Двое на берегу, не считая бутылки

Говорить спокойно у них особо никогда не получалось — особенно после смерти отца; именно тогда взаимные подколы превратились в года молчания и обиды. Но после этого всего спокойный разговор, положивший бы долгожданный конец их вражде, должен был состояться. Кэйа боялся этого до дрожи в пальцах. И Дилюка боялся тоже, просто, потому что понимал, что, на самом деле, он виноват, однако по-детски злился на брата. Ведь он просто-напросто его бросил, оставил одного, кинул. И никакие бесчисленный знакомые, приятные собутыльники и собеседники, даже Джинн и Лиза, ставшие родными, не смогли смягчить годы одиночества. Заменить серьезный взгляд алых глаз, шершавые грубоватые пальцы, согревающие объятия, бархатный голос. Больше всего на свете Кэйа боялся, что так: тепло, искренне, по-семейному и счастливо — не будет больше никогда, что Дилюк пошлет его в пешее эротическое, не поймет чувств, и так они и не будут никогда больше разговаривать. Конечно, куда легче было бы просто оставить всё как есть и, может, в дальнейшем, всё бы нормализовалось само собой, однако этот разговор нужен был им обоим. – Дилюк, – мужчина аккуратно заходит в уже закрывшуюся таверну, на лице у него перманентная улыбка, с каждым годом все больше похожая на фальшивую маску. Честно, перед приходом сюда Кэйа жахнул слегонца и не видел в этом ничего постыдного, потому что с Дилюком разговаривать и на будничные темы было трудно, а тут офицер решил распороть свою грудь, вынуть душу и отдать сердце брату. Для таких вещей нужно быть в определенной кондиции, чтобы все слова были честными. Красноволосый бармен встретил его угрюмым взглядом из-под опущенных ресниц и поджатыми в тонкую полоску губами. Говорить ничего не стал, а лишь поставил на стойку наполненный стакан. Пахло от напитка терпко и более крепко, чем от вина. Подойдя, Кэйа вздохнул и опрокинул жидкость залпом. Дилюк уже, видно, понял, что разговор таки выйдет не из легких, поэтому налил еще стакан, но, прежде, чем Кэйа успел то как-либо обдумать, винодел выпил его сам. Лицо у брата было такое, будто его сейчас стошнит. Оно и верно — алкоголь был высокого градуса и довольно горький. – Дилюк, братишка, слушай… – начал было Кэйа, попытавшись похлопать его по спине и, может быть, даже вывести на улицу или в туалет, дабы он там облегчил свои страдания, но пиро мечник вдруг вцепился в его руку мертвой хваткой. А затем он прикрыл глаза, складка между его бровей разгладилась и с минуту времени ничего не происходило. Кэйа понял — брат уснул. Синеволосый аккуратно разжал чужие пальцы и высвободил свою конечность. – Да, Дилюк, я так по тебе скучал! Прости меня! – съязвил парень. – О нет, Кэйа, я тоже так сильно по тебе скучал! И ты прости меня! Давай помиримся?! – более низким и грубым голосом сказал рыцарь, пытаясь пародировать Дилюка. На самом деле никакого удовольствия это маленькое ребячество ему не принесло, а скорее только сильнее расстроило. – Как хорошо, что мы наконец поговорили… – кисло пробормотал он, утыкаясь лбом в холодную полированную поверхность стойки. Мужчина не собирался бросать разморенного алкоголем брата в пустой таверне, но и просто так сидеть ему было скучно и грустно, ведь на тот самый серьезный разговор он уже морально настроился, а в итоге получил милого, но черт возьми! Уснувшего Дилюка. – Ой, да иди ты в задницу… – пробормотал он тихо и, в отместку за весь моральный ущерб, схватился за оставленную барменом на виду бутылку. И может быть, когда Дилюк, чуть протрезвев, очнется, Кэйа уже будет пьян, расплачется и с горькими слезами наружу выйдут и его спрятанные эмоции, и обиды, и страхи. А может и нет. Но терять парню уже было нечего. Однако Дилюк оклемался быстрее, чем Кэйа дошел до стадии «пьян-и-готов-выдать-все-государственные-секреты-а-заодно-с-этим-и-свои-чувства-к-тебе». Скорее он был слегка навеселе. – Ты проснулся! – воскликнул Кэйа, ему очень хотелось рассмеяться, но он вместо этого он лишь по-идиотски лыбился. Дилюк же разглядывал его совершенно нечитаемым взглядом. – Пойдем, – наконец сказал он, схватил крепкой рукой запястье рыцаря и потащил его за собой куда-то на улицу. А, когда они вышли, мужчина отчего-то увлек Кэйю в какие-то непонятные вальсирующие движения, от которых у обоих кружилась голова. Расцепились они лишь когда налетели на городской фонтан. Кэйа старался не смеяться, потому что иначе их: молодых, странных и опьяненных – услышала бы вся центральная улица Мондштадта, но ему было до невыносимого смешно. Всё было смешно: Дилюк был смешным, их непонятный танец по улице ночного города был смешным, приземление на край фонтана, ободравшее ладони его рук было смешным, и даже жалобный звон бутылки, которую он все это время держал в руке тоже был смешным. Дилюк рядом тяжело дышал, прикрыв глаза и вдруг ни с того, ни с сего сунул голову прямо в фонтан. Однако, через пару секунд поднял ее, отряхиваясь, как дикая псина, и попадая холодными каплями по открытым частям тела Кэйи, заставляя его недовольно ежится. – Жарко, – хрипло изрек пиро мечник и потащил брата дальше. На сей раз к выходу из городских ворот. Они постояли какое-то время на пристани, ловя приятный, нежный ветерок с Сидрового озера, а затем Дилюк одним резким движением скинул Кэйю прямо в воду. – Какого х… – вынырнув, первым делом попытался узнать он. Сперва рыцарю даже показалось, что встреча с ледяной водой его отрезвила, но все тело по-прежнему было горячим, как раскаленная печка. Договорить ему Дилюк не дал, спрыгнув к нему и снова окатив водой. – Ты совсем без царя в голове, да? – спросил Кэйа, но улыбка никак не слезала с лица. – Да, — Дилюк был совсем рядом, так, что Кэйа чувствовал его дыхание на своей коже. И улыбался. Тепло и искренне. За то, что брат скинул его в воду, синеволосый брызнул ему водой прямо в лицо, и их неловкие барахтанья превратились в битву не на жизнь, а на смерть. Мечники смеялись и брызгались, топили друг друга, по очереди пили прямо в воде и просто плавали рядом. И, когда они наконец вылезли из воды на другом берегу, где-то в районе Шепчущего леса, мокрые, как облезлые уличные кошки, Кэйа почувствовал, как же сильно продрог и замерз, как сильно одеревенели его пальцы. И они вместе повалились куда-то в траву и кусты, укрывавшую их от лишних взглядов, а через кроны деревьев было видно распростершееся над ними звездное небо. – Как в детстве, – пробормотал рядом Дилюк, почти на ухо. – Да, – протянул, соглашаясь рыцарь. – Как бы было хорошо, если бы все так и оставалось. Как в детстве, – Дилюк нашёл его холодную, как у трупа, руку и сжал своей: горячей и живой. – Нет, – решительно ответил он, и сердце Кэйи ухнуло вниз, в пятки. Все-таки, Дилюк не хотел больше быть с ним близок. Рыцарь зажмурился, пытаясь подавить жжение в глазах. А когда их открыл, мокрые красные Дилючьи патлы щекотали его щеку. Сам он был ровно напротив и смотрел Кэйе в глаза. – Я не хочу больше, чтобы было как в детстве, – склонившись, прошептал он, почти в губы. Его шершавая ладонь, уже успевшая высохнуть, коснулась щеки Кэйи, большой палец надавил на губы, раскрывая. Мужчина, воспользовавшись этим, запечатлел на них свой хмельной поцелуй. – Хочу ближе, – сбивчиво шептал Дилюк в перерывах между поцелуями губ и лица. Не встретив никакого протеста со стороны Кэйи, ему только и оставалось, что снимать с него прилипшую к коже мокрую одежду. Они взялись за руки, Дилюк целовал их сплетенные пальцы, шептал признания в любви, а Кэйа лежал под ним и