Сука

Одеяло повыше к подбородку. Укрылась бы с головой, не зная, куда себя деть. Паника, страх, неловкость. Ксюша зашевелилась рядом, машинально обняв её за живот и привлекая к себе. Более, чем красноречивый жест. С оглушающим звоном рухнула последняя надежда списать на что-то дружеское. — Мам, я… Мгновенно корпусом вперед, из-за её плеча. — Здравствуйте, я. эммм… Слова терялись и не находились. Видели отвращение. К тому, чему стала свидетелем. Почувствовали грязными, непристойными. Ксюша сжала плечо Ани, та её сбросила. Отделила то, что ночью было неделимым. Было или казалось. Вопрос в воздухе. Не один. Их так много, не озвученных, не произнесенных, запретных. Попала сама под цензуру. Запрещала себя сама, чтобы было легче ей. Откинулась обратно на простынь, желая стереть себя в ноль. — Пойду пока на кухню, чайник поставлю, — каждое слово через паузу, каждый взгляд на уничтожение. Остались вдвоём в этой давящей тишине. Она уже дожёвывала остатки барабанных перепонок, проникая в мозг. Несоображающая, поднялась с кровати. Надевала первое попавшееся, разбросанное по полу. — Это мои, — отозвалась Ксюша, выдёргивая из её рук трусики, — Ань… Хотелось поговорить, хотелось вновь рядом, хотелось через разрез, висела на одной шкуре с ней. — Замолчи, ради бога, не сейчас, — нервным шёпотом, подбирая белье с пола. Трясло, как никогда прежде. Крутилась по сторонам, лишь бы не упереться в неё взглядом. Ксюша молча оделась. Молчание давалось болью. Взглядами по ней, понимая, что оставляет ожоги. Пахло не жаренным, палённым. Мимо неё к двери, задержала себя ровно на одну фразу: — Я буду ждать… Фраза ко всему. Оставляла себя в её жизни, позволив выбирать ей. Впервые кому-то, не самой. Хлопок двери еще час назад стал бы кошмаром. Сейчас же он означал лишь одно — кошмар впереди. — И долго ты там будешь сидеть? — резко из кухни голос матери, — мадам твоя уже сбежала, ничего не забыла впопыхах? Заглянула в спальню, остановив себя в дверях. Границей между собой и ей. Между нормальным и безумным. Между чистым и грязным. Остриём тупого ножа чертила заново её стёртые. Рамки, границы, чертоги. — Перестань, — слабым голосом, понимая, что всё только начинается. Синдром отличницы работал против неё. Всегда было важно, что скажет мама. Во всём старалась быть лучшей, ради её одобрения. Вешала её похвалы медальками на грудь. А та сейчас со звериным оскалом срывала обратно, оставляя рваные края. — Перестать? Может прикажешь смотреть и радоваться, как ты стала… — запнулась, подбирая нужное слово. Не помягче, нет. Наоборот. Такое, чтобы распятием к кресту. Привыкла гордиться ею, кичась заслугами и достижениями. Всем и каждому о её романе с Димой. Умолчала о том, что расстались, надеясь, что вновь сойдутся. Искала пожёстче, чтобы наказать не за грязь, а за свои рухнувшие. О таком «избраннике» дочери ведь не расскажешь. — Ты опустилась слишком низко… Как? Откуда? Это она тебя совратила? Эта извращенка… Молчала, опустив низко голову. Казалось, что она права во всём. Будто насекомое под микроскоп, чтобы показать всем её уродство. — Мам, прости… Я… — Надеюсь, что ты знаешь что делать, — тоном не терпящим возражений. Решала за неё, натягивая вожжи. Хлестала безжалостно по хребту, не боясь сломать. Ломала и не раз. Добавила бы ещё, но резкий свист чайника оглушил обеих. Вздрогнули. Мать обратно на кухню, она за ней, зависла в проёме. Мешала граница. Переступить сейчас — принять её сторону. Занесла ногу через порог и отдёрнула обратно. — Ты идёшь? Я налила уже, — донёсся её привычный, будто ничего и не было. Назад себя, обратно к кровати. Носом в подушку. Ксюшину. Ладонями по простыням, которые еще хранили остатки её тепла. Вспомнила её глаза, которые колдовские. Не забыть. Сжала подушку в кулаках, сорвалась в истерику. — Аня, ты слышишь? Дочь, — разразилась бурей, обрушилась градом. Не замечала извне, покуда внутри…тьма.