***
— Всё на свете подчиняется орлогу. — Говорила его мать, и Бьёрн не находил причин не прислушиваться к её словам. Пусть она не была вёльвой, и многие вещи уходили от её взора, как уходят от взора любого человека, но с мудростью Лагерты поспорить он не мог. Мать зачастую понимала то, что оставалось для него сокрытым. И именно в ту ночь, когда вой варгов впервые был услышан за стенами крепости, Железнобокий почувствовал себя уязвимым. До рассвета осталось недолго. Гуннхильда и Ингрид стояли у края ложа, вцепившись окаменевшими пальцами в серебряный мех, особенно выделяющийся в полумраке комнаты. Они молчали. Бьёрн видел столь разные лица жён и в глазах каждой из них читал что - то своё. Гуннхильда не знала жалости, как не знала и страха смерти, настолько сильным духом наградили её боги, а посему в её взгляде читалась лишь решимость. — В неё вдохнул силу сам Тор, — подумал Железнобокий, не имея силы улыбнуться собственным мыслям, — никак иначе. И в эту силу невозможно было не влюбиться, не попытаться совладать с диким нравом. Вторая же жена была мягкой и нежной, словно златовласая Фрейя. В её движениях он чувствовал ветер с юга, что ласково щекочет нос, оставляет запах полевых цветов и мёда. И ведь правду говорят: каждому мужчине, время от времени, хочется тепла костра и женщин, посланных в мир живых, чтобы сделать его благолепным. — Не жалей меня, — тихо сказал конунг, приоткрывая тяжёлые веки, — скоро я встречу своих отца и мать. Они давно ждут меня, это ли не повод для радости? Девушка улыбнулась мужу, хоть радости совсем не почувствовала. — Я обещала принести тебе удачу, — понурилась она, — обещала, потому что верила, что боги ведают о моих замыслах и благосклонны ко мне. — Никто не может знать о планах богов. — Ответил Медведь, снисходительно цепляя своим взглядом её лицо. Ингрид согласно кивнула. Вкус вины был для неё в новинку, но за последние недели она узнала много горьких вкусов: вину, сожаление, стыд. Когда лжеконунг, — никак иначе она не могла назвать Харальда, — силой взял её и лишил неприкосновенности, в коей девушка была уверена, пелена романтики борьбы спала с её глаз. Она вдруг поняла, что не богиня и не может противостоять миру в одиночку; но за широкой спиной мужа, казалось, что вершины гор не такие уж далёкие, а все моря по колено. Но его спина теперь прикована к окровавленному ложу, а потому придётся быть сильной и просить у богов чуть больше, нежели она привыкла. — Я рад, что моё тело останется здесь. — Бьёрн тяжело закашлял, капли крови окрасили седоватую бороду. — Многие счастливые моменты связывают меня с этим местом. Железнобокий посмотрел на свою воинственную жену, готовую в любой момент протянуть руки для помощи, и коротко кивнул. Гуннхильда неспешно подошла к нему, без напускного трепета и материнской озабоченности, дабы не оскорбить воина не нужной ему благоговенной суетой над умирающим. Её широкая ладонь легла в его руку. — Я получил здесь свой браслет, — с нескрываемой горечью продолжил Железнобокий, — но до этого решил судьбу человека. — Он задумался. — Я не хотел голосовать, но решение должно быть единогласым, поэтому поднял руку. Обвиняемый говорил очень убедительно, и я думал, что все совершили ошибку, обвинив его. — Мужчина сжал руку, теплотой взмокшей кожи заставляя жену прислушиваться. То было лишним, воительница внимательно слушала своего конунга, но Бьёрн хотел быть уверен. — вскоре понял, что невиновных не бывает. Каждый в чем-то, но повинен. А сколько вины на мне?.. — Не думай об этом сейчас. Оконные ставни опасно заскрипели. Видимо, ветер тоже хотел прорваться в дом, чтобы подслушать их разговор. С момента, как Каттегат разросся из простого поселения, Бьёрн не помнил, чтобы ветер так свободно гулял меж домами. Кого он сопровождает? Может, Один лично пришёл увидеть последний день жизни преданного ему воина? Или же это любопытный Локи упивается чужим несчастьем на промёрзлой северной земле? Железнобокий точно знал, что по ней ходят боги. Они не раз посещали его дом, грелись и пировали в медовом зале. Ведь они совсем как люди, любят веселье и огонь; чувствуют, как хмель ударяет в голову. — Я жил здесь со своими матерью и отцом, но не называл это место своим домом. Я был молод и уверен, что у викинга не может быть дома. Хорошее время, когда ты слишком беззаботен для мыслей о наследии. И не думаешь, что можешь оставить после себя. Но даже мальчишке хочется вырасти и совершать поступки, после которых скальды сложат славные песни о былых победах...***
Помню, хитрая улыбка осветила лицо отца, когда мама впервые взяла в руку кочергу при мне. Она помахала ей, призывая его подойти ближе, но отец держался на расстоянии, шутливо уклоняясь от её выпадов. Не знаю, ссорились ли они так или просто дурачились, но мне почему-то стало страшно. Вдруг они поубивают друг друга?! — Ты не можешь оставить меня здесь одну! — говорит она, будто меня и сестры вообще не существует. — Ты обещал, что мы поплывём вместе! Отец вскидывает бровь и смотрит на меня. — С тобой останется мальчик. — Он коротко кивает в мою сторону; и мама смотрит на меня, будто винит, что сейчас я стою здесь. Они долго препираются, то уходя в дом, то снова возвращяясь на улицу, но в итоге она отступает и её лицо добреет. Мать не может долго злиться на отца, она слишком любит его. Либо же он снова что-то ей наговорил. Гида улыбается, смотря на его кривляния, но во мне вспыхивает злость. Как можно шутить, когда разговор заходит о столь важных вещах?! И что, Гида не понимает, что он идёт против ярла и может не вернуться?! — Он вернётся. — Лагерта прижимает тёплые ладони к моим покрасневшим щекам. — Успокойся, мальчик, — слышу я голос отца, — ты порозовел как поросёнок.***
Бьёрн и не понял, как уснул и мгновенно проснулся. Не помнил, когда Гуннхильда отпустила его руку и стёрла кровь с его губ. Казалось, что прошло не много времени, но раны предательски заболели с новой силой. Хорошо, что запели первые петухи, и жизнь до сих пор не покинула его тело. Кто же захочет умереть в постели? Для бесславной смерти в царстве Хель отведён отдельный уголок, где вечно холодно и тоскливо. И всё же даже это лучше, чем вечная пустота, которой епископы запугивают христиан. По описанию, в ней совсем ничего нет, и душа может попасть в бездну, подобную Гиннунгагапу. Жену он больше не видит, но чувствует её присутствие. Под чёрной пеленой каждый становится слепцом, но Железнобокий всё ещё находит силы, чтобы двигаться вперёд. Он не знает, чья рука ведёт его, но отчётливо слышит шипение змей и чувствует, как ноги увязают в грязи. — Помоги мне, — шепчет он своей жене, — помоги мне в последний раз надеть доспехи. И подай мой меч.