молился, чтобы это не кончалось, чтобы поговорка «что у трезвого в голове, то у пьяного на языке» оказалась чистой правдой, и это не было пьяным сумасшедшим бредом. Синеволосый потянулся за новым поцелуем, они стукнулись зубами, и Кэйа почувствовал вибрацию — Дилюк счастливо и нежно смеется ему прямо в губы. Этот смех настолько завораживает, что рыцарь даже невольно задержал дыхание, лишь бы ни единый звук не шёл в разрез. А Дилюк теперь переместился на шею, усыпает поцелуями плечи и ключицы, и его Кэйя везде такой красивый и нежный, отзывается на каждое движение. – Можно мне это не снится, – шепчет офицер, выгибаясь под горячими руками мужчины. – Нужно, – Дилюк прикусывает чужое плечо, совсем не больно, скорее щекотно, и трется о него щекой. Их руки задевают ту самую бутылку. Её стекло гладкое и прохладное, Кэйа мычит и тянется к ней, делает глоток и целует красноволосого. Быть пьяным приятно, ощущения все острее, а на свои страхи он уже получил ответ — такой же честный, как и сам Дилюк, посему бояться уже было нечего. Чужие руки ложатся ниже, на ширинку штанов. Кэйа издает скулеж и подбрасывает бедра вверх, к руке, накрывающей пах. – Дилюк, – он просит, целуя шею и уши винодела. Мужчина стаскивает с рыцаря штаны и устраивается между ног, целует колени и внутреннюю сторону бедра. Крио мечник готов клясться всем Архонтам, что его Дилюк самый сексуальный и горячий человек в этом мире. И они в четыре руки избавляют и винодела от его мокрой одежды тоже, жмутся друг к другу ближе, трогают ниже, бесстыдно, но оба чувствуют, что так правильнее. Их плоть трется друг о друга, они так близко, что, кажется, вот-вот сольются в единое целое. Оба парня сдавленно стонут, целуются, а затем Кэйа сталкивает с себя мужчину, они меняются позициями, теперь синеволосый сидит у него на бедрах, ерзает. И Дилюку приходится привстать и, в итоге, сесть с рыцарем на коленях, чтобы продолжать терзать его губы. А Кэйа заводит руку за спину, собирает смазку с члена своего партнера и растягивает себя прямо у пиро мечника в руках, запрокидывая голову и так призывно постанывая, что Дилюк мог бы кончить от одного этого вида. И он жадно сцеловывает все его стоны, а рыцарь трется своими ягодицами и поясницей о стоящий колом член. А затем он наконец направляет его в себя, принимая со сдавленным стоном и прикусанными губами. Дилюк завороженно смотрит, как дергается его кадык, и аккуратно придерживает рукой за задницу. Они вновь сплетают руки, прижимаются грудь к груди, потому что физического контакта слишком мало. Настолько, что хочется залезть друг другу под кожу. Кэйа внутри горячий и узкий, совершенно невозможный. Член Дилюка внутри него, и рыцарь доволен, как сытый кот, уже этой заполненностью и легкой вибрацией. И мужчина двигает бедрами сразу же попадая по простате: в таком положении он входит в крио мечника до самого основания. Они целуются и смотрят друг другу в глаза. – Я люблю тебя, слышишь? Прости меня, – сбивчево шепчет Кэйя в чужие губы. Член, двигающийся внутри него, доводит его до исступления, и мужчине кажется, что он вот-вот умрет и должен все это сказать. Дилюк ставит новую метку на ключицы любовника в добавление к бесчисленным присутствующим и довольно рычит, потому что Кэйа наконец-то только его. Он тоже любит его, испытывает те же чувства, сожалеет. И они все еще немного пьяные, но это лишь тягучая истома, а не пелена, застилающая разум. На периферии сознания Дилюк думает, что алкоголь может быть и не так уж и плох, если в кои-то веки позволил пиро мечнику, хоть и скупо, но высказать свои чувства. А остальное он расскажет потом, может даже утром, когда они проснутся связанные, уставшие, с похмельем и все в траве. Главное, что наконец вдвоем. Не считая бутылки.