***
Каким бы простым желание не казалось, Тодороки неделю искал подходящее место, приходя домой довольно поздно. Бакуго ложился часов в восемь, посему никак не мог застать Шото вечером, чтобы побыть вместе. Почему-то от этого становилось невыносимо одиноко, будто бы к тебе резко охладели или что-то вроде того. Но после парень просил прощения за то, что видятся они, в основном, только в школе, приносил для Бакуго что-нибудь вкусненькое — обычно это были различные сладости, которые любил блондин. Он с упрёком смотрел на Тодороки, корча гневную рожу, а после с недовольным видом цокал, но-таки забирал пакет с вкусностями. Это была маленькая слабость, о которой знал лишь Шото. И в один момент всё забывалось. Сладости были неким подобием волшебной палочки, помогающей на время забыть всё плохое. Со временем Бакуго стал чаще ходить раздражённый, вечно на всех срывался и грозился прикончить за малейшую провинность или косой взгляд в его сторону. Причиной, естественно, стал Тодороки, вечно пропадающий где-то по вечерам. Отчего-то в груди стало болезненно покалывать, стоило парню подумать о том, что этот придурок мог найти кого-то спокойнее него, уравновешеннее, кого-то лучше него. И это совсем не нравилось блондину. Ни капли. Он ревновал, отчего ещё сильнее бесился. Он не хотел ревновать, ведь ревность — одно из последствий сильной привязанности к человеку. А привязанность ассоциировалась у того с псом. Верный сторожевой пёс, ждущий своего хозяина. Который может облаять любого, кто подойдёт хоть на шаг ближе дозволенного.***
В один прекрасный солнечный день, когда многие ребята из класса решили поехать за город — всё равно у них большие выходные — и немного отдохнуть от школьной суеты, Бакуго решил остался в общежитии под предлогом, что хочет наведаться к родителям на этих выходных. Конечно же, все сразу поняли, что Кацуки врёт, ведь добровольно его домой не загнать ни под каким предлогом, и проблема была скорее в Шото, чем в простом нежелании ехать с одноклассниками, но настаивать они не стали: как-никак они видели его подавленное состояние в последнее время. Тодороки также остался — отдых отдыхом, но он же не просто так всю неделю готовил сюрприз для Кацуки. Он старался. Боялся, конечно, получить по лицу за то, что лазил по чужим вещам, но это будет того стоить, если он увидит на лице Бакуго счастливую улыбку. Пусть даже и на мгновение. Прознав про то, что половинчатый придурок также остаётся и никуда не едет, блондин решил, что это лучший момент, чтобы поговорить с тем без лишних ушей. Разобраться во всём, ведь это куда лучше, чем маяться в неведение все эти долгие одинокие семь дней — как бы блондин не хотел осознавать, но ему действительно было одиноко без Шото. Но, к его удивлению, как только все чудесным образом исчезли, Шото также куда-то смылся. А вернувшись в комнату, раздражённый, готовый всё метать и рвать, Бакуго замечает на своём столе некое подобие записки — отчего с губ слетает нервное «Что за детский сад, придурок?», — на которой ровным почерком выведено «Буду ждать тебя в три часа дня в центре». — И что всё это, чёрт возьми, значит?.. — Бакуго недовольно цыкнул себе под нос, комкая и тут же поджигая бумажку в руках. Как бы он не злился на Тодороки, он всё равно пошёл. Если тот сам пригласил встретиться, значит ему есть, что сказать. И самое страшное, что боялся услышать блондин, так это «Мы расстаёмся», ведь почему-то парень думал, что Шото к нему охладел. Ровно в три часа дня Кацуки был в центре города, где гневным взглядом пытался отыскать среди толпы людей ту самую цветную макушку, которая, кажется, что-то задумала. Тот всю дорогу прокручивал разные ситуации и, кажется, был готов к любому исходу событий, как бы больно не было. Конечно, если это будет самый худший из всех, то Бакуго обязательно проедется по лицу парня. Потеряв всю видимость улицы — за счёт того, что людей в такое время, на удивление, было достаточно много, — его хватают за руку, отчего из уст льются многочисленные ругательства, пока схвативший его за запястье Тодороки вёл его куда-то прочь от центра, совершенно не реагируя на блондина. Он