юнги улыбается на это. И это слышится в его голосе. — Признайся ему, хен. Ты же знаешь, что он лишь с тобой такой весь открытый. Не мучай себя, ладно? — Разберусь, — Холодно отвечает Юн и тот переводит тему. Непонятно к чему это было сказано, наверное лидер просто устал от их вечных кошек-мышек даже больше, чем они сами. Со стороны всегда виднее. Они говорят о новой песне и о том, что тот зайдет с утра, чтобы забрать свою папку с текстами, которую он отдавал старшему на поправки. И тот подправил. Безукоризненно, чисто и почти все. Его почерк по сравнению с намджуновым круглый и маленький, говорят, что письмо много рассказывает о человеке. Его поправки всегда видны на быстрых, размашистых кимовских, беглых буквах. ... Юн пытается не скрипеть стареньким диванчиком, когда забирается рядом. На носу съемки клипа к заглавной песне, но почему то его мысли забиты совершенно не этим. А тем, как свет настольной лампы ласкает чужое лицо. Свет затерся где-то меж его ресницами словно пыль, прилип к розовым губам, лаская маленькую родинку под ними. Он ласково оглаживает часть щеки, заливая свои золотистые берега в часть шрама, образовывая там световое озеро ласк. И почему-то, старший совершенно не винит себя за чужой сбитый режим, словно в нем нет ни капли совести. Он чувствует себя собственником, не вытягивая даже и малейший кусок покрывала, собираясь заснуть прямо так, обняв себя руками. Однако в этот раз все идет наперекосяк, ведь он разглядывает Чонгука так жадно, пытаясь вблизи запомнить каждую деталь. Каждый маленький, выбившийся волосок из его копны черных волос. Старается отпечатать у себя в памяти положение его губ, когда левая рука, подложенная под правую щеку, сминает одну часть его лица во сне. Со времен дебюта его черты лица истончались, стали острее. Чонгук больше не выглядит как ребенок, как потерявшийся подросток, сейчас он больше походит на взрослеющего мужчину. Все вокруг заполняется нежностью, когда чужие шершавые пальцы крадутся к щеке Гука. И Мин сначала убеждается что тот все так же ровно дышит, чтобы ненароком не разбудить младшего. А на самом деле боится быть пойманый с поличным. Шершавые подушечки пальцев, натертые клавишами фортепиано, ложатся на мягкую, словно самый сладкий десерт, щеку Чонгука. Он оглаживает тот самый шрам, вычерпывая то самое озеро. Сгоняет маленьких солнечных человечков, когда перемещает указательный под глазом. Его рука выглядит на Чонгуковом лице так правильно, что на пару секунд ему кажется, словно он сбрендил. В голове Мина ураган из мыслей, когда он касается чужой медовой кожи так, словно пытается украсть что-то. Наверное потому что им нельзя так делать. Они звезды, пусть не мирового масштаба и только начали обретать бурную славу, собирать аншлагово стадионы и светится в твиттере так, словно других новостей априори не существует. Но это Чонгук, он его младший. Другой бы сказал «Они двое мужчин, им нельзя», для Юнги это не действует. Они в одной группе, и все, что он может делать, это тайком наблюдать за ним издалека или ворошить его сонные волосы по утрам, выдавая за хеновскую, чисто дружескую заботу. Он четко выполняет свою миссию хорошего хена, но сегодня все идет наперекосяк, потому что из его губ вырывается тихий шепот в никуда: — И пускай я никогда этого больше не произнесу, а ты и не услышишь.. Но ты нравишься мне.— Слова колышутся на грани невесомости и реальности. Он поправляет кончиками пальцев волосы, когда сонные глаза разлепляются, нет, быстро распахиваются в удивлении. И оба немного пугаются: только для испуга причина одна. Старший имеет слишком кошачью реакцию, поэтому имеет совесть сразу отпрясть. Одергивает руку, но не сдвигается даже на миллиметр, боится спугнуть больше себя, чем младшего. Внутри все дребезжит и волнуется, сердце скачет как бешеное. Если бы он стоял на ногах сейчас, то колени бы предательски задрожали. Никто из них не знает как реагировать. Чонгук переваривает данную информацию, все еще отходя ото сна. На самом деле он проснулся еще тогда, когда Юнги, пытаясь его не разбудить, медленно пробирался к теплому месту. Внутри все застыло словно воск, когда он почувствовал прикосновение на своем лице. Все казалось нереальным, Гук пытался отогнать наваждение, но все еще старательно делал вид что спит, ибо боялся спугнуть момент. Однако, его реакция не так хороша, ведь от желанных слов его глаза тут же распахнулись и он убил, уничтожил, разбил. Столь интимный и важный для обоих момент. Но кто знает, может оно к лучшему. Когда мысли перестают скрежетать, губы растягиваются в улыбке, а руки тянутся к старшему, в желании по-крепче сжать его в объятиях. Где то внутри у Юна хрустят совсем не кости, а страх. Он не понимает что этим хочет сказать младший: «Ничего страшного», « Все в порядке» или же « Я чувствую это же». Однако он все еще ищет пути отхода, чтобы никак не ранить чужую психику, чтобы не опуститься в глазах младшего. Они никогда не разговаривали о теме ориентации, так что тут можно ожидать любую реакцию. Чертов звонок Намджуна, его слова сподвигли Юна на ненужные мысли, на странные догадки и действия. Наконец в чонгуковой голове звучат нужные слова, все знаки вопроса неожиданно вытягиваются, желая наконец озвучить свой вердикт. Кто-то внутри его головы нажал на красную кнопку пожарной тревоги; созвать всех, Чонгук осознал свои чувства. — Ты.. Ты мне тоже. — Слова даются с трудом, щеки начинают пылать смущением, но старший даже не заметит этого.— Типо.. Как парень. Непонятно откуда взявшаяся смелость берет верх и он чувствует, как ему в шею улыбаются. Юнги наконец выдыхает, а на душе становится так легко и просто, словно он только что преодолел нереальность полета. Они лежат так еще пару минут, а потом Юн первый отстраняется. Он смотрит в любимое лицо так долго, как только хочет. Все как во сне, только не плывёт и с утра не забудется. Чонгук такой опьяняюще реальный, такой живой, а его шея такая же теплая, как и сердце. Мин сладко выдыхает, прижимаясь к чужому покрасневшему лицу. Он наконец обнимает в ответ, собственнически перемещая руку на чужую щеку, которая заливается ярче, чем закат. В глазах напротив Чонгук видит желание, тихое такое, но верное как кот. На зрачке живут чувства, как он раньше не заметил.. Юнги в нем по уши. Теперь весь пазл в голове сопоставляется сам собой, а общая картина будоражит до чертиков. Лампа все так же мягко освещает угол комнаты, лучи скользят по их переплетенным телам, делает атмосферу менее интимной. Комфорт перерос всевозможные рамки, теперь он даже более отрицателен. Комфорт не нужен, когда существует что-то более реальное, чем пустое ощущение. Реальность: мягкая, нежная, скомканная и до безумия быстрая, как два билета на американские горки. Но это реальность, и каждый из них понимает это лишь сейчас, когда они могут касаться кожи, когда могут пропустить свои чувства через прикосновения. Глаза научились говорить, зрачки стали маленькими ртами, они сообщают обо всём том времени, пока оба жили в догадках. Юнги смотрит на Чонгука. Он наконец-то находит родные черты в этих далеких, в этих вычерченных скулах и линии челюсти. Милые кроличьи зубы, отдающие белизной ночной луны, скрытой облаками. Милый шрам с щеки, который он оглаживает собственными пальцами. Длинные черные ресницы. Губы бантиком и тысяча родинок, которые зацеловать и половины жизни не хватит. Юнги смотрит на свою любовь. Его сердце дергается в унисон с чонгуковым. Он поддается вперед, смещая свою ладонь чуть ниже. Взгляд темнеет. Его густые ресницы подрагивают, где-то меж них затерлось желания больше, чем во всех их общежитии. И наконец он трепетно коснулся этих манящих губ своими, соединяя их больше в чувствах, чем в действии. Чонгука тронула нежность, когда сердце в груди осваивало брейк-данс, а нервная система отплясывала тиктоник. И все, что он мог, это лишь опустить свои ладони на чужую талию, неловко сжимая ткань теплыми пальцами. Глаза под веками подрагивали, желая открыться. Но он не позволил, сминая губы старшего грубее, чем нужно. Юн мял чужие волосы, наконец касался затылка и нетерпеливо оттягивал. Он терял контроль, потом находил его заново. Мин плавился не меньше младшего, у них одна микроволновка на двоих. Внутри все переворачивалось, словно вор обыскивал пустующие шкафы в негодовании, в желании найти желанное сердце и вырвать его с корнем. Губы Юнги были такими нежными, такими податливыми и одновременно грубыми, что Чон подолгу не мог удерживать контроль в этом безумно страстном танце. И теперь все немного вибрировало вокруг, словно сон. Чонгук по сравнению с Мином целовался немного неловко и неумело, но их чувств было достаточно, чтобы прочувствовать каждый сантиметр. Его губы всегда мягкие от гигиенической помады, губы Юнги потрескавшиеся и с запахом кофе. Они целуются долго, все переходит в тягучесть и страсть из нежности и взаимности. Когда руки свободно гуляют по голым участкам кожи, даже чонгуковы иногда заползают под чужую майку, царапая холодными кончиками пальцев. Вокруг лишь сбитое дыхание и переизбыток общих чувств, комната переполнена ими до краев. Если втянуть здесь воздух чуть сильнее, то в горле запершит. Даже когда они отстраняются друг от друга, вокруг царит молчание, полное гулких выдохов и вздохов. Сердца трепещут. Глаза напротив говорят о преданности. И теперь Чонгук утыкается в бледную шею, тычась носом чуть ниже адамового яблока. И Юнги не против, даже наоборот, он наконец ногтями касается чужого затылка и если не он, то Мин точно готов заурчать от удовольствия словно кот, объевшийся сметаны. — Споешь мне, хен? И Юнги тихо напевает, больше просто мычит себе под нос, колыбельную как во времена их дебюта. Как тогда, когда Чонгук мучился от переизбытков стрессов и они по очереди сидели с ним, чтобы помочь избавиться, чтобы помочь прочувствовать вкус настоящей жизни, любви и дружбы. Это работало всегда. Хриплые нотки усыпляют, чувство уюта укутывает обоих. Когда усталость дает о себе знать, они засыпают в обнимку с одинаковыми мыслями: пожалуйста, надеюсь это не был сон. Кто бы мог подумать, что маленькая студия на окраине Сеула прямо сейчас будет ощущаться ими как дом. И тогда, когда дыхание обоих выравнивается, лишь потрескивающая в углу лампа становится очевидцем, свет замельтешил, желая выбраться. Лампочка потухла, загорелась новая, почти неосязаемая, одна на двоих.

...