Он всё превосходно знал.

В центре серого неба застыл ярко-жёлтый диск, По солёному щебню рассыпался жемчуг брызг. Нет созданья страшнее, чем бунт океанских вод. Крылья давят на шею. Я делаю шаг вперёд. И отбросило берег на несколько сотен лиг. Я укутался в перья, услышав знакомый крик: «Осторожнее, парень, у самого солнца жар Скобы яростно плавит И воск обращает в пар!» На воздушных потоках немедленно вознесусь, Не паршивых упрёков я жажду, а лишь безумств. Так всё это нелепо, отец чрезмерно строг. Он же видит, я в небе. Почти олимпийский бог. Если он так боится за пару белёсых крыл, То зачем по крупице их каждое утро шил? Поднимаюсь всё выше – не будет напрасен труд. Крик отцовский не слышен, Лучи так жестоко жгут. *** И хохочет, петляя меж нитями туч, Икар, А небесное пламя сильней раздувает жар. Под пластинами перьев расплавленный воск течёт. И рыдают сирены: Подходит к концу полёт. Может, всё и не нужно? Зачем вырываться вверх? Зевс порой благодушен, но редко прощает грех. Опечаленный Дедал на береге рвёт крыло, Он свободы отведал. Свобода – не для него. Принимает пучина отъявленных храбрецов Как гнилая трясина – бегущих в леса рабов. Принесённое тело к вершинам покатых скал Схоронил неумело В холодной земле Геракл. Знал храбрец, поднимаясь туда, где гуляет смерть, Что лишь воронов стаи скитаются в вышине, Что как ты ни старайся, своё заберёт волна? Но Икар улыбался. Он всё превосходно знал.