Пара тварей.

– Komm nicht zu mir![Не подходи ко мне!] Кричал на самых высоких тонах Нацист, сам при этом уходя в глубь своей квартиры пятился и судорожно вспоминал где находятся нычки и самые близкие к нему на данный момент. Его взор был устремлён только на одну персону, что перекрывала путь к выходу. Он боялся, хоть и храбрился, просто, сам для себя, чтобы не стать бледной поганкой, ведь его страхи о том, что в один не шибко чудесный день к нему нагрянет коммунист, чтоб забрать прямиком в ад, перед этим хорошенько отыгравшись и уходя, оставляя после себя расчлененного немца, хотя скорее всего вместо него останется лишь кучка мяса, а если уж совсем разыграется воображение, то все его внутренности будут разнесены по комнатам, не сильно радовали его. Сейчас как раз скоро и рождество и новый год, авось большевик устроит из его кишок гирлянду. Все эти мысли будоражили разум нациста, что так же шаг за шагом уходил вглубь коридора, всё больше и больше задