Фуллстоп

      Дживан его обманул — воду в корпусе никто не отключал, канализация по-прежнему работала. Это выяснилось, когда он посетил уборную на первом этаже возле лифтов. Совершенно не удивившись, наскоро вымыл руки, сполоснул лицо и вернулся на диван к дверям. Из холла хорошо просматривалась мощеная площадка с уродливым фонтаном, остальной санаторий лежал ниже по склону. Так прошло около получаса, но у дверей было все так же пусто.       От долгого пребывания в свернутом виде тетрадь казалась каменной и неудобной, Александр вытащил ее из кармана и бросил на сиденье. Влево от холла уходил коридор с гостевыми комнатами. Он поднялся и пошел в ту сторону, чтобы размять ноги, а заодно выглянуть в торцевое окно на дорожку, ведущую к рецепции, но по пути отвлекся на чужие номера, брошенные в спешке.       Окна этих номеров выходили на другую сторону корпуса, фактически — за территорию санатория, на городскую дорогу, пустовавшую сейчас по понятным причинам. Ни грузовика, ни рабочих не было уже в помине, только обрезки проволоки напоминали о том, что утром здесь кипела работа.       Утром… И опять по его внутренним ощущениям прошло гораздо больше времени. Странная штука эти ощущения, субъективные, нереальные… Он сел на чужую скрипучую кровать и сжал виски. Хотелось подумать о чем-то важном, но мыслей не было ни одной. У спинки кровати стоял телефонный аппарат, Александр снял трубку, послушал тишину и совсем уже собрался было положить трубку назад, как она в его руке внезапно издала гудок, полноценный, потом более короткий и отрывистый, синхронно с хрипом радиоприемника на стене. После этого оба прибора замолчали наглухо.       Он вспомнил «Сокол» и поднялся, машинально вытирая ладони о брюки.       — Александр Дмитриевич! — услышал он голос редактора со стороны холла. — Где вы тут?       — Здесь.       В коридор с ковровой дорожкой они вышли одновременно. Тяжелая сумка по-прежнему висела у редактора на плече, перетягивая в сторону ворот водолазки. Зачем носить такую тяжесть с собой? В руке Сан Саныч держал оставленную в холле на диване тетрадь. Несколько секунд оба смотрели друг на друга, потом редактор нарушил молчание.       — Вы себя хорошо чувствуете? — озабоченно спросил он.       — Прекрасно, — жарко заверил его Александр.       Они остановились метрах в пяти друг от друга.       — Тогда за каким чертом убежали?       — Захотелось одному побыть, у писателей такое бывает. Всегда мечтал побродить по пустой гостинице, представить себя единственным живым на планете. Знаете, как у Брэдбери в рассказе про человека на Марсе? Все улетели, а Уолтер Грипп остался.       Пока он нес эту чушь, Сан Саныч рассматривал открытые двери номеров, а когда замолчал, тот снова сделал шаг, и расстояние между ними сократилось. Александр заставил себя стоять на месте.       — Ну что же, Уолтер Грипп, показывайте ваш Марс, — предложил Сан Саныч. — Ночь на дворе, глупо этак стоять, столбами-то.       — Можем присесть.       — А вот это нет, насиделся с вашими друзьями на проходной, благодарю покорно, — отмахнулся Сан Саныч, доставая сигареты. — Кстати, на Марсе, помнится, Уолтера ждала Женевьева. Где она?       — Я здесь один, — напомнил Александр.       — Хотите? — редактор жестом предложил ему сигареты, и Александр кивнул.       Картонная коробка перелетела разделявшее их расстояние, он неловко поймал ее ударом ладони по груди. Зажигалка была внутри, но закурить ему удалось не с первой попытки.       — Знаете, — вдруг сказал Сан Саныч, наблюдая за его действиями, — я все ждал, когда вы выставите этих клоунов за дверь и возьмете дело в свои руки, но вы не то настолько законопослушны, не то действительно тряпка, сидите, слушаете этот бред сивой кобылы в свой адрес. Просто невероятно, как вы умудряетесь достоверно писать героев, которые постоянно бунтуют и спорят.       — Проецирую, — усмехнулся Александр, которому сигарета принесла свободу, сходную со сновидениями. — Делаю посредством героев то, чего не могу сделать в жизни сам. Боюсь или не решаюсь.       — Например, послать меня к черту. — Глаза Сан Саныча блеснули отсветом от сигареты. — Сколько раз были близки к этому?       — Миллион. — Александр тоже глубоко и с наслаждением затянулся. — Но все эти небеса цвета ультрафиолета и замолчавшие глаза… Они ведь никуда не денутся без вас, и я это прекрасно понимаю. Всю жизнь гоню шлак, а не породу.       — Кто вам такое сказал? — сигаретная точка подвесила в воздухе знак вопроса, продержавшийся на сетчатке долю секунды. — От меня вы это слышали?       — А что, обязательно от вас нужно слышать? — отшутился Александр.       — Обязательно, Александр Дмитриевич, — серьезно сказал редактор. — Обязательно. От других можете не слушать.       — Хорошо, я готов, — исправился он. — Только действительно темно уже, а электричества здесь нет.       Сан Саныч сжал зубами сигарету и вытащил из наружного кармана сумки фонарик. Луч света ударил в ковер, потом проехался по окнам, высветил растерявшиеся деревья за стеклами. Александр затушил окурок в железной пепельнице, стоявшей у стены на изогнутых ногах, и вернул сигареты хозяину вместе с зажигалкой.       — Форзац не читайте, — попросил он. — Набросок там не имеет отношения, это… стержень расписывался. Я посижу где-нибудь? Больше не убегу.       — Господи, куда вам еще бегать, — фыркнул Сан Саныч. — Можете даже лечь, если хотите. Будете готовы к разговору — выходите в холл.       Александр без дальнейших уговоров зашел в ближайший номер и сел на подоконнике. Полная тишина в сгустившихся сумерках казалась наполненной тенями и шепчущими призраками, он отогнал их усилием воли. На чужой тумбочке осталась забытой книга, он машинально перевернул ее обложкой вверх и поднес к глазам — фамилия автора была его собственной, книга оказалась первым томом приключений второгодников, изданным около пяти лет назад. Обложка с космическим иллюминатором выглядела довольно потрепанной, из страниц выпал сухой кленовый лист. Александр поднял его и аккуратно положил на тумбочку.       — Александр Дмитриевич! — вдруг услышал он с улицы голос Нины Ивановны. — Это вы?       Он увидел ее, стоящую возле корпуса на дорожке, узнал по белому халату, хорошо различимому в полумраке, рванул раму и перегнулся через подоконник. Она по инерции тоже сделала шаг навстречу, но остановилась, с опаской взглянув на бумажный кокон, фрагмент которого был виден с этой стороны здания. В ее очках отразились красные блики.       — Закончили работу? — спросила она.       — Да. — Александр решил не уточнять, о какой работе речь. — Думаю, да.       — Почему не идете на ужин?       — Не хочу, — заговорщицки ответил он. — Колонизирую Марс, как Уолтер Грипп. В полном одиночестве. Хотите со мной в качестве Женевьевы?       Она тоже невольно улыбнулась.       — Как же я попаду к вам?       Александр наклонился и бросил взгляд вниз.       — Через окно, — сказал он. — Вставайте на спинку скамейки и не бойтесь, я не дам вам упасть. Цветок не опасен тем, кто мне симпатичен.       — Это признание?       Он прикрыл глаза с каким-то удовольствием.       — Абсолютно.       Немного поколебавшись, она встала на зеленую скамейку под окном, потом поднялась на ее спинку и села боком на подоконник. Александр подал ей руку и помог спуститься на пол номера, поспешно отступив на шаг назад. Нина Ивановна отряхнула подол халата и вопросительно взглянула ему в лицо.       — У вас температура? Руки горячие.       — Я прекрасно себя чувствую, — отмел он подозрения. — И сразу хотел бы извиниться за повязки. У меня и в мыслях не было вас разыгрывать, даже не знал, что встречу вас до ужина. Простите?       — А к ужину вы бы их сняли? — уточнила она.       — Обязательно.       — Странный вы человек, Александр Дмитриевич, — заметила она, отводя в сторону прядь волос, упавшую на щеку из прически. — Вроде взрослый, а ведете себя как ваши книжные подростки.       Последние отблески заката освещали пушок на ее шее и строгую оправу очков.       — Говорят, это для писателя неплохо, оставаться ребенком, — весело возразил Александр. — Пока ты мал, познавать мир интересно и забавно, как только взрослеешь, так сразу становится скучно и незачем. Повторяешь потом, как гриб в «Маленьком принце»: «Я человек серьезный». А я не серьезный, на Марс вот залез, и вас с собой утащил.       Нина Ивановна засмеялась.       — Что же мы будем здесь делать?       — Оставлять следы на пыльных тропинках далеких планет, — торжественно провозгласил Александр. — И просто болтать.       — О чем?       — Например, о стародавнем прошлом, — предложил он. — Когда на Марсе побывали двое колонистов и засеяли его красными цветами.       Нина Ивановна вздрогнула, ее рука выскользнула у него из ладони.       — Вы за этим меня позвали?       — Нет. Просто к слову пришлось. Можем найти другую тему.       Она повела плечами, словно ей стало холодно, спохватилась и спрятала руки в карманы.       — Пойдемте лучше ужинать, Александр Дмитриевич, — бесцветным голосом сказала она. — Поздно уже. Скоро станет совсем темно.       Он обогнул ее и с готовностью придержал перед ней дверь в коридор.       — Идите без меня.       Нина Ивановна взглянула на него сквозь толстые увеличительные стекла своих очков и… осталась на месте. Александр медленно опустил руку.       — Не пойдете, — констатировал он факт словно про себя. — Я так и думал. Особые полномочия, да?       Она вскинула голову, на секунду замерла, потом решительно сдернула очки, сложила и убрала их в карман со второй или третьей попытки.       — Нет, нет, оставьте, — торопливо попросил Александр. — Вы ведь не читаете без них?       Бесконечно долгая минута прошла в тишине, прежде чем она ответила:       — Не читаю. Но что бы вы ни думали обо мне, я здесь не за этим. Просто мне показалось, что есть крошечный шанс…       — На что?       Она судорожно вздохнула, прежде чем произнести то, что хотела.       — Стать вашим читателем. Если это случится, мы увидим. А если нет — я буду молчать. Всю оставшуюся жизнь, не скажу вам ни слова. Это лучше…       — Чем ничего, — уверенно закончил за нее Александр. — Потому что никакая моя книга в печать не выходила, так ведь? Их никогда не печатают, тексты, вызвавшие красные цветы, да? Их скрывают, а к авторам направляют гасителей. Точнее, это авторов направляют к гасителям при первых подозрениях. С пометкой «цито». Главные редакторы, коллеги, бывшие жены… Так гораздо проще отследить опасность.       Нина Ивановна подняла голову.       — Когда вы…       Она не договорила, но Александр ее понял.       — Утром не знал, — честно признался он. — Но потом все встало на места. И почему вы отказались прочесть тетрадь, и почему мне ее так быстро вернули, и этот памятник. Полномочия, о которых говорил Дживан. И как вы сказали, что не допустите сюда гасителей. Последнее чистая правда. Они ведь тут и не нужны, не так ли? Когда вокруг все враждебны, поневоле потянешься к единственному человеку, который к тебе добр. Сам предложишь.       — Я просила вас остановиться! — перебила она его. — Умоляла, Александр Дмитриевич! У вас было столько шансов: напиться водки, сломать руку, завязать роман на пляже… И как все по-идиотски вышло.       Александр осторожно коснулся ее плеча, но она отбросила его руку.       — Где эта тетрадь? — гневно спросила она, сдвигая брови. — Дайте ее сейчас же сюда.       — Не надо, — улыбнулся он. — Я не хочу.       — Вы не понимаете, о чем говорите, — в сердцах сказала Нина Ивановна. — Вы хоть раз видели, как это происходит? Рассказать вам? Вы же с этого начали, так давайте я расскажу, чтобы вы знали. Хотите?       Александр проглотил вертевшиеся на языке слова, остался с открытым ртом, не смея прервать ее.       — Те двое, — сбивчиво начала она, — на самом деле он был один. Вторым была я. Никто из нас не ожидал, что случится то, что случилось. Я приехала сюда на медицинскую практику, он отдыхал по профсоюзной путевке, мы оказались влюблены друг в друга, и цветок вырос внезапно, как гриб после дождя. Мы обрадовались. Я была уверена, что смогу… Потому что кто же, если не я? Для меня он жил, для меня дышал и писал, выглядело логично. Мы не обратили внимания на цветок. Он не стал белым, когда я читала. И не зажегся снова, когда я заговорила. А потом было уже поздно. До этого я понятия не имела, что можно вот так… любить и погасить. Банальным словом, банальной парой фраз, обожая человека и восторгаясь, но… желая сделать его немного лучше. И даже не лучше, а соответствующим твоим представлениям о лучшем. На тот момент. В том глупом двадцатидвухлетнем возрасте, когда еще ничего не знаешь о жизни. Как оказалось, можно.       Плечо под халатом было совсем рядом, теплое под тонкой тканью, но Александр не решился к нему прикоснуться. Тупо спросил:       — Это он был скульптором?       Нина Ивановна прислонилась спиной к дверному косяку.       — Да. Работал, чтобы выжить, пока мозг примиряется с фактом. А я не могла помочь ничем другим, кроме как позировать для него. Часами в полной тишине. Без единого слова. Он сильный человек, он справился. Только скульптуру хотел уничтожить при выписке, но я потребовала оставить ее здесь.       — Зачем? — вырвалось у него.       — Чтобы помнить, — спокойно сказала она. — И никогда не забывать. После практики осталась в санатории. Училась много, выяснила, что это можно контролировать, как силу удара, даже диссертацию защитила. Но не прочла ни одной художественной книги, если ее автор был жив. И без них выбор огромен. Зато нескольким смогла помочь без радикальных мер. Вам вот только не успела.       В наступившей полной темноте Александр не видел ее лица, и был рад этому. Сейчас он не выдержал бы ее взгляда.       — Вы сказали, он жив и здоров. Нашел себя в другой области?       По изменившемуся звуку дыхания он почувствовал, что она усмехнулась.       — Нет, слишком любил литературу, чтобы ее бросить. Но сюда больше не приезжал с тех пор, а я никуда не выезжала. Мы не виделись. Вот такие ошибки молодости. Помнится, в том рассказе Женевьева тоже оказалась чудовищем. Так что вы были не так уж далеки от истины, Уолтер Грипп.       — И тогда, в столовой, тоже все разговоры о печати и научном подходе были враньем? — осенило его. — Чтобы я не догадался, что санаторий…       — Машина смерти, — зло бросила она. — Кто сюда добровольно поедет, если будет знать? Поэтому и гасителей должно быть двое. Один обязательно со стороны, чтобы не было подозрений.       Ее голос оборвался.       — Что же, теперь ясно. Цветок никуда не денется, — пробормотал Александр. — А пятьсот тысяч человек хотят домой.       — А вы не человек?       — Я человек. Может быть, писатель плохой, но все-таки человек. И тоже хочу домой. Скульптором не стану, но, возможно, что-то другое найду для себя. Держу пари, никто не заметит. Цветок не показатель таланта, как заметил Дживан, это просто выраженное желание и страсть. Сан Саныч прав, каждый должен заниматься своим делом.       — Сан Саныч? — почему-то переспросила она. — Он ваш ровесник, отчего вы так его называете?       — Все так называют, — рассеянно отозвался Александр. — Очень уважаемый человек в издательстве, редактор от бога и вообще прекрасный специалист. Член редколлегии и худсовета. Тетрадь сейчас у него, так что я никак не могу принять ваше щедрое предложение, даже если бы вдруг захотел. Точку поставит он. Кстати, вы знаете, что ваш «фуллстоп» переводится иногда выражением «И точка!»?       — Сперва я должна сама поговорить с ним, — вдруг непреклонно сказала она. — Считайте это моей просьбой, капризом или чем угодно, мне все равно. Пока я представитель администрации, вы находитесь на моем попечении, так что вашего согласия не спрашиваю. Куда идти?       Александр кивком указал в сторону холла, забыв, что в темноте она этого не увидит. Но Нина Ивановна каким-то образом поняла правильно и почти потащила его за собой. Пришлось обогнать ее, чтобы не выглядеть лодкой на буксире, вот только в холле их встретила полная темнота и тишина, не считая луча фонарика, сиротливо брошенного на диване.