— Чёртов Дазай! О чем ты думал?!
С потемневших рыжих волос капает вода, Чуя смотрит зло, раздражённо, но где-то в глубине лазурных глаз плещется беспокойство. Дазай сидел в двух шагах от него, смотря перед собой, на его плечах лежал плащ Чуи, пропахший табаком, кровью и дымом.
Осаму позвонил Накахаре во время задания и сообщил, что хочет попрощаться. Чуя зло рычал и плевался ядом в трубку, параллельно раздавая указания подчинённым.
— Дазай, если ты сделаешь это, я тебя пристрелю.
Дазай лишь усмехнулся, сказав, что не стоит тратить пули на труп. Чуя сжал кулаки, рыча что-то про безответственную Скумбрию сквозь плотно стиснутые зубы, и передал командование операцией Хироцу.
Когда он добрался до любимого моста Осаму, тот уже стоял на перилах и, помахав ему на последок, со счастливой улыбкой сделал шаг вниз.
— Больной ублюдок, — прошипел мафиози, подбегая к реке и ныряя вслед за горе-утопленником.
— Это был последний раз, Мумия, — у Чуи зуб на зуб не попадал после купания в ледяной реке, не лето все-таки, начало ноября. Но он все равно накинул свой сухой плащ, скинутый перед прыжком в воду, на плечи ненормального
бывшего напарника, который снял жилетку и рубашку, оставшись в мокрых неприятно холодящих бинтах, своём и Чуином плащах.
— Зачем ты это сделал? — у Осаму бесцветный голос, сочащийся искренним непониманием. Но Накахара молчит.
Дазай поднимает свои коньячные карие глаза на Исполнителя мафии и смотрит, как тот сползает на асфальт.
— Тебе нужно согреться, а то Мори вскроет меня скальпелем за это.
— Тогда ты точно будешь счастлив, придурок, — Чуя начинает дрожать, ледяной ветер гуляет по мостовой, а он старательно делает вид, что все в порядке, хотя тонкая рубашка, жилет и укороченный пиджак, промокшие насквозь, совсем не грели.
«Только бы увести его от этого дрянного моста»
— Пошли, ты замёрз, — Мафиози хочет съязвить, но молчит, когда на плечи падает его же плащ с мокрой внутренней подкладкой. Осаму придерживает его за плечи, и они идут к машине Накахары.
Детектив беспардонно отбирает ключи у хозяина авто, по-хозяйски достаёт из багажника плед и укрывает озябшего спасителя, развалившегося на переднем пассажирском сидении.
— Кто увидит, подумает, что это ты меня из реки вытащил, — фыркает рыжий, но в одеяло укутывается почти с головой.
Осаму усмехается и выезжает с парковки, направляясь в штаб мафии.
— Давай к тебе.
— Зачем?
— Ты вроде умный, но такой дурак, — выдыхает сизый дым Чуя, держа в ещё немного дрожащих руках сигарету. Окно он не открыл, поэтому едкий дым медленно заполнял кожаный салон.
Некурящий Дазай молчит, и Чуя знает, что он никогда не бывает против того, чтобы Накахара курил. В далёкие семнадцать Дазай шутил, что это тоже один из видов суицида, только медленный. Но сам отказывался, говоря, что не хочет умирать от сгнивших лёгких.
— Зайдёшь переоденешься. Потом к Мори. Кто тебя знает, может воспаление лёгких подхватил.
Как оказалось позже Чуя получил переохлаждение, а Дазай согрелся, выпил горячий чай, приготовленный Озаки-сан по просьбе Мори-сана, и был как новенький.
Осаму решил действовать, пока рыжий мафиози не в силах ему помешать. Босс не выпустит его из больничного крыла, ещё минимум два дня.
Дазай не понимал почему Чуя это делает. Но и покончить с собой, не попрощавшись с «рыжей истеричкой», тоже не мог.
Задумавшись над этим, он придумал новую интересную игру, смысл и правила которой не знал никто, кроме него.
Свою игру-проверку он начинает с Куникиды-куна.
На этот раз Дазай решил воспользоваться ядом.
— Ты почему опоздал?! Уже пятый раз за пятый день в неделе! Как можно быть таким безответственным! — Доппо продолжал верещать, но Осаму прервал его, сообщая новости:
— Я нашёл новый яд! Улучшенный, а противоядие состоит из трех ингредиентов, которые нигде нельзя достать, это отличный вариант! — нарочито восторженно поделился Детектив с коллегами в офисе придуманной теорией.
Куникида закатил глаза, сказал что-то про срыв графика и пожелал Дазаю удачи. Рампо сообщил, что очень рад и что после его смерти о нем никто не вспомнит. А вот если сам Рампо погибнет, то…
— Невозможно забыть Великого… Нет! Величайшего детектива современности!
Дазай вдруг подумал, что Чуя бы не забыл о нем. Устроил бы грандиозные похороны. Приходил бы каждый год на его могилу. Может даже чаще. Может даже с букетом белых камелий.
