Фуллстоп

      — Пойдемте, — сказала ему врач, когда столовая опустела. — Я должна вас обследовать.       — Зачем?       — Затем, Александр Дмитриевич, что это теперь ваша работа. И моя тоже. С определенной точки зрения вы представляете интерес для науки. К тому же не каждый после цветка остается здоровым и трудоспособным в прежнем объеме.       Последнее было неприятной новостью. Он молча проглотил эту информацию и запил ее остатками холодного чая из стакана. Парень, который удерживал его на стуле пять минут назад, собрал посуду со столов, составил ее на тележку и увез в сторону кухни с тем же бесстрастным видом, с каким выполнял распоряжения костюмного типа. Александр и врач проводили его глазами, потом она легонько подтолкнула пациента в спину.       — Не тратьте свое и мое время.       — А куда мне его девать? — горько пошутил он. — Как я понимаю, в санатории кроме меня и вас никого не осталось?       Врач кивнула, не вдаваясь в подробности. Александр вдруг проникся к ней сочувствием. Устроил человеку веселую жизнь… А скольким людям отдых испортил… Послужить науке — самое малое, что он может сделать.       На улице он непроизвольно поискал глазами цветок — тот стоял гордо, устремив пламенеющее соцветие вверх. Александр отвернулся.       Дорожка, по которой они шли в лечебный корпус, была широкой каменной лестницей, с парапетом и серыми столбиками, усыпанными на плоских наголовниках мелкими шишками. Пахло солнцем и нагретой хвоей, тренькали цикады, ветер шевелил ветки, не хотелось думать ни о цветке, ни о специально созданной группе, которая должна заняться им на месте, как выразился деловой человек.       — За территорию вам теперь выходить нельзя, — предупредила врач. — Пока роза в активной фазе, радиус вашего отдаления от нее не должен превышать пределов видимости.       — Чьей? — не понял Александр. — Моей — ее?       Врач поморщилась.       — Ее — вашей, — ответила она. — Говорю на всякий случай, чтобы мысли о побеге у вас не появилось. Я сохранила за вами свободу передвижения под свою ответственность. Надеюсь на вашу сознательность. Мне кажется, она у вас есть.       — Мне тоже так кажется, — пробормотал Александр, отгоняя от себя мысли о вариантах, предлагавшихся до этого. — Побег мне и в голову не приходил. Честное слово.       — Это хорошо. Раз уж вы у нас задержитесь, постараемся помочь вашему организму восстановиться. Пока что дышите глубже, когда проходите по парку. Это природный ингаляторий, очень полезно для верхних дыхательных путей. Для нервной системы тоже.       Александр старательно набрал в грудь воздуха и выдохнул. Врач засмеялась, отмахнувшись от мошки рукой. От этого движения у нее из прически выпала прядь, которую она снова убрала в гладкий узел. В солнечно-теневой пятнисто-лиственной круговерти, стоящая на ступень ниже него, она опять показалась совсем молодой. Александр подумал, что в его книге такая ситуация однозначно вела бы к романтической сцене. Здесь он не смел даже спросить ее имя, потому что это выглядело бы умышленной попыткой сближения и грубой манипуляцией, а он боялся испортить ту зыбкую доверительность, которая между ними наладилась. Она была единственным его союзником и единственным человеком, которому он не безразличен.       Они пошли дальше молча.       На небольшой площадке, центр которой украшал бассейн со стилизованным замком, им пришлось на пару секунд потерять друг друга из видимости — ветви плакучей ивы или другого дерева, похожего на нее, густо нависали со всех сторон почти до земли, как лианы в джунглях.       — «Бродит он по тому лесу дремучему, непроездному, непроходному, и что дальше идет, то дорога лучше становится, словно деревья перед ним расступаются, а часты кусты раздвигаются», — продекламировал он на память, разводя ветви руками, и на вопросительный взгляд пояснил: — Аленький цветочек.       — Телефоны больше не работают, — предупредила врач, тоже отводя растение в сторону от своего пути. — Цветок на пике создает помехи, поэтому оперативный штаб перенесут на территорию санатория. Также построят маскировочное сооружение и переговорный пункт на проходной, туда вам будут доставлять почту. Если захотите сами кому-то написать, письмо отдайте администратору, он отправит. Питаться будете по графику, и все назначения, которые я вам сделаю, тоже соблюдать строго.       — Иначе могу утратить трудоспособность?       Он рассчитывал, что она поддержит шутку, но она не поддержала.       — Приложу все усилия, чтобы этого не произошло. Время работает на вас, Александр Дмитриевич. А что касается эмоционального состояния… Не отказывайтесь от помощи психолога.       — Зачем мне психолог? — не понял он.       — Не сейчас, потом. Когда все закончится.       — Меня уже издавали, не помню, чтобы от этого были проблемы. Наоборот.       — Это другое. Вы поймете позже, о чем я говорила, сейчас не думайте.       — Вы многих знали таких как я? Ну, у которых цветок…       — Нет, всего нескольких. Двоих.       Александр открыл рот, чтобы задать вопрос, но понял, что не хочет знать, кто эти двое и где они сейчас. Она одобрительно кивнула.       Лечебный корпус вырос перед ними своей дырчатой конструкцией и бассейном, где они с Сашкой виделись последний раз. За все время общения он не заподозрил подвоха. Мальчик был живой и настоящий, как и его книжка.       Александр вдруг вспомнил, что подобрал тогда закладку, выскользнувшую из страниц. Он сунул руку в карман и нашел ее там, смятую, еле пахнущую шоколадом. Материальную. Разве может эмиссар оставить материальную вещь? Да еще и принадлежащую этому миру? Но, видимо, может. Раз оставил. «Красный мак».       — Зачем эмиссары делают это? — спросил он, и спохватился, что его спутница не читает мысли. — Зачем приходят и заставляют нас пересекать эту грань?       — Никто не знает. Некоторые вещи просто существуют в этом мире без всяких логических объяснений.       — Природа человека с этим не согласна, она требует разумной версии.       Врач усмехнулась.       — Она может требовать все что угодно. Даже луну с неба. Но вы же писатель, придумайте себе что-нибудь. Например, на той стороне живут почитатели вашего таланта, и цветок вам послали, как поклонники посылают их артистам. В награду за гениальность.       Пришла очередь смеяться Александру. Раньше, пожалуй, было бы даже приятно поиграть с таким допущением, но в эту ночь в нем что-то изменилось с той же необратимостью, с какой происходит рождение или смерть.       Или сломалось.       Прохладный холл с русалкой принял их в свое нутро, врач достала ключи, но открыла не тот кабинет, где Александр был вчера, а другой, напротив. Второе помещение было значительно просторнее и аппаратуры там было больше. Окон не имелось вовсе, а в центре стояла кушетка, над которой нависала круглая лампа с соплами для светильников. Вдоль стены стоял стол, там одиноко лежала его карточка с розовым корешком. Такая же толстая, как тетрадь, изъятая у него в столовой.       — Снимайте рубашку и ложитесь, — распорядилась врач, включая свет.       Круглая лампа выхватила лежанку, точно софиты — театральные подмостки. Александр невольно поискал глазами хирургические инструменты, но их не было. Глупое опасение, не вскрывать же его собираются. Он скинул сандалии, повесил рубашку на перекрестье креплений под кушеткой, уселся на оранжевую клеенку, а потом лег, чтобы побольше втянуть живот. Сейчас он бы многое отдал, чтобы оказаться стройным и загорелым.       Лежать под ярким светом было неприятно, но работа есть работа. Врач подкатила к нему стул на колесиках и тележку, где стояли пробирки с реактивами. Целая панель пробирок.       — Кто же они такие? — продолжил Александр тему эмиссаров, как более приятную по сравнению с собственной физической формой, при этом краем глаза наблюдая, как ему накладывают жгут. — И почему именно такие?       — Для всех разные. — Врач потрогала его кожу в поисках подходящего участка вены, и он опять отметил, что у нее очень хорошие руки, мягкие и прохладные. — Выглядят по-разному. Используют ваши внутренние ассоциации и образы для того, чтобы подобрать к вам ключ. Обращаются к подсознанию, минуя слова, напрямую. Так что в каком-то смысле создаете их вы.       — То есть эмиссар для другого человека выглядел бы по-другому?       — Да.       — Другим мальчиком или чем-то абсолютно иным?       — Не могу вам ответить. Не все хотят об этом говорить. Эмиссары выбирают тот образ, который позволит им добиться своего. Чтобы так посочувствовать женщине, вы должны быть в нее влюблены. Мужчине, возможно, вы вообще не захотели бы помочь, даже такому, с кем выгодно наладить дружбу или чье отношение к себе хотели бы изменить. Просто не испытали бы нужных эмоций, увязли в задних мыслях, опасениях и сомнениях.       — Однако…       Глупое слово никак не выражало степени подавленности, в которую его повергло это холодноватое препарирование. Действительно, ребенок… Будь на месте мальчика Вера, ответственный секретарь издательства Кобуркин или литред Сан Саныч, стал бы он врать, красть, прятаться, вытрясать из себя душу, скорчившись в грязной будке с тетрадью на коленях? Нет, не стал бы. Отношения с Верой сошли на нет задолго до их официального развода, Кобуркин каждый раз спрашивал его фамилию и каждый раз забывал, а литературный редактор при его появлении в кабинете собирал на лице складки и демонстративно переходил на французский, которым владел в совершенстве. Их взаимная неприязнь началась с первого тома «Поля и Афанасия», где Александр неправильно употреблял французские слова в репликах героя, а закончилась… да до сих пор не закончилась.       — Надо же на работу сообщить, — вдруг осенило его. — Ну, что я тут… задержусь. Написать за свой счет отпуск… Потому что ведь непонятно, сколько это все продлится… А там план.       Врач прижала к сгибу его руки марлевый квадрат и заставила придерживать, пока не остановится кровь.       — Не надо. Вам оформят творческую командировку в другой климат по медицинским показаниям. Будете работать как обычно, только на расстоянии.       — Можно будет писать? — удивился Александр, даже привстав с лежанки.       Она удержала его в сидячем положении, которое оказалось ей нужным в этот момент.       — Под наблюдением. — Врач отвела лампу в сторону и посветила ему в глаза тонким фонариком, начертила на груди какие-то знаки тыльной частью рукоятки. — Это и есть та самая наука, которой вы должны помочь. Вы будете работать, а мы — следить за вами. Для психики нет ничего лучше, чем привычное рутинное занятие.       Сказанное круто меняло дело. По рабочему графику он должен был сдать на редактуру четвертый том, он его сдал, но вот никакие правки рассмотреть не успел. А они там наверняка были, как обычно — в огромном количестве. Редакторский карандаш проходился по каждой странице плугом, оставляя за собой борозды отметок, стрелок, кружочков, черточек и прочих оккультных символов, отправляя в мир мертвых казавшиеся Александру особенно удачными сравнения и нагруженные смыслом повторы. Как-то он пожаловался Вере, что чувствует себя Павлушей Чичиковым, который «задурил» — в прописях приделывает буквам кавыки и хвосты, пока его за ухо не схватят. Вера шутки не поняла — редакционные правки обязательны для всех, при чем тут Чичиков?       А ведь тетрадь тоже требуется править, прежде чем отправлять в печать.       — Что с вами? — спросила врач, опуская дужки стетоскопа на шею и глядя на раскачивающуюся стрелку тонометра. — О чем думаете?       — Скажите… — Александр сбился, а потом махнул рукой, пусть будет косноязычно. — Как это все делается? Ну, то есть если я здесь, а тетрадь там? Я даже не перечитывал. А когда издадут, исправить будет нельзя.       Она поняла, что его беспокоит, и слегка похлопала его по запястью.       — Никто не изменит ни слова в написанном, — пообещала она. — Даже если у вас есть ошибки, текст, вызвавший цветок, должен оставаться константным. Читатели увидят вашу книгу такой, какой вы ее создали. Только распространяться она будет без вашего настоящего имени, под псевдонимом. Это делается ради безопасности, чтобы у вас сохранился шанс вернуться к нормальной жизни. Я вас успокоила?       — Отчасти. — Александр посмотрел на сдувающуюся манжету. — А вы…       Он запнулся, не зная, как именно спросить, не хотела бы она прочесть написанное. Ведь если бы она оказалась тем самым потребителем, то это очень многое изменило бы. Существенно изменило…       — Нет, — неожиданно сухо и жестко сказала она. — Я не гожусь на роль Настеньки. И давайте закроем эту тему. Вставайте, одевайтесь.       Александр осекся. Значит, кто-то из тех двоих, с цветами, был ей близок, друг или родственник, и вот, не сработало. Не это ли определило ее профессию?       — Как я буду служить науке? — поспешно спросил он, чтобы сменить тему. — Что нужно сделать?       — Не могу сказать точно. — Врач села что-то писать в его толстой карточке. — Я отвечаю только за ваше физическое состояние. Остальным будут заниматься специалисты из группы, изучающей феномен. Постарайтесь отнестись с пониманием к их работе, это не всегда приятно.       Он сполз с лежанки и остановился за ее спиной, застегивая пуговицы. Она молчала, и надо было уходить, но мысль о том, чтобы вернуться в пустой восьмиэтажный корпус, где окно розовеет всеми оттенками марганцовки, пугала, а может быть, ему просто хотелось и дальше смотреть на ее шею под узлом волос. Там тонко и нежно подрагивали еле заметные кудряшки, пока кончик ее авторучки выводил на листе непонятные символы. И опять было нельзя спросить имя, сейчас назовет фамилию и должность — и только.       — Годен к труду и обороне? — ляпнул он.       — В настоящий момент — да. В дальнейшем при любом ухудшении самочувствия немедленно обращайтесь, и без героических превозмоганий, пожалуйста. Ваша жизнь слишком важна.       — …как забавный казус, породивший текст для эмиссара, — дополнил ее слова Александр. — Могу дать старт парочке диссертаций. А что потом?       Она слегка повернула голову к плечу, но не обернулась.       — Любая проблема имеет решение. Нужно только время, чтобы его найти.       — А если не найдется? — перебил ее Александр.       Врач молча пожала плечами, продолжая писать в карточке. Это его обескуражило. Он рассчитывал на что-нибудь обнадеживающее, но какое, к черту, обнадеживающее может быть при восьмиэтажном цветке? Он останется в выморочном санатории пожизненно, вот и все. Пройдет двадцать лет, к нему приставят няньку, которая будет водить его гулять по этим дорожкам, а по вечерам он будет сидеть на балконе и вместо заката солнца смотреть на красное соцветие слезящимися старческими глазами, положив подбородок на палку. Как та старуха. Кем она, кстати, была? Газеты продолжат врать о зараженной области, он перестанет их читать, ни телевизор, ни телефон больше не заработают, руководство издательства сменится и забудет о нем, у Веры родятся внуки… Может быть, природа будет к нему гуманнее, и он всего лишь сойдет с ума до всего этого.       — Я хочу работать, — сдержанно сказал он. — Над правками четвертого тома, написанием нового или в качестве лабораторной мыши, мне все равно. Сегодня. Сейчас.       — Хорошо. Погуляйте где-нибудь час, дайте мне закончить.       Он постоял за ее спиной, ожидая продолжения, но его не последовало.       — Вы передадите мою просьбу?       — Разумеется.       Он направился к выходу, но на пороге обернулся.       — Что такое седация?       Стержень авторучки на секунду застыл в воздухе, прежде чем продолжить размашисто писать. Вопрос остался без ответа.       Потоптавшись еще немного, Александр вышел на улицу, но тут же торопливо перебежал под теневой навес деревьев. Солнце жарило во всю мощь, воздух раскалился, и находиться под открытыми лучами было опасно.