выглядел весьма задумчивым и сконцентрированным, поэтому парень вскоре прекратил поток эмоций. Вернее, этому послужил не только серьёзным вид Шото, но и то, что Кацуки неожиданно почувствовал холодные пальцы половинчатого в своей ладони. Это заставило кровь прилить к щекам Бакуго, выдавая его смущение. Они. Держатся за руки. На людях. Безумство. — Ты не скажешь, куда мы идём, половинчатый ты придурок? — возмущенно выдаёт Бакуго, стоит ему заметить небольшую дорожную сумку на плече Тодороки. Парень закусывает губу. Его на секунду охватило волнение, но… Он ведь доверяет Шото. Или нет? Он запутался и ничего не понимал, но продолжал без сопротивлений идти за одноклассником. — Скоро узнаешь, — сухо отвечает Шото, покашляв, не желая показаться грубым. Если бы Кацуки знал, как быстро бьётся сердце Тодороки в его груди. То ли от волнения, то ли от интимности всей обстановки. Буквально через несколько минут они прибывают на станцию. И тут блондин совсем потерял ход мыслей. На лице недоумение, и он даже не замечает, как его заталкивают в поезд. Всю дорогу Бакуго молчал. Обиженно смотрел в окно на пролетающие мимо пейзажи. Куда они едут? Зачем? Ответ на все вопросы, крутившиеся в блондинистой голове, знал только сам виновник этого спонтанного для Кацуки путешествия. Около часа заняла их поездка, отчего светловолосый даже успел уснуть на чужом плече. Конечно, после он вновь начал возмущаться, узнав подобное, но вскоре успокоился. Они приехали в другой город, за шестьдесят километров от Токио, но для чего? «Какого хрена этот половинчатый придурок меня сюда привёз?!» — думал Кацуки, осматривая незнакомую местность.***
После недолгой поездки на автобусе, Бакуго и вовсе перестал возмущаться, лишь следуя за Шото. Если он что-то и задумал, то от своих целей не отойдёт, поэтому стоит просто посмотреть, чем закончится дело. Вскоре блондин замечает море, песчаный берег. Они приехали на пляж. Сердце замирает, а губы открываются, но парень ничего не говорит. Он слишком поражён тем, что видит, тем, что происходит. Солнце постепенно начинает садиться, отчего некогда голубое небо становится ярко жёлтым, оранжевым, а спустя время за Солнцем тащится яркий шлейф розовых и даже фиолетовых тонов. Белый песок, камни, вода — всё окрашивается в тёмно-оранжевые оттенки. Взгляд алых глаз переходит с окружения на Шото, что появился напротив него, мягко улыбаясь. И как он только не заметил на нём пляжных шорт, майку с рубашкой поверх с каким-то до жути глупым рисунком. Сердце пропускает несколько ударов, стоит прохладной руке вновь коснуться его собственной. Бакуго в ответ сжимает руку Тодороки, позволяя вести его дальше. На щеках проступает предательский румянец, благо закат скрывает эти оттенки. По крайней мере, блондин хочет в это верить. Он чувствует, что выглядит до безумия жалко сейчас, по его мнению. Но Шото бы никогда не согласился с этим, ведь считал, что сейчас Кацуки выглядит до безумия милым, чем жалким. Его не каждый день увидишь таким. милым. Парни подходят к самому концу песчаного берега, и гетерохромный присаживается на песок, скидывая свободной рукой обувь и протягивая ноги к воде. Бакуго закусывает губу, но проделывает тоже самое, не отпуская из руки чужую. — Что всё это значит, половинчатый придурок? — ругаться совсем не получалось, а все угрозы больше походили на забавные поддразнивания. — Я привёз тебя на пляж… — спокойно отвечает Шото. — Ха? — Бакуго возмущённо смотрит на одноклассника. — Я вижу, не тупой! — а после скалится, сжимая чужую руку сильнее. Ещё бы немного, и из его рук посыпались искры. Такие же яркие, как и заходящее Солнце. Тодороки долго молчит, не сводя взгляда со спокойного моря, окрашенного в приятный оранжевый цвет. Он слишком хорошо умел скрывать эмоции, отчего не сразу можно догадаться, что внутри парня сейчас кипит целая буря эмоций. — Я… Я люблю тебя, Кацуки… — не в силах больше молчать, наконец говорит Тодороки, разрывая эту тишину. И блондин опешил от подобного заявления. Кожа на лице начинает неприятно щипать, а в висках чувствуется болезненная пульсация. И парень сглатывает, не веря своим