Ветру брат

      Помрачневший раньше срока вечер то и дело взрывался вспышками молний. Дождь бил в высокие окна. Москва следил за водяными дорожками, бежавшими по стеклу, вполуха слушая презентацию банковских маркетологов, на которую он попал по чистой случайности. В самый последний момент начальство отправило его сопровождать новичка-стажёра, чей непосредственный менеджер, отравившись роллами, экстренно ушёл на больничный.       Стажёр Саша Павлов сидел рядом, делал пометки в недавно выданном фирменном блокноте, иногда поправлял очки и елозил на стуле, когда что-то было непонятно. Ему хотелось задать вопрос спикеру, но он боялся. Михаилу, возможно, стоило помочь Саше, показать ему, как вступать с презентующим в диалог, но головная боль не давала не только заговорить, но и сформировать простую мысль.       Там, за стеной дождя, мерещился причудливый, чужой мир, состоявший из одних только сизых вихрей и холодных капель. Что-то словно пыталось пробиться сквозь завесу воды, какое-то воспоминание или чувство, что-то знакомое, необходимое Мише прямо сейчас, не достигая его разума, обращалось в монотонный радиошум.       Этот город любил летний дождь, смывающий зной с тротуаров и скуку с утомлённых пыльной жарой лиц. Выйти бы на Новом Арбате под такой дождь, задрать голову к небу, чтобы на расцелованные беспощадным солнцем щёки упали ледяные капли; чтобы вода пропитала рубашку. А потом, задрожав от холода, броситься к ступенькам книжного или забежать в вестибюль кинотеатра… И ещё этот город любил совсем другой серый цвет…       Нынешний же ливень лишил Москву тепла на несколько дней, и Арбатов зябко потёр друг о друга и без того холодные руки. И ведь дома нет отопления, знай садись себе под плед и грейся об остывающую чашку с чаем.       Презентация, благо, заканчивалась, хотя вопрос об обработке данных пользователей перерос в дискуссию, продлив и так затянувшееся мероприятие. Москва тихонько вздохнул: без стажёра не уйдёшь, а тому вон как интересно — сел на краешек стула, вытягивает шею, с интересом крутит головой, когда другие участники озвучивают возражения. Организаторы в конце концов поблагодарили собравшихся за внимание и предложили продолжить дискуссию в неформальной обстановке — на третьем этаже в соседнем же здании работал вместительный бар-ресторан.       — Михаил Иванович, а мы пойдём? — спросил Павлов, вытаскивая из-под стула чёрный кожаный рюкзак.       — Нет, Саш, не наш это профиль, — ответил Арбатов, стараясь быть услышанным за шумом голосов. — И Михаила мне вполне достаточно…       Но стажёр, ещё недавно студент, со старшими привык только по отчеству и переучиваться никак не хотел.       — Михаил Иванович! Миша!       Москва обернулся, встретившись взглядом с невысоким мужчиной с сединой в волосах и аккуратной бороде. Он силился вспомнить, где видел это лицо, но мужчина подсказал сам:       — Я Кошкин! Мы в Питере виделись. Может, помните? Там ещё на выставке обнаружили поддельную акварель, Пётр Петрович всех гонял… и вы что-то улаживали, э-э, с итальянцами?..       — С французами. Припоминаю, конечно. Вы ведь Любомир?       — Да-да, деду спасибо за имечко!       Они пожали друг другу руки.       — А тут вы что забыли, Миша? Вы же не по финансовой части вроде. Или того, переквалифицировались опять?       — Задач рабочих пару дней не было, и меня отправили за компанию. Саша, познакомьтесь…       Однако Павлова рядом не было; наверное, пошёл к лифтам да и смешался с выходящей из конференц-зала толпой. Не беда, встретятся внизу.       — Был у меня вот такой же стажёр, непоседливый, энергия так и пёрла из него. Даже завидно: рано встаёт, поздно ложится, так ещё теннисом занимается, и этим, как его, хандболом…       Михаил хотел продолжить разговор с Кошкиным, но, присоединившись к столпотворению у лифтов, потерял из виду и его. А представив, как долго лифты будут ехать с пятьдесят седьмого этажа на первый и обратно наверх, решил спуститься по лестнице. Последовав его примеру, следом отправилась группка людей, и их голоса нарушили гулкую тишину лестничного пролёта.       