Осаму тяжело вздыхает, осматривается и усмехается, заметив макушку Ацуши.
— Ацуши-ку~н, как тебе моя идея с ядом. Гениально, не правда ли? — Детектив присаживается на край стола младшего сотрудника.
— Эээ… Наверное, отличная, раз вы так счастливы, Дазай-сан. Удачи вам, — парнишка неуверенно улыбается и продолжает строчить отчёты. Дазай встаёт и собирается уже выйти на улицу, как его догоняет Накаджима. — Хотя знаете, Дазай-сан, мне все-таки кажется, что у вас есть человек, который опечалится, оставшись один.
Дазай никогда не воспринимал всерьез слова «друзей» из агентства, но теперь он убедился точно и без права возврата, там его никто и ничто не держит. Возможно, подсознательно он запомнил правило мафии: «Всё для семьи!» и пытался придерживаться его в ВДА, но правда в том, что никому он там не нужен. Всё будут только рады, когда он, наконец, покончит с собой и перестанет их доставать.
Вторая часть была — сообщить Чуе.
Сердце сжимается, когда он набирает номер.
— Чуя, я… Прости меня, Чуя. И прощай.
— Дазай? Дазай! Что ты такое говоришь, Скумбрия?
— Прости, — гнетущее ощущение пустоты. Не то, чтобы он верил всем этим людям, но просто взять и понять, что ты никому не сдался в этом мире, когда и так почти каждый твой день потрачен на поиск способа вырваться отсюда и умереть, довольно не просто. Даже для бывшего Тёмного гения Мафии.
— Где ты? — тишина. — Осаму, черт побери, назови адрес!
— Я дома, — вздыхает он и не глядя берет блистер с таблетками. Глотает сразу половину упаковки — должно хватить для превышения дозировки — и подходит к окну.
Через пятнадцать минут возле общежития агентства появляется иномарка Чуи. Тот не паркуясь и не закрывая машину, вылетает из неё, забыв про пальто и шляпу, хотя на улице холодно.
У Осаму кружится голова, мир тускнеет, и он проваливается во тьму.
— Осаму?! Дазай! Открой дверь или я её вынесу! — голос, как грозный рык злобного пса на привязи.
Не проходит и минуты, как Чуя выламывает дверь, без использования «Смутной печали», и видит раскинувшегося на полу
бывшего напарника.
Накахара, не теряя ни секунды, сгребает все блистеры в пакет, чтобы показать Мори-сану, и берет на руки Дазая.
Спустя двадцать минут Осаму уже лежит на кушетке в рабочем кабинете доктора Мори. После внимательного осмотра и изучения таблеток, он пришёл к довольно утешительному выводу.
— Он выпил вот это, — Огай показывает обычный блистер с обыкновенными белыми круглыми таблетками. — Лёгкое снотворное. Я давал ему его, когда вы приехали после последнего купания в реке, — Мори усмехнулся, а Чуя скривился. — Из-за принятой дозы проспит восемь — двенадцать часов, помучается головной болью и будет, как обычно. Все хорошо, Накахара-кун. Можешь прилечь в соседней палате, думаю, ты устал после последнего задания и ещё не отошёл от зимних развлечений с Дазаем.
Мори ушёл. А Чуя не хотел уходить от напарника, так далеко. Но койка в кабинете была одна, поэтому он не придумал ничего лучше, чем лечь рядом с Осаму.
***
Виски пронзают тысячи иголок, когда Дазай пытается открыть глаза. Во рту сухо и горько от таблеток и долгого сна. Осаму делает ещё одну попытку и видит ещё не сфокусировавшимся взглядом растрепанные рыжие волосы.
— Чу… я.? — Хрипит он, но замолкает, когда видит умиротворенное лицо Исполнителя. Волосы рыжие, длинные, кудрявые разметались по простыне, пушистые ресницы слегка подрагивают, ноги он притянул к животу, устроившись в позе эмбриона где-то на уровне груди и живота Осаму.
— Ты пришёл… — шепчет Дазай, невесомо проводя кончиками пальцев по щеке спящего.
— Ещё раз сделаешь что-то подобное, и я убью тебя, Осаму, — сонно молвит Накахара, не удосужившись открыть глаза.
Они слышат шаги из коридора, и Чуя поспешно встаёт, садясь на стул у койки суицидника.
— Вы уже проснулись? Отлично, — улыбается вошедший Мори. — Чуя-кун, раз ты чувствуешь себя намного лучше, думаю, можно тебя выписывать. Как и Дазай-куна. Ты ведь хорошо себя чувствуешь?
— Я…
— Головная боль и слабость — это меньшее, что ты мог получить, играясь не с теми игрушками. - Сьязвила Элис, показавшись из-за спины босса.
Парни собрались и пошли в квартиру к Чуе. Дазая определённо напрягает отсутствие обычной реакции Накахары, и он чувствует, что, как только они останутся наедине, тот взорвётся.
