Фуллстоп

      — Располагайтесь, — Солонина махнул на стул, поставленный посреди комнаты. — Воды надо?       — Нет, — Александр оглядел помещение, исполнявшее роль лаборатории — рецепцию на втором этаже административного корпуса, он был тут при заселении.       Обещанный ему ковер так и остался лежать на своем месте, шерстяной, потрепанный, вытертый по центру ногами. Стулья вдоль окон тоже сохранили свой ряд, за исключением того, который предложили ему — выдернули из середины, и теперь там зиял пробел. Стойка администратора была высокой, со стеклом, как в сберкассах, и только по голосу, отвечавшему Солонине с той стороны, Александр догадался, что Дживан тоже здесь.       Таинственную аппаратуру посмотреть не довелось — когда Александр привстал, чтобы заглянуть за стойку, «мальчик» из предбанника похлопал его по плечу, пришлось сесть обратно. Ситуация до смешного напоминала экзамен в институте, с той разницей, что предмет был неизвестен и он не готовился.       Сидеть на стуле посреди пустого помещения было нелепо, Александр сначала скрестил руки на груди, понял, что слишком жарко, и положил их на колени, сцепив в замок. Так он обычно сидел у главного редактора, чтобы не показывать нервозность: лицом давно научился управлять, а вот руки иногда выдавали.       Солонина болтался по холлу, читая на стене листки с расписанием кинотеатра, грамоты, инструкции и прочий обязательный информатив, который вывешивают на стендах для всеобщего ознакомления, и периодически бросал на Александра через плечо взгляды, но что они означают, оставалось неясным — лицо Солонины выражало одно только недовольство.       Жара стояла адская, ветер улегся совершенно, и открытые окна не давали помещению ничего, кроме духоты и солнечного света, рассеянного пыльными тюлевыми занавесками.       На конторке возвышался «Сокол» — портативный транзисторный приемник с пластмассовыми колесиками на боку. С такими в издательстве выезжали на полевые работы в подшефный совхоз. Но если цветок глушит все радиосигналы, зачем он здесь?       Словно читая его мысли, Дживан вышел из-за стойки и покрутил настроечную ручку — «Сокол» издал сдавленный хрип, напоминающий предсмертный. Удовлетворенно кивнув, тот убавил громкость и поставил шипящий прибор на место.       — Ну вот, — весело сказал он. — Главный детектор готов.       — Это детектор? — изумился Александр.       — У вас с цветком взаимная зависимость. Если пойдем верным путем, сигналы извне будут частично пробиваться, — пояснил Солонина от стенда, кивая на «Сокол». — Если свернем не туда, техника так и будет изображать умирающего лебедя. Все гениальное просто.       Он открыл бутылку с минеральной водой, сделал пару глотков и поставил рядом с приемником. На задний фон ее попал какой-то вымпел, вода преломила изображение, и теперь казалось, что в бутылке зеленого стекла заспиртован уродец вроде тех, что показывают в Кунсткамере. Впрочем, если кто-то посмотрел бы с той стороны, увидел бы такого же уродца на стуле. Все в мире относительно.       Дживан извлек из кармана тетрадь, которую Александр немедленно узнал.       — Ее не забрали? — вырвалось у него.       — Зачем? — рассеянно отозвался Дживан, веером пролистав страницы, словно ища закладку, после чего тетрадь шлепнулась Александру на колени.       Он машинально поймал ее, но разворачивать не стал, почему-то тяжело было сейчас увидеть собственный лихорадочный почерк. Действительно, забирать незачем, буквопечатающий телеграф, великое изобретение. Для профессиональной машинистки такой объем — раз плюнуть.       Дживан навис у него над ухом, облокотившись о спинку стула.       — Помните наш разговор о неизящной мотивации? — спросил он. — Вы хотели помочь, но не знали как. Смотрите туда, где стоит приемник, и вспоминайте.       — Что?       — Ну же, Александр Дмитриевич, — неприятно усмехнулся Дживан ему в ухо. — С нами можно не притворяться, мы на вашей стороне, дело у нас общее. Раз дошло до цветка, значит, что-то вас не устраивало в писательской жизни, несмотря на созданные условия. Что-то вы копили в себе, чтобы так взорвалось, — так вот и поведайте нам, что вам жить мешало и настолько портило настроение. Или кто.       Александр растерялся.       — Я, признаться…       — Признаваться — это потом, — кротко перебил его Дживан. — Сейчас расскажите, чем вам были не по душе ваши веселые космические второгодники, что вы вызвали эмиссара и посвятили ему свою поэму. Неважно, если это очень личное, мы тут вашу тайну исповеди сохраним, обещаю.       Краем глаза Александр заметил, что Солонина сделал несколько шагов вдоль окна, распустил воротник рубашки, после чего с размаху сел. Дживан продолжал стоять у него за плечом, как ангел-хранитель. Александр мокрыми руками разгладил обложку тетради, пока мысли в голове устраивали хаос.       — Я понятия не имел об эмиссаре, — пробормотал он. — Думал, он обычный ребенок. Испугался, хотел помочь…       — Оставьте эмиссара в покое, — доверительно посоветовал Дживан. — Не с него все началось, как вы понимаете, он был финишем, а не стартом. В химчистке у вас еще не было никакого ребенка, были идиот-приемщик и испорченный пиджак. Не повод, чтобы устраивать темпоральную складку, но вы это сделали. Почему?       — Я был расстроен. — Александр попытался посмотреть на Дживана, но тот бесцеремонно развернул его голову в направлении приемника.       — Нельзя создать складку пиджаком, — грубо вмешался Солонина сзади. — На пиджаке вы только сорвались, уже были на грани. Вот и объясните, кто вас довел.       — Никому не расскажем, — повторил Дживан.       Александр облизнул пересохшие губы. Как это скажешь в двух словах?       — Личные неприятности? — задал наводящий вопрос голос у него за плечом. — Были расстроены уходом жены? Хотели ее вернуть? Доказать, что она потеряла гениального писателя?       — С женой мы разошлись как цивилизованные люди, — с достоинством отмел подозрения Александр. — Она корректор в нашем издательстве, очень хороший человек, мы до сих пор вместе работаем. Просто не сложилось. Она никогда не считала меня гениальным писателем, я не собирался ей ничего доказывать.       Солонина пересел в пределы видимости и сделал какую-то пометку в блокноте, лежавшем у него на коленях.       — Допустим. В химчистке вы знали о разводе?       — Конечно. Это было нашим общим решением. И это совершенно не имеет отношения к тому, что… к этому делу. Никакого.       — Хорошо, — согласился Дживан. — Веру Леонидовну оставим в покое. Другая женщина? Любовница? Любовник?       — Да что вы в самом деле! — разозлился Александр, вскакивая со стула.       Дживан засмеялся, Солонина скривился, точно съел кислый леденец.       — Не прыгайте так, Александр Дмитриевич, — крикнул он со своего места. — Это часто взаимосвязано: любовь, тайный порок, высокие чувства, полет души и прочие банальности. Хотел поразить объект страсти, вывернулся наизнанку…       — Но если нет — так нет, ничего не поделаешь, — оборвал коллегу Дживан, видя выражение лица Александра и усаживая его обратно на стул. — Возвращаемся в исходную точку. Где вы побывали до химчистки?       — В издательстве.       — По какому поводу?       — Сдавал на редактуру четвертый том Поля и Афанасия.       — Его приняли?       Пришла очередь скептически фыркать Александру.       — Как его могли не принять? Он в плане стоял, его ждали. Я и так задержал, решил одну сцену в финале переделать, и поэтому…       — Сдали и ушли? — настойчиво перебил Дживан. — А его спокойно приняли и спасибо сказали? Так было дело? Нет?       Врать Александру претило, он запнулся, и тут случилась странная вещь — приемник заглох на долю секунды и пропустил какой-то музыкальный такт. Дживан и Солонина одновременно сделали стойку, как сеттеры, после чего навалились на свою жертву с двух сторон.       — Подробнее, — распорядился Дживан.       Александр стиснул в руках тетрадь, свернул ее в тугую трубку.       — У меня вышел небольшой конфликт с литературным редактором, — через силу ответил он. — То есть не то чтобы конфликт, а…       Он поискал подходящие слова, но так и не нашел их, махнул рукой.       — У нас систематические разногласия. — Слова вышли жалкими, ученическими, но подбирать сейчас художественные синонимы не было моральных сил. — До него я работал с другими редакторами, не скажу, что все проходило гладко, но, тем не менее, общий язык находили, а тут с самого начала… точно нашла коса на камень. Даже познакомились со скандалом.       — Продолжайте, — сквозь зубы приказал Дживан.       Но Александр и без его команды продолжил, никогда раньше не говорил никому, не жаловался, а сейчас почему-то прорвало. Дживан молча кивал, Солонина перестал хмуриться и чиркать в блокноте, оба слушали с неподдельным вниманием.       — А у нас что, стажер из Лумумбы?       Обе машинистки подняли головы от клавиатур, в комнате после монотонного шума наступила режущая уши тишина. Отчасти тишина была выжидательной, потому что все в издательстве знали: когда старший литературный редактор говорит таким тоном, можно ждать чего угодно.       — Почему вы так думаете, Сан Саныч? — давясь смехом, спросила Людочка, подталкивая локтем соседку Настеньку.       Александр, зашедший за авторским экземпляром, не нужным машинисткам, тоже заинтересовался. Чтобы к ним в издательство занесло студента из Москвы — редкий случай, об этом бы мгновенно пошли слухи. Тем более — иностранца, последнее вообще небывалое стечение обстоятельств. Правда, он тут и сам не часто бывает, но сплетни быстро расползаются.       — А кто еще так напишет, кроме уроженца знойной Африки? — Сан Саныч бросил на стол несколько машинописных листков, вдоль и поперек исчерканных карандашом. — Русский человек может «откинуть волосы на зад»?       Людочка прыснула.       — Случайность, — притворно встала она на защиту несчастного студента всей своей красивой грудью, буквально приподнимаясь на стуле. — Пробел лишний влепил в спешке?       — Да как сказать, — многозначительно ответил Сан Саныч, наливая себе из графина воду и не замечая декольте. — Если герой залез на лошадь и дал по стременам, как бы вы поняли — он вообще с места сдвинулся? Стремена — это крепление для ног, чтобы равновесие удерживать. А дают, если мы о лошадях говорим, шенкелей. Вот мотоцикл другое дело, на нем можно дать по газам, хотя имейте в виду, что это сленг, он в высокой литературе применяется с осторожностью.       Настя томно вздохнула.       — Где же найти в наше время писателя, который ездил бы верхом? — сочувственно заметила она, но кому именно сочувствует — редактору или автору, не уточнила. — Все на мотоциклах. Как тогда про старую жизнь писать?       — А не писать, бесценная Настасья Марковна, — живо откликнулся Сан Саныч, скользнув подозрительным взглядом по замершему Александру. — О том, о чем понятия не имеешь, — не писать. Chacun doit vivre de son métier, как говорят французы.       — Так ведь по плану требуется, Сан Саныч, — поддержала подругу Людочка. — Две колонки из дореволюционной жизни для журнала «Юность и детство», с моралью в конце, вынь да положь.       — Какая же тут мораль, скажите на милость? «Альберт подхватил свой детский деревянный макинтош и взял к нему патроны»?       Карандаш в руке литреда уперся в строку, содержащую поименованный алогизм.       — Деревянный макинтош? — не выдержал, усмехнулся в усы старый курьер Вилькин, вываливавший свежую почту на стол секретаря и краем уха слушавший разговор. — Эк бедолагу жизнью побило сызмалетства. Оно, если я правильно помню, гроб ведь? Гробик потащил с собой, болезный? Упырь штоль?       Людочка и Настя тоже не выдержали и захохотали.       — Именно, — благосклонно кивнул курьеру Сан Саныч, которого женский смех почему-то сделал добрее. — Тут однозначно интрига наблюдается: что же взял упырь Альберт с собой в воспаленном воображении автора — плащ, гроб или ружье, и если патроны говорят о последнем, то почему все-таки макинтош?       — Монтекристо, — не выдержал Александр, отбирая машинописные листки из рук редактора. — Не вижу повода устраивать из этого драму. Никто эти древние ружья не помнит, не знает и проверять не будет, макинтош или монтекристо. Интуитивно должно быть понятно…       — А! Интуитивно уже понятно, кто автор, — тут же отозвался Сан Саныч. — Ваш рассказ, Александр Дмитриевич?       — Ну, допустим, мой, — ответил Александр, сжимая в руке злополучные листки и выпрямляясь навстречу редактору. — Я свое мнение уже высказал, и не вижу повода продлевать бессмысленный разговор.       — А я вижу, Александр Дмитриевич, представьте себе — я вижу! — театрально провозгласил Сан Саныч. — Потому что не мог ваш упырь Альберт насыпать ласточкам зерен на пенек, чтобы любоваться тем, как они клюют! Никоим образом!       — Да? Это еще почему? — взвился Александр. — Вот у классика было написано про ласточку: «Дам тебе я зерен, а ты песню спой». Почему мне нельзя?       — Почему? — в лице литреда проявилось что-то вдохновенное и отчасти мефистофельское. — Да потому что ласточки — насекомоядные, Александр Дмитриевич! Насекомоядные!       Настя и Людочка тоненько взвыли. Александр открыл рот, но потом махнул рукой и выскочил в коридор, там прижался лбом к холодному косяку. Хотя не к косяку, а к стенке возле двери, поправил он себя машинально, косяк — часть двери, либо иносказательно — ошибка. И черт бы побрал этого редактора вместе с его ласточками. Насекомоядными… Классику хорошо, классику все можно. А тут ни до какого классика не доживешь, просто нервов не хватит.       В коридор выскользнула Настя, а следом за ней просочилась и Людочка, они обступили Александра с двух сторон, и Настя даже погладила его по плечу, хотя у обеих в глазах еще прыгал смех.       — Не переживайте, Александр Дмитриевич, вы с Сан Санычем только начинаете работать, потом привыкнете, — мягко сказала она. — Зато после него у вас текст будет хоть на выставку.       — А психика — хоть на свалку, — злобно огрызнулся Александр. — Неужели то же самое нельзя сказать по-другому? Без этой театральщины?       — Зато его корректоры любят, — заступилась за редактора Людочка. — После него им работы почти нет, готовый издательский экземпляр. Хоть сразу в печать.       — Он на Жака Бреля похож, особенно когда по-французски говорит, — мечтательно протянула Настя, раскуривая розовую сигаретку.       — На кого? — вяло переспросил Александр.       — Приезжал в прошлом году француз такой, певец знаменитый, неужели не были на концерте? Тоже в водолазке был.       Александр вздохнул тяжело и пошел по ступеням вниз. Из французских певцов он знал только Азнавура, а мысль о том, что с Сан Санычем придется встречаться уже не с рассказом, а с романом, вызывала желание крепко выпить.       — Он только к вам так пристрастно относился? — с любопытством спросил Дживан. — Или вообще ко всем?       Александр задумался.       — Похоже, только ко мне, — согласился он. — У нас много авторов, ни с кем не было такого непонимания. Я просил дать мне другого редактора, но…       — Он хотел работать с вами, — уверенно закончил за него фразу Дживан, бросая взгляд на Солонину. — А поскольку главный редактор к нему прислушивается больше, чем к вам, то по-вашему не вышло. Так было дело?       — Да, — растерянно подтвердил Александр. — Как вы узнали?       Солонина и Дживан снова переглянулись.       — Знаете что, Александр Дмитриевич, — вдруг сказал Дживан. — Идите обедать, а потом отдыхать, хорошо? Что у вас там по расписанию? Физическая нагрузка какая-то? Вот идите и отдыхайте, и нагружайтесь, а мы вас попозже найдем. Договорились?       Александр поднялся. Наваждение как-то разом с него спало, и собственный поступок показался ему неприглядным. Наябедничал, как школьник.       — Вы только не поймите мои слова превратно, — твердо сказал он. — Я описал вам исключительно мою личную реакцию. Сан Саныч профессионал, уважаемый человек, ценнейший сотрудник издательства, все его замечания всегда по делу. Если вы считаете, что я был настолько на него обижен, что…       — Господи, да идите уже, — не выдержал Солонина. — Вы понятия не имеете, о чем говорите. Обижен, не обижен… Как будто в этом дело.       Дживан толкнул его локтем в бок, и Солонина замолчал.       — Идите, Александр Дмитриевич, — повторил Дживан. — Передавайте привет Нине Ивановне, если увидите ее за обедом. Мы с коллегой возьмем небольшой перерыв на совещание.       Александр взялся за ручку двери и потянул ее на себя. Невзрачный «мальчик» не пошел за ним, потому что его подозвал к себе Дживан, так что спускаться пришлось в одиночестве. Вниз вела крутая лестница с поворотом, Александр громко протопал по ней один пролет, после чего, подчиняясь неведомому порыву, вернулся на цыпочках к рецепции и приложил ухо к щели.       — …Немедленно, — услышал он слова Дживана. — У нас, кажется, есть подходящий гаситель.