ушам. Вдруг по щеке, пылающий румянцем — блондин хотел побить себя за то, что позволяет испытывать такие чувства, — скатывается кристально-чистая слеза, поблёскивая на свету. А винные глаза в миг становятся влажными. Чёртов придурок! — Бакуго, ты плачешь? — несколько раз моргнув, парень в недоумении смотрит на Кацуки. Тот скалится и отворачивается к воде, чтобы Шото не видел тех эмоций, что он сейчас испытывает. Приятное тепло разливается по телу, заставляя сердце работать быстрее. Из минусов — он слышит его даже в ушах. Ничего не может с этим поделать. — Отвернись, придурок… Возмущаться не получается, голос предательски дрожит. Гетерохромный тянется вперёд, мягко касаясь горящей щеки и, проведя большим пальцем, стирает влагу. А после тянется ещё ближе — приходится поменять положение, встав на колени, — и мягко касается чужих губ. Сердце замирает. Они целовались только в комнате, где их точно никто не увидит. Да, про их отношения знал весь класс, но целоваться где-то в гостиной, в коридоре или на лестнице — так себе идея. А сейчас они сидят на пляже, лучи заходящего солнца окутывают обоих парней с ног до головы… Кацуки отвечает, сначала сильно прикусив чужую губу, но а после… После отдаётся моменту, позволяет нежно сминать свои губы и делает тоже самое с губами Шото. Рука невольно переходит со щеки в пшеничные волосы. И Тодороки не замечает, как напор со стороны Бакуго становиться сильнее. Он не выдерживает, падая на песок. Его бёдра седлает одноклассник, не разрывая поцелуй и даже углубляя его. Даже сейчас, в этот момент, он не позволит Тодороки контролировать ситуацию. Язык проходится по губам, а после скользит внутрь. И Они уже сливаются в трепетном танце, не в силах оторваться друг от друга. — Слушай внимательно, половинчатый! Повторять не стану! — отрывается блондин, бурча под нос в привычной манере и не сводя взгляд с парня. Один его вид завораживал, и Кацуки готов был выть волком, чтобы видеть это каждый Божий день: растрёпанные ветром двухцветные волосы лежат на песке, как голубо-карие глаза блестят в свете тёплых лучей, как уголки губ дёргаются в мягкой улыбке, как тяжело поднимается грудь в попытках набрать побольше воздуха в лёгкие, как, в конце концов, на лице невозмутимого Тодороки появляется румянец. — Я тебя никогда не отпущу, потому что ты мне до безумства дорог. Кацуки ненавидел все эти розовые сопли, отчего с трудом собирал слова в предложение. Но он хотел сказать, что тоже до сумасшествия болен Тодороки. Болен настолько, что это не лечится. Да и подобное он точно лечить не станет. Слишком уже приятная эта болезнь. Как и приятны губы Шото на вкус.***
— Ответь, как ты узнал о том, что… Что я хотел? — голова поворачивается в сторону Тодороки, который лежал совсем близко к нему на тёплом песке. — Неделю назад я нашёл твою дощечку, которую ты, видимо, собирался отнести в храм, — даже не собираясь отнекиваться и выдумывать, отвечает парень, прикрывая глаза. И будь что будет. Уже не так важно. — А потом стал искать подходящее место. — Ты… Что? Эй, совсем сдурел? Кто тебе позволил рыться в моих вещах? — Кацуки вмиг подскочил, кидая возмущённые возгласы, а из рук посыпались искры. — Ты должен был быть готов к этому. — С чего вдруг? Это моя комната и... — вдруг к блондину пришло осознание. Ключи. У них были дубликаты ключей от комнат друг друга, но парень никогда бы не подумал, что Шото будет лазить по его вещам. — Ах, ты!.. — Кацуки... — тихо зовёт того по имени, привставая на локтях, — Спасибо, — с мягкой улыбкой благодарит парень, получая лёгкий удар в плечо и смущённое бурчание из-под опущенной головы Бакуго. — Придурок Шото… — выдавливает из себя блондин, а гетерохромный чувствует мурашки по всеми телу. И они явно не от ветра на побережье, а от того, как звучит его имя из уст Бакуго — раньше тот никогда не звал его по имени. И звучит оно однозначно лучше, хотя Тодороки несколько раз с замиранием сердца всматривался в написанное одноклассником его имя на деревянной дощечке. И Тодороки прикрывает глаза, тёпло улыбаясь в ответ.«Желаю встретить закат с Шото. Желаю признаться ему в своих чувствах.»
THE END