***
— Придурок! — прорычал Чуя, с размаху ударяя Дазая в челюсть, не сильно, но ощутимо. Тот от неожиданности даже не успевает среагировать. Ведь они минуту назад зашли в квартиру и даже не разделись, только дверь заперли. — Да сколько, блять, можно?! Какой же ты мудак, Дазай. Ненавижу тебя! Как же я тебя ненавижу!
— Чуя, я же… — начинает Осаму, но получает кулаком в живот, резко сгибается и замолкает.
— Если услышу хоть слово про «оздоровительное повешенье» или «моржевание для чайников в ледяной воде», я сам сломаю тебе шею и сброшу в ближайшую реку, ясно? — взгляд цепкий, пылающий не только открытой злобой, но и бесконечным беспокойством. Накахара моргнул и теперь его взгляд не выдавал ничего, кроме усталости. Он медленно скатился спиной на пол, утыкаясь лбом в сложенные на коленях руки.
Он переживал. Дазай только сейчас заметил глубокие тени под потускневшими буквально остекленевшими глазами Чуи. Его всегда прямые плечи и спина, отпущены и расслаблены, он буквально сжался в комочек.
Осаму не знает, что сказать…
— Чуя…
Мафиози медленно поднимает голову, а Дазай присаживается рядом, берет его лицо в свои ладони и впивается горьким поцелуем. Целует медленно, кусая губы, проталкивая язык между ранее сжатых зубов, оглаживает небо, прикрывает глаза и пытается передать насколько ему жаль, что довёл его до такого состояния.
Чуя сначала широко раскрывает глаза, а потом прикрывает их, позволяя делать Осаму, то что он захотел. Неторопливо отвечает, принимая извинения и сожаления, притягивая за шею ближе. Дазай переносит руки с щёк на талию, приподнимая Накахару, прижимая его спиной к стене.
Чуя будто оживает, распускается, как цветок под солнцем. Отвечает со всей готовностью, прижимается грудью к груди, зарывается и больно оттягивает волосы, не отпускает и не отстраняется. Лишь разрывает поцелуй, чтобы выровнять дыхание и впивается снова, будто пытается высосать остатки чёрной души.
Внутри что-то дерет от желания, скручивает с силой внутренности, заставляя задыхаться. Что это может быть, если в нем была одна только пустота? Но это зловещее в своей потребности желание касаться, кусать до крови чужие губы, доводить до иступления, полностью присвоить себе вожделенное тело и душу, такую живую и пламенную, но чем-то схожую с его — Дазая — душой — пропитавшуюся в липкой крови убитых врагов.
Любовь и ненависть, которая жгучей смесью кипит вокруг них, прожигает плоть. Она так идеально вписывается в пустоту, царящую в его душе, обрамленную гнилью прожитой жизни.
Видеть такого Накахару сродни мазохизму, добровольному и прошиваемому насквозь. Уже искромсанную душу разрывает в клочья от противоречивости чувств, сочетании того, что сочетаться не должно.
Чуя бесится, злится, неистовствует от очередной попытки самоубийства Дазая, а Осаму тем временем наслаждается раскалённым чувствами напарником. Ноющая боль от крепкого удара в живот нисколько не затмевает эту эйфорию.
И вот сейчас, словно обухом по голове, приходит осознание,
кто перед ним. Единственный человек, которому не наплевать на него. Неповторимый в своей самобытности, преданности своей семье и не сдерживающий себя в проявлении чувств. Тот, кто готов отдать жизнь за него. И Дазай понимает, что без Чуи он просто загнется, рассеется пеплом над рекой, а люди, которые его сейчас окружают, называются друзьями, даже горевать не будут из-за его смерти.
Почему он был так слеп?!
Дазай вновь взглянул на Чую, жадно впитывая этот образ с растрепанными огненно-рыжими волосами, глазами цвета льда, внутри которых полыхает огонь чувств.
Теперь все стало так очевидно…
Никто не заботился о нем, как это делал Чуя. А Дазай из кожи вон лез, лишь бы прикрыть, оградить и спасти напарника.
Бывшего напарника…
Это бьет под дых сильнее всех ударов Накахары вместе взятых. Слово
бывший режет бензопилой гулко стучащее сердце. Слишком странно, слишком сюрреалистично. Он и чувства всегда были несовместимы. Что же произошло сейчас? Заталкивая поглубже прошлое
(удивительно, что пустота еще не поглотила его), Осаму и вообразить не мог, насколько он ошибся, когда ушел из Мафии. Мафия хоть и жестока, и кровожадна, но каждый ее член готов глотку себе перерезать ради ее благополучия. Ради благополучия своей
семьи.
И сейчас Осаму накрыло вновь, но уже необычное для него желание сделать кого-то счастливым. Кого-то особенного. Кого-то, кто стоит перед ним и внимательно вглядывается в его лицо,
заметив перемены может в его поведении, может взгляде, может в чем-то другом, черт его разберет. Сейчас это не имеет значения. Все потеряло свою важность, кроме родных голубых глаз, за напускной пеленой злости которых читается «Я не могу потерять тебя».