В фойе Миша присел на диван в зоне ожидания, что находилась недалеко от входа. Так бы он не пропустил стажёра, а тот вряд ли бы стал ждать Арбатова на улице под проливным дождём. Но среди людей, следовавших от лифта к стеклянным дверям, не было ни одного с кожаным рюкзаком.       Москва проверил мобильный — сборы на презентацию проходили в спешке, так что Сашин номер он не записал. Головная боль не забывала напоминать о себе, и Миша уступил ей, замерев в одной позе и слепо глядя на медленное переключение минут на экране телефона.       Не было сообщений и от водителя — забрать Михаила и Сашу должна была служебная машина. Москва собирался отдать водителю стажёра, а сам хотел отправиться на метро, благо вход в подземку был за углом. Однако если Павлов про машину забыл или не знал, гонять водителя пустым не хотелось.       О своём прибытии водитель всегда оповещал и давно должен был ждать их с зонтом снаружи, но сейчас молчал, и, не дождавшись стажёра, Москва решил отправить сообщение в мессенджер. Ответа он не получил; кроме того, в последний раз контакт был в сети лишь утром. Плавно и осторожно, чтобы не спровоцировать болезненную пульсацию в висках, Арбатов поднялся с дивана, вышел из здания и оглядел улицу.       Служебный автомобиль стоял чуть в стороне. Видимо, заметив Михаила, водитель подъехал ближе. Кое-как закрывшись пиджаком от дождя, Арбатов добежал до машины; голова откликнулась на эту активность адской болью.       — Здравствуйте! Видимо, я сегодня один. Вам будет несложно подбросить меня сразу домой? Спасибо.       Разместившись на заднем сидении, он положил пиджак рядом и ослабил галстук.       Машина не тронулась. Михаил поднял голову, пытаясь поймать взгляд водителя, но тот будто нарочно отвернулся к окну. Глухо бросил только: «Ремень».       Москва вскинул брови и хотел ответить что-то про отсутствующее сообщение и долгое ожидание, но от усталости соображал слишком плохо. Его месть вышла скромной: он нарочно долго и громко стучал металлическим языком ремня о замок.       Как только ремень оказался застёгнут, водитель нажал педаль газа. Несмотря на его скупую ремарку и какую-то необъяснимо мрачную атмосферу в салоне, вёл он в целом ничего: незаметно ускоряясь, предупреждая чужие неосторожные манёвры и плавно тормозя на светофорах.       Миша опустил подлокотник, чуть съехал на сидении вниз и уставился в окно. Снова стекло было расчерчено дорожками воды, но теперь сквозь них пробивались огоньки автострады. Они взлетели на третье транспортное кольцо — Арбатов только не мог различить, едут ли они на юг или на север. Видимо, в центре собрались пробки, придётся в объезд. Но пускай: в машине было тепло, а автомобили и огни за окном сливались в единый цветной поток, позволяя расслабиться и не цепляться за них взглядом. Только иногда тишину салона нарушали уведомления навигатора, изредка жужжавшего на приборной панели.       Немного ожив, Москва решил позвонить Петербургу. Эти несколько дней выдались загруженными, они давно не разговаривали, а с их последней встречи прошло месяца три. Вынув телефон, он привычным движением раскрыл диалог с Петей, занёс палец над его номером, передумал и решил сперва написать.       «Привет»       Нет, ну кто вечером так здоровается. Арбатов стёр сообщение и написал: «Добрый вечер!»       А дальше что? Надо как-то начать разговор.       «Как дела? Мои не очень. Отправили на конференцию, вручили стажёра, выходя мы разминулись. В итоге прождал его зря. Вот только домой еду».       Длинно, куча подробностей. Зачем они Пете? Надо развить мысль по-другому.       «...Мои не очень. Погода дрянь, голова тяжёлая».       Вот так, да. Ещё Москва соскучился, но не знал, какими словами это выразить.       А может, так и написать?.. И добавил в конце:       «Скучаю по тебе».       Всё, хватит раздумывать. Михаил отправил сообщение и погасил экран, прикрыв глаза. Телефон водителя издал негромкое «бж-ж», наверное, в очередной раз уведомив об ограничении скорости или какой-нибудь «камере на полосу».       Почувствовав, как ускоряется автомобиль, Арбатов встрепенулся и посмотрел в окно. Он случайно разглядел слово на дорожном указателе, и напряжение хлестнуло по его нервам — они сворачивали на Ленинградский проспект. Его похитили? Водителя подменили? Господи, кто? Зачем?..       — Куда вы меня везёте? — спокойным голосом спросил он, стиснув в руке мобильный и оглядывая в полумраке салон.       Водитель не ответил, только вжал педаль в пол, выехав на проспект.       — Остановитесь. Немедленно, — холодно приказал Москва.       Внезапно Михаил поймал на себе взгляд из зеркала заднего вида. На него проницательно и серьёзно смотрели знакомые серые глаза. Миша оцепенело затаил дыхание, наблюдая, как в их уголках собираются морщинки. Мгновение спустя он выдохнул и откинулся на спинку сидения, качая головой. Водитель рассмеялся.       — Куда ты меня повёз? К себе? Я живу в Замоскворечье, Петь.       — Добрый вечер! — кивнул Москве Петербург, словно отвечая на его сообщение. И, быстро обернувшись, зачем-то объяснил: — Сюрприз тебе сделать хотел. Вот и приехал.       — На дорогу смотри… А везёшь-то куда?       — Домой. — Петя почесал нос, снова глянул в зеркало. — Вообще-то, к тебе. Думал, так доеду, но не туда съехал от этих ваших небоскрёбов… И третье кольцо, похоже, перепутал с Садовым…       — Ой, беда-а, — протянул Миша, цыкнув языком. — Ну давай на разворот. Вон там съезд, через триста метров… Как ты это провернул?       — Методом… глубокого… — многообещающе начал Пётр, но решил завершить манёвр, прежде чем закончить: — Убеждения… Выходной у водителя объявился. Что же я, человека не подменю?       Они помчались быстрее. Петербург уверенно работал педалями, вручную переключал скорости и резко, смело перестраивался. Его правая рука невесомо скользила от руля к рычагу передач и обратно, но это движение было обманчиво расслабленным — чёрную кожу оплётки и набалдашника его пальцы сжимали до побеления костяшек; Миша слишком хорошо знал, как крепка была хватка этих рук. Водитель внимательно следил за дорогой, цепко всматриваясь в боковые зеркала. На секунду снова встретившись в отражении взглядами, Петя дерзко подмигнул Москве.       Машина оказалась на Тверской в считанные минуты. Михаил всё пытался напроситься сесть на переднее пассажирское, но Пётр ему настойчиво отказывал — оказалось, что вёз там коробку пирожных. Но Москва знал наверняка: Петя хочет подразнить. Слишком уж нравились ему случайные переглядки через зеркало — эти выстрелы в сердце, подпаливавшие ожидание...       С Тверской лихо, на жёлтый, свернули на просторное Садовое. Мотор ревел на пределе, на секунду затихал, словно выдыхая, — Петя переключал передачу — и снова гудел, наращивая скорость, превращая столичные улицы в смазанный разноцветный хвост кометы. Акварель светофоров и витрин врывалась в салон всполохами, то прятавшими Петра в тени, очерчивая только его руки, то плескавшими в его глаза алые и янтарные блики. Взгляд его горел ярче любых огней, и окружающий мир мог лишь несмело подражать буре чувств неистовым ливнем, облепившим оголённые улицы летней Москвы.       Замоскворечье шумело барами даже в непогоду, так что по узким улицам автомобиль поехал медленно, томительно осторожно. Когда до дома оставалось уже всего ничего, Пётр вдруг резко дал по тормозам, и вовремя: через перекрёсток стремительно пронеслось такси.       — Ну и дикие водители, — пробормотал он и круто повернул направо. Миша хотел сострить насчёт Петиного стиля вождения, но решил приберечь слова на потом.       Свернув на следующем перекрёстке, машина въехала в совершенно тихий дворик и остановилась у второго подъезда. Петя заглушил мотор и повернулся в профиль.       — Приехали, Михаил Иванович.       Москва сидел несколько секунд недвижно, затем бесшумно подался вперёд, различая в полумраке прямую линию носа и тонкие губы. Дыхание коснулось Мишиной щеки, тёплые пальцы убрали спадавшую прядь за ухо и, продолжив движение, замерли на шее.       Усмехнувшись, Миша чмокнул Петю в висок и отстранился.       — Эй, я тоже соскучился, — шёпотом пожаловался Петербург.       — Имей совесть. Ты дразнил меня всю дорогу. Я тебя — меньше минуты.       …Гроза бушевала почти всю ночь и лишь под утро отошла от Москвы. На тёмных плечах перекрёстков задремали дома. Дождь ослаб, но не прекратился, и тихим стуком о раму убаюкал припозднившийся свет в одном из окон Замоскворечья.