Ночь придёт, и луна взойдёт. Ты на бой, простившись, отправишься вперёд. С неба обрушены отрезанным ломтём, Отстроим заново наш просторный дом.
— Он подозрительный! — Паймон изо всех сил старается говорить потише, но ее звонкий голосок и сердитое пыхтение делают все попытки абсолютно бесполезными. Как это в ее стиле. — Да, поэтому мы останемся и проследим, — соглашается Итер и кивает, задумчиво щурясь на полуденное Солнце. Только что, там, у скал... Показалось? — О... Ос... Останемся?! — Кажется верещание Паймон сейчас слышно не только в соседней деревне, но и где-нибудь на площади Мондштадта. — Паймон собиралась вкусно поужинать у шеф-повара Мато сегодня вечером! А не вот это вот... ну... это! Она кружится в воздухе, сердито топая ножками и игнорируя полное отсутствие зрителей или слушателей. Итер уже шагнул вперед на бывшую территорию храма, твердым шагом направляясь к покосившимся постройкам. Звездолов — он же вроде представился? как его там? Ван Пинфань? Пинъюань? Пинъанъ? — откровенно обескуражен и лишь сильнее дергается от добровольной помощи, что заставляет путешественника только внимательнее следить за каждым его шагом. Где-то на грани подсознания то вспыхивают, то гаснут знакомые ощущения, но ему слишком некогда пытаться уловить их, а стоит задуматься — сразу исчезают быстрее, чем капля чернил в сосуде с водой. Итер совсем не против провести весь день то разгребая обломки стен и перекрытий, то убирая старые листья, то отгоняя мимопробегающих хиличурлов. Он предлагает прямо сейчас сходить до города за стражей, с каменным лицом забавляется откровенным ужасом Звездолова от перспективы остаться один на один в храме с «монстрами», а потом делает мысленную заметку и правда уведомить миллелитов о непривычной активности хиличурлов. Паймон бестолково крутится вокруг, задавая тысячу вопросов о чем-то и ни о чем, буквально профессионально дезориентируя бывшего мошенника своими причитаниями. Итер бы даже посочувствовал ему, но за время путешествий он прекрасно научился ценить возможность не отвечать Паймон. Сначала было удобно прикрываться тем, что он не знает языка, а теперь приходится перенаправлять эту словесную угрозу на других людей. «Ничего, ему полезно», — почти умиротворенно думает путешественник и старательно склоняет голову ниже, якобы весь в работе, якобы не замечает краем глаза чужого присутствия. Залезть на крышу, чтобы подлатать дыры, и попутно разорить птичье гнездо — это отличный повод хоть ненадолго создать иллюзию уединённости, но крыша все так же пуста и дырява. Ближайшее к храму дерево лениво шевелит листьями, хотя ветра почти нет, и солнышко пригревает настолько сильно, что Итер разрывается между желаниями уползти обратно в тень и остаться лежать на крыше вечно, возможно даже уподобиться кошкам из святилища Асасэ и устроить себе полуденный сон прямо тут. Они с Паймон все равно так много путешествуют, что ему никогда не светит избавиться от загара. Не то, чтобы он хотел. И так хорошо. Побеждает здравый смысл, задушенная паранойя и помирающее чувство ответственности. Итер машинально забивает доску к доске и сверху солому — потому что у них нет под рукой черепицы, — пока мысли витают где-то столь далеко, но в то же время совсем рядом. Мысли где-то и тут, и там, где серебристо-голубые перья Хранителя облаков, где янтарный хохолок Творца гор, где чистейшее золото во взгляде, прикрытого зеленой челкой. Путешественник почти медитативно позволяет себе помечтать о том, как мягкие перья скользят под рукой. Будут ли они цветом как нежный зеленый нефрит — которого вообще нет в этом мире — или наоборот, почти черными с красивыми переливами в изумрудный? С темными переливами как следствие разъедающей Кармы? С золотыми коготками на лапах? Паймон снизу верещит громче обычного, и Итер неловко дергается, выпадая из мыслей, теряя ощущение присутствия совсем рядом. Он словно невзначай окидывает ленивым взглядом ближайшие деревья и скалы и ловко соскальзывает на землю, полный намеренья заставить спутницу сбавить громкость и уважить того, кому посвящен этот храм. Словесные доводы на Паймон, конечно, не действуют, зато безотказно работает рыбный шашлычок. Гордая своим положением и полученной властью — следи за рыбой, ладно? нам нужна золотистая корочка, а не уголек! — Паймон буквально приклеивается взглядом к костру и готовящейся еде. И, о Архонты, затыкается. Это ускоряет процесс приборки, и, несмотря на то, что дел тут не на один месяц, храм наконец приобретает вполне приличный вид. Приличный для развалюхи, давным-давно забытой неблагодарными людьми. Итер нашел бы это весьма ироничным, что для давно мертвого молодого Яксы был построен храм, тогда как для последнего — и самого что ни на есть живого — нет ни малейшего мемориала, ни хотя бы какой-нибудь малюсенькой молитвенной таблички, но это слишком больно. Он мысленно делает заметку еще раз поблагодарить хозяйку постоялого двора «Ваншу» и при случае задержаться там подольше. Под предлогом сбора конского волоса, например. Очень редкий и нужный ингредиент, вы просто не понимаете. Итер заканчивает полировку статуи Бронзового Воробья и улыбается, довольный проделанной работой. Его даже не смущает, что он весь буквально в пятнах; он просто воспользуется этим предлогом, чтобы обрызгать Паймон тоже, когда она начнет дразниться. Древняя статуя журавля в натуральную величину заставляет ёкать что-то глубоко внутри, особенно если перестать отгонять от себя мысли о другом журавле. Путешественник очень давно почти сразу задался вопросом: все ли Адепты — птицы? Гань Юй и Ян Фей опровергли эту теорию, да и пафосный олень тоже говорил сам за себя. С другой стороны... Бронзовый Воробей был Яксой и журавлем. У Сяо на руке татуировка птицы. У Сяо в волосах запуталось неимоверное количество оттенков зеленого, словно переливы серебра на перьях Хранителя Облаков. У Сяо легкость в движениях, будь то ленивый поворот головой или стремительный выпад копьем. У Сяо... вырез в одежде на спине, оставляющий открытыми лопатки, и если Итер иногда слишком долго смотрит куда-то туда, то не смейте его осуждать. Вы вообще видели этот изгиб спины? Если однажды Якса лениво потянется перед ним, прогибаясь до хруста в позвоночнике, то путешественник просто умрет от мгновенного кровоизлияния. Не осуждайте его. Ночь наступает как всегда ожидаемо, но неожиданно. Звездолов вслух планирует, как он доберется до города — ты же проводишь меня, путешественник, правда-правда? — закупит там материалов и вернется обратно, чтобы до блеска вычистить храм. Он так уверен в своем успехе, что уже планирует вторую книгу с восхвалением Якс, и Итер молча усмехается. По правде, его устраивают оба варианта: если бывший мошенник провалится, то сам виноват, а если нет — что ж, жителям Ли Юэ будет полезно вознести немного благодарности настоящему Защитнику Якса. Не тому придуманному образу гигантов, украшающих старые развалины у озера Лухуа, а тому, кто бесшумной тенью прячется в листве и подставляет лицо теплому ночному ветру. Итер дожидается того момента, когда ворчащая от усталости Паймон залезет в чайник, а изнеженный гостиницами Звездолов уползет внутрь храма, и поднимает голову к небу. Костер почти догорел, вокруг тишина, щедро разбавленная стрекотание сверчков и шелестом листьев. Безоблачное небо полно сиянием звезд, и в тот момент, когда Итер оборачивается на шорох, ему кажется, что звезды уже тут. Запутались в золоте глаз, прикрытых зеленой челкой.Ночь придёт, и луна взойдёт. Коли не дожить мне, то в пучину тёмных вод В путь отправь последний, не испытывай вины, Погибаю, чтобы больше не было войны.