Devil Like You

Просыпаться в ночи, как от кошмара, уже входит в привычку. Вскакивать с постели и нестись в туалет, чтобы окунуть горячее лицо в ледяную воду и сполоснуть вспотевшую шею, входит в привычку. Прятать пылающие уши в ладонях — привычка. Видеть Фрэнсиса Бартона в своих чертовых снах — привычка. Этот ублюдок умудрился пробраться и в них со своей ядовитой ухмылочкой и колкими замечаниями. И если в жизни можно делать вид и притворяться, то собственное подсознание не обманешь. Даже не пытайся. Джеймс пытался и вот уже которую ночь подряд получает результат. На часах каких-то три часа ночи, подумаешь, все еще спят! Роджерс ложится в постель поверх одеяла и со стоном обнимает подушку, уткнувшись в нее носом: сложно признать, но после таких снов не могло не заныть сладко в паху. — Смотри, куда прешь! — раздается рядом с ухом ровно в тот момент, когда левое плечо Джеймса встречается с чем-то твердым, достаточно высоким и до зубовного скрежета раздражающим. Если бы человека можно было идентифицировать, как «что-то», то это значительно избавило бы от необходимости подбирать слова всякий раз, как наглая рожа Бартона всплывала на горизонте. Юноша, не сдержавшись, разворачивается, вцепившись в лацканы стильного пиджачка, встряхивает для пущей убедительности своих действий и припечатывает Фрэнсиса затылком и спиной в школьные шкафчики. Металл протестующе скрипит. — Не боишься без зубов остаться, сладкий? — лилейным голоском вторит угрозе Джеймс, скалясь и рассматривая лицо в упоительной — главное, самому в этом не признаться — близости. — А то ты так пасть разеваешь, мне даже немного тревожно за парочку верхних. Бартон кривит губы — они у него красивые — в каком-то уникальном лично для него «ух» и уже даже готовится что-то ответить, пока со стороны директорского кабинета не раздается громогласное: — Роджерс! Какого дьявола тут происходит?! Джеймс успевает только отступить на шаг, разжимая побелевшие от напряжения пальцы, и подумать о том, что нервотрепки от директора не избежать. От отца, впрочем, тоже. Он человек занятой, но на выволочку сыну время всегда найдет. Фрэнсис, улизнув в толпу, выкрикивает: — Что, от недотраха уже на стенку лезешь, Роджерс? Так найди себе девушку! Или ты за другую команду у нас играешь? — последнее тонет в редком смехе. Окружающим шутка зашла. Джеймс же думает, что это постепенно становится мало похожим на шутку. — Да пошел ты… — рычит себе под нос и, поправив лямку рюкзака на плече, уныло плетется сквозь толпу к разгневанному мужчине. За выговором. Очередным. Директора Джеймс не слушает. Отца, впрочем, тоже. Он смотрит на Стива совершенно стеклянным взглядом, полностью погруженный в себя, пока Роджерс-старший зачитывал очередную нудную лекцию о необходимости держать себя в руках. Создавалось впечатление, что Стив делает это уже, скорее, чисто из привычки и долга, нежели из настоящей необходимости вбить в юношеские мозги сына что-то высокоморальное. Он вздыхает только, наблюдая за тем, как юноша совершенно лениво и рассеянно мешает ложкой чай. — Я могу идти? Мне еще типа уроки делать надо, все такое. Потом разрешу тебе последние мозги мне вынести, клянусь, — неопределенный жест в сторону комнаты и напряженное ожидание, пока мужчина все-таки не кивает. Бороться бесполезно. А Джеймс, проскользнув мимо и оставив на столе чашку, исчезает за дверью, чтобы тут же сползти по ней вниз и спрятать лицо в коленях. Он думал о том, что у Фрэнсиса Бартона красивое лицо. Глаза с лукавым и бесконечно внимательным взглядом, цепким даже. Широкая улыбка. И губы, о которых Джеймс тщетно пытается не вспоминать лишний раз. И не смотреть на них. Но когда Бартон что-то читает из учебника, Джеймс не может оторвать глаз. И бесконечно хочет их поцеловать. Он думал о том, что у Фрэнсиса Бартона крепкие руки. Стальные запястья и идеальные пальцы. Джеймс знает, что этот урод занимается стрельбой из лука и девок вокруг себя собирает целые толпы. Фрэнсис знает, что Роджерс за ним наблюдает. Знает и беззастенчиво пользуется положением всеобщего любимца, чтобы бесить. Бесить неимоверно и выводить из себя. У Фрэнсиса широкая спина. И шрам под правой лопаткой — Джеймс не может сдержаться и проводит по нему подушечками пальцев, поэтому Бартон вздрагивает и пытается уйти от прикосновения. А еще он горячий, напористый и, самую малость, выше ростом, поэтому приходится слегка запрокидывать голову, чтобы крепко вжаться в губы и требовательно укусить. Но времени у них не так много, как хотелось бы, пока другие классы не застукали. А еще Фрэнсис все такой же ублюдок и задира. И Джеймс терпеть его не может, но все равно позволяет чуть ли не довести себя до ручки, а потом быстро утащить к Бартону домой. Потому что Бартон, оказывается, очень умеет убеждать, а Роджерс не такой уж и несгибаемый. Очень даже сгибаемый. И выгибаемый. Фрэнсис уже проверил. А еще он до усрачки боится Стива и даже не думает о том, чтобы распускать руки, когда приходит к Джеймсу делать уроки вместе. А Джеймсу иногда очень хочется лишнего адреналина в крови. Но Фрэнсис — ссыкло. И даже так остается самым желанным и, чего уж греха таить, любимым человеком. Джеймс, обнимая подушку со стоном, думает только о том, чтобы скорее наступило утро. Потому что утро чуть менее настойчиво мучает его, подкидывая горячие и не очень мысли. Потому что ночью одиноко и душно в просторной комнате. Зато в другой — заваленной книгами и стрелами — по-домашнему уютно и дышится легко. Этот ублюдок умудрился пробраться в сны. Джеймс, впрочем, не слишком возражает.