Палач по закону

-Он ее что, убил? — прошелестело единогласное в народе, так широко было изумление толпы. Еще пару мгновений назад многие готовы были ворваться в замок, крушить и рвать всякого, ко попадется на их пути, так почему теперь такое страшное изумление? Эда и Леа знали о смерти Катерины, но никак не выдали себя. Эда потому что на нее никто почти и не смотрел, а Леа потому что был сдержанным человеком. Между тем, заставляя толпу замереть в ожидании его слов, поднялся с колен Моро. Мужчина и женщина, что сопровождали его, переместились, не сговариваясь, и теперь склонились оба над принцессой, что предпочла покончить с собой, нежели лить кровь народа. Своего народа. А Моро — убитый изнутри свалившимися на его плечи виной, ответственностью и отчаянием, заговорил с народом, как говорят с единым человеком: -Ты, народ, сегодня потерял последнюю представительницу законной короны! Она предпочла умереть сама, чем видеть твою смерть и твое горе. И я в отчаянии от этого… Солдаты смотрели на тело своей мертвой повелительницы. Многие присягали ее отцу и теперь, стоя с теми, кто еще дни (часы?) назад был вне закона, чувствовали себя скверно. Кузнецы, сапожники, няни, учителя, проститутки и пьяницы, убийцы, контрабандисты — всех, вне зависимости от пола, занятия, мировоззрения — сковало той странной силой скорби, но… Но велик гнев народа. Велик гнев толпы. И одна минута может определить историю, но Моро сам совершил ошибку, поддавшись на все то человеческое, что кипело в нем и грызло душу от негодования, что каждый из этих предателей жив, а она — бледная и молодая лежит мертвая на пороге собственного замка! -Ведь ты, народ, не заслуживаешь такой жертвы! — Моро был похож на проповедника — неистового в своей вере. Таким, наверное, был каждый рыцарь Святого Луала перед гибелью, во всяком случае, Эда подумала именно так, прежде чем толпа снова поднялась волною, оскорбленная в последний раз. -Тише, тише! — Альбер взбежал по ступенькам обратно, чувствуя, что должен вмешаться. Он едва не наступил на тело принцессы, но оплакивающие ее мужчина и женщина реагировали быстрее и убрали ее тело на руках своих подальше, чтобы никто не коснулся этой ушедшей жизни. -Народ, слушай меня! — зычный голос Альбера подхватил восторг толпы, которая видела теперь в нем живого защитника всего, что можно еще было защитить. — Смерть принцессы Катерины не напрасна… Толпа ожидала чего-то другого. Толпа хотела услышать, что начинается новый мир, но Альбер, которому было жаль этой мертвой теперь принцессы, не смог не выразить своих чувств. ощутив же волнение и недовольство, сориентировался уже Мэтт, который взбежал следом за Альбером и закричал, без особенной надежды, так, на удачу: -Да здравствует жизнь! Конец старому миру! Конец старому порядку! Конец всему! И вот здесь народ уже возликовал, и мгновенно полюбил Мэтта так, как прежде любил лишь одного Альбера. -Вы можете колоть, резать, жечь, пытать и разрушать, — Моро не смотрел ни на Мэтта, ни на Альбера — этих двоих он презирал больше всего на свете. Пытаясь найти хоть одно лицо, которое будет понимать его, он взглянул на подножие лестницы, где стояли, выделяясь, Эда (смутно знакомая Моро, но он не хотел ее вспоминать), Ронан (незнакомый Моро), Кенот (почти сочувственный, ног сочувствие это было как будто бы приклеенным) и. -И ты здесь, предатель! — фыркнул Моро, не удивляясь присутствию Леа. — Я удивился, не встретив бы тебя. Там, где кружат стервятники, всегда есть гиены. -И стервятники, и гиены — лишь падальщики, — Леа не растерялся. Он также сделал несколько шагов навстречу ступеням, Моро и своим соратникам. — Мы приходим на то, что уже разложилось, чтобы сберечь то, что осталось, погрузив это в землю. И будет новая жизнь. Именно так. Грубый образ качнул Моро. Он обернулся на сидящих под защитой прикрытых дверей мужчину и женщину, что оплакивали тело принцессы Катерины и сказал: -Вся власть ваша, но вы — солдаты, вы — горожане, вы все изменили присяге. Среди вас нте ни одного достойного человека. Среди вас нет больше никого! Вы погубите… -Нет больше присяги! — Ронан долго молчал и даже стал беспокоиться, что молчание выйдет ему боком. — Трона нет. власти нет. есть равенство. Привилегии крови идут к черту. Богатство не определяет… Толпа зашумела — радостно и яростно. Слова Ронана потонули в этом гуле. Что-то липкое, тошнотворное пролетело над левым плечом Ронана и упало прямо перед Моро, радостно и гнилостно брызнув чем-то вонючим. Кто-то захохотал. Моро только провел рукою по лицу и сказал, отступая в сторону: -И кто пойдет от вас? Кто займет места правления? -Пока не будет назначены выборные лица, — Альбер нетерпеливо переминался с ноги на ногу, — временное управление берут на себя … Он сделал вид, что думает, затем простер руки к Ронану и гул толпы встретил это одобрением: -Ронана! Ронана, верно! Ронана! -Ронан, слышишь ли ты волю народа? — слезно вскричал Альбер. -Слышу! — Ронан, торжествующий, сияющий, предвещающий новый мир обернулся к толпе. — Ваше доверие, ваша защита, ваша вера — это то, что я ценю больше моей жизни! И я последую за этой ценностью, пока не сменят меня те, кто будут выбраны вами. Но… Он протянул руки Альберу и толпа зашумела еще яростнее. -Благодарю за доверие, народ! — Альбер кивнул и отсалютовал пуще всех загремевшей армии. — Кенот, жрец ли ты народу такой же, как Луалу? Кенот улыбнулся: -Я жрец Луалу и веду его волю народу. Толпа приветствовала и это. Имя Леа выскользнуло легко и естественно. Этот человек был всегда и везде на своем месте. Поразительного склада ум, гибкость характера и черты, которые сам черт не разберет! Мэтт прогремел от Пепельных рядов и тут уже было возмущение, но Пепельные ряды внушали то чувство брезгливого почтения, что спора не было. А как произнесли ее имя, как назвали и что сказали, Эда почти не услышала. Точно было про закон, про орудие, которое одинаково беспощадно к врагам…и вот уже чья-то рука помогает ей подняться по ступенькам. Но Эде все равно. Ей показалось, что в толпе она встретила взгляд Гилота, а потому взор ее в это многоликое чудовище жаден, но видит ли она хоть что-то? Но кто-то сжимает ей пальцы до боли и отрезвляет болью, и Эда чувствует раз и навсегда, что Гилота больше для нее нет. теперь, у подножия нового мира, недалеко от тела последней представительницы королевской крови Эда больше ничего не значит для того дня, что грядет. Альбер зычно вызывает кого-то. Эда не узнает. Ронан, кажется, тоже узнает подходящих через раз. Эда и не стремилась знать, ее задача — закон, а вот Ронан обижен. Но день стоит такой легкий, а минута так торжественна, что отравлять ее смысла нет. -Уберите… — тихо советует Кенот, указывая Моро на тело, покоящееся на скорби двух незамеченных и уже давно ненужных людей. — Уберите, пока другие не убрали. Моро с трудом сдерживает слезы, но делает отмашку скорбящим и те, испуганные, преисполненные горя, уносят бережно куда-то тело за двери. Подальше от народа. -Сегодня — ликуем! — Мэтт оттолкнул Альбера. — Сегодня — триумф! Пали все наши старые стены. Празднуйте! Празднуйте! А мы наведем порядок, расчистим дороги к новому миру! К миру для всех вас! И Пепельные Ряды зашумели так, что перекрыли почти всех других пришедших, приличных и добродетельных горожан. Им очень понравилось такое равенство с теми, кто прежде не взглянул бы на них. -А вы с нами! — Леа указал Моро на дверь, ведущую в замок, где сейчас скрывалось где-то одеревенелое тело Катерины, что так и не смогла стать принцессой своему народу. Вырванная из чрева одной страны, она осталась чужой всюду. И не смогла вернуться, а застряв, узнав на себе все горе и отчуждение со всех сторон, напуганная и одинокая, она приняла роковое, но преисполненное королевской чести решение. Так кончилась династия ее отца, идущая от начала этого королевства. И так начался новый мир, что только грозился показать свой лик из-за завтрашнего горя. Моро послушно проследовал в замок, зная, что ему плевать на свою жизнь. Леа вошел следом, как человек, который не любил слишком долго находиться под солнцем и предпочитал скрыться в тень. Кенот вошел как жрец только может войти в дом неизлечимого больного пациента — тихо и скорбно, достойно и важно. Ронан не хотел покидать площадки своего триумфа, а потому долго пожимал руки всем, кто попадался ему на глаза, до кого он мог дотянуться, а потом взял Эду за руку и повел ее за собою внутрь, по ступеням. В самой же Эде что-то умерло навсегда, без шанса к возрождению. Что-то навсегда изменилось и теперь девушка чувствовала, как новое существо поднимает внутри нее голову — существо беспощадное к врагам и друзьям, ценящее лишь закон. Мэтт тоже не хотел оставлять своей внезапной любви среди народа, но, опасаясь пропустить что-то важное, он расстался все-таки с толпою, обещая себе самому стоять до последнего за тех ничтожных, которые сегодня возвели его на пьедестал… Альбер всходил торопливо по ступенькам. Он старался не смотреть ни на кого и сам не мог объяснить себе этой торопливости: какой-то внутренний стыд гнал его по ступеням, заставляя отводить глаза. Зашумел народ…началась новая жизнь. Тлела еще старая, но это ничего — это пустяк. Главное, что уже новое восходит! Пусть Моро, лишенный возможности покинуть опротивевший замок пишет роковое письмо к герцогу Лаготу — злейшему врагу, что в одно мгновение становится желанным адресатом, и с поддержкой слуги отправляет его, молясь Луалу и Девяти Рыцаря Его на удачную доставку, в тайне ото всех. Пусть Ронан пьет вино на пару с Мэттом, разбирая первые бумаги, но больше хвастливо соревнуясь в красноречии своих выступлений. А Леа хмуро пробегает глазами донесения из города, где также празднует толпа, сводя между собою счеты, громя дома друг друга. Порядок будет завтра — сегодня еще можно. И Пусть Эда стекленеет на глазах, теряя человеческое, становясь настоящим орудием, пряча свои эмоции и чувства за долг, который она себе избрала, чтобы хоть как-то избавить свою личность от раскола, настигнувшего ее жизнь. И неважно, что в городе сейчас, где-то, в самых отдаленных проулках, настигают ее старые друзья того, кто изменил ей жизнь, настигают и валят с ноги. Сковер…кто его вспомнит? Да и зачем? Эда не вспоминает. Она больше ничего не хочет вспоминать. Кенот просит шепотом заступничества у Луала и Девяти Рыцарей Его и Мэтт ехидно замечает: -Нет твоего Луала! Кончился! И заходится в пьяном хохоте, но Кенот не гневится, а только просит Луала не брать в расчет слова пьяного дурака. А Альбер смотрит на всех по очереди, глядит в окно и видит одно разрушение. Со стен залы, где они сидят, содрали даже золотые полоски королевского герба, а на улицах — страшно подумать, что на улицах! И горло Альберу перехватывает вдруг удушьем. Он чувствует на губах вкус крови, что еще не пролилась и на лице слезы, что еще не ожили. Он смотрит на улицы города, что теперь его и в зал, где сидят те, кто эти улицы должен хранить и чувствует, как вползает в его сердце ужас, предвещая еще множество смертей, террора, горя и крика. Он не может объяснить себе это, но решительно понимает, что это последний вечер, где есть хотя бы намек на улыбку. Конец 1-й части «Палача по закону»