Тринадцатый километр и таксофон

На тринадцатом от Катамарановска километре стоит таксофон. Никто никогда не видел, чтоб к нему кто-то подходил, но звонили по нему практически все. Он выглядывает из зарослей болиголова и лебеды, словно вырос вместе с ними. Трудно сказать, блестел ли он когда-то новыми синими боками, потому что кажется, что он всегда был таким блеклым, тройка не работала, краска сползала, а стенки густо украшали надписи.  Зачем он стоит на обочине дороги так далеко от города Гриша никогда не интересовался, потому что таксофон оказался очень даже нужным.  Для Стрельникова тринадцатый километр носит особое значение.  Он в могилу с собой унесет чувство, когда пряной летней ночью под светом фар машины набирал номер Наткиной общаги. Возвращались с какой-то очередной стрелки. Гриша немного выпил, и ему нестерпимо хотелось сказать ей что-то, услышать, как она привычно фыркнет в ответ или даже пошлет его.  Руки подрагивали от адреналина и липкого чувства, что он только что… А парень был его ровесником. Ребята не поняли, хлопали по плечу и ухмылялись довольно – все по справедливости и за территорию. Только вот что теперь ему делать с ощущением крови: крови на пиджаке, очках, пальцах? Нателла точно поймет.  Таксофон увидел в окно случайно, хлопнул Водителя по плечу - «Пацаны, ненадолго, вот здесь».  Перчатками нервно стряхивал с корпуса телефона ночную росу и глубоко вдыхал терпкий запах полыни и багульника. Ответила через три гудка тогда, и всегда отвечала ровно через три гудка после.  - Стрельников, я вообще-то сплю! - Как говорят американцы, я только что вспомнил кое-что из Бродского. Послушаешь, мать? Закрыл глаза, представляя, как Нателла на том конце провода ежится от сквозняка в холле общежития, как по ее голым ногам бегут мурашки, а разбуженная им три минуты назад вахтерша косится на нее недовольно. - Послушаю. Только «Мурку» больше не пой. - Я был только тем, чего ты касалась ладонью, над чем в глухую, воронью ночь склоняла чело… Поняла. Всегда понимала. На следующий день при встрече не быстро прижалась к губам, а сгребла его в объятья, как будто не он выше ее на целую голову и шире в плечах раза в два. Прижала его к себе как ребенка и стояла так минут пять. Гриша сначала шикнул – «Ну что ты делаешь-то, бузина моя, отпусти». А потом, когда она рыкнула привычно «Заткнись, Стрельников», будто не его утешала сейчас, позволил себе плечи расслабить, зажмуриться и выдохнуть ей в шею.  - Нателла… - Знаю. *** Она всегда была сильнее его, вот только признаваться в этом себе было так трудно. Гриша всегда радовался по-детски, когда Ната помощи просила, потому что это значило, что и он, он тоже ей нужен.  Нателла только один раз звонила с тринадцатого километра. Звонила зимой, когда уже официально стала Стрельниковой и их схема по ограбеживанию водителей с помощью ее, как приманки, начала работать.  Он с самого начала подозревал, что это плохая идея, но если Нателла что-то для себя решила, то ни он, ни бог, ни черт ее не переубедят. Впрочем, после этого звонка она больше никогда уже не играла приманку. Тонкими пальцами вдавливала железные кнопки с усилием, трубку сильнее к уху прижимала и снизу прикрывала ладонью, чтоб заглушить шум проезжающих по трассе машин. Она специально долго номер набирала, оставляя себе возможность передумать и самой со всем справиться. Не передумала.  - Забери меня. Я устала, муженек. Тут холодно очень. Что-то такое в ее голосе он тогда услышал, что за руль прыгнул сам, немедленно. Гнал как бешеный, и меньше, чем через семь минут, уже к ней подъезжал.  - Сволота, ты, конечно, Стрельников, я замерзла здесь уже. - Прости, - целовал ледяные щеки, - Я знаю.  *** Таксофон продолжал значить многое для Стрельниковых даже после развода. Лидер помнит, как звонил ей, по традиции глубокой ночью, в другой руке покачивая початую бутылку коньяка. Притащился на чертов километр из «Канарейки», как последний пьяный романтик, как будто ссаный старый телефон что-то значит.  Наврал парням, что домой едет, чтоб в одиночестве набрать уже не общажный номер, а красивые цифры ее загородного дома. Их дома. Ушел оттуда два года назад, тайно забирая с собой свой дубликат ключей, надеясь, что еще вернется. Что не сможет Натка без него. Но оказалось, это он не смог. Три гудка. - Алло? – голос недовольный, сонный. Гриша помнил ее такую, и со свистом воздух носом втягивал, крепче сжимая бутылку, норовящую из кожаных перчаток выскользнуть. - Что ты сделала со мной? Что за сука ты такая, Натка? Почему у меня рвется все без тебя? – хотел наорать, получилось почему-то только выскулить ей что-то позорно и хрипло. - А ты приезжай, Гриш, приезжай. Стрельников, и не закрывая глаз, видел, как она потягивается сейчас в нагретой постели, как лямка с тонкого плеча случайно сползает.  Смеялась довольно, игриво, как будто не было ничего между ними. Он кричал на нее, от безысходности, от осознания, что не смог ее из головы вытравить, а она свое вечное «Гр-р-риша» на языке перекатывала.  Бросил трубку озлобленно в прямом смысле слова. Она покачивалась в такт гудкам размеренно, когда машина его отъезжала. Рычал, злился, но поехал. К ней поехал.  *** Так вышло, что Стрельников-младший тринадцатый километр тоже не обошел. Вечером мчались из города на всех парах. Макс тогда впервые понял, что бандитники это не только круто, но еще и опасно. Парней лихорадило, его телефонная трубка как назло разрядилась, отец полулежал на заднем сидении и безуспешно делал вид, что с ним все в порядке, хотя быстро разрастающееся по свитеру багровое пятно говорило само за себя. Телефонисту казалось, что ничего правильнее он сделать не может, поэтому они остановились у старого таксофона, так вовремя оказавшегося рядом.  Набирал номер торопливо, поднимая высокий ворот плаща, отворачиваясь от сентябрьского ветра. - Да мам, да не ори ты, живой он, живой. Ты только приезжай. Да не знаю я… Нателла примчалась на такси, не уточняя адреса. Максим если и удивился, то вида не подал – мать никогда не была предсказуемой женщиной, мало ли, откуда она знает, где они сейчас.  Отца к ее приезду уже вытащили с заднего сидения и посадили на расстеленный Максов плащ у машины. Всегда невозмутимая и статная Нателла Наумовна на глазах Железных рукавов, не жалея коленей рухнула на асфальт рядом с их лидером. Побледнела настолько, что их с отцом кожа была в свете луны одного цвета. - Ненавижу тебя, Стрельников, - она впервые на памяти сына плакала, аккуратно стаскивая с бывшего мужа свитер. - Взаимно все, бузина моя, - он улыбнулся слабо и, протянув руку, по щеке ее погладил, пачкая кровью. Нателла головой яростно тряхнула, сбрасывая его ладонь: - Чего встали-то, лодыри? Тащите аптечку, она под вторым сиденьем. Командовала ими так, будто она глава группировки – «Макс, полей мне на руки водки. Ой, вот только не надо, я знаю, у вас в бардачке всегда есть. Стас, открывай бинты. Слава, убери синтезатор, пока я не разозлилась». Максим на отца все исподтишка поглядывал – не разозлится ли –, но тот только улыбался.  Ната перебинтовывала быстро и с неприкрытой злостью, не боясь боль причинить. Он терпел, зубы стискивая, не стонал даже когда она специально на рану давила. Потом мазнула глазами по остальным, дольше задержалась на Максе – «Ты-то цел?». Он кивнул растерянно, глаза отводя – «Да, прекрати».  Нателла усмехнулась, щелкнула зажигалкой. На лицо вернулось выражение уверенности и превосходства, вот только зажатая между пальцами сигарета подрагивала, глаза нервно поблескивали, а пятно крови на белой щеке она так и не стерла.  - Жить будет ваш главарь, расслабьтесь.   - Мне закурить дашь, раз уж жить буду?  Подозрительно через плечо на Железного покосилась, но послушно протянула сигарету. - Ребят, оставьте нас ненадолго, - отец затянулся сразу глубоко и рукой на них махнул. Пришлось уйти. Последнее, что Телефонист слышал, уходя, было Нателлино «Если б с тобой или Максом что-то случилось, я бы тебя убила» и раскатистый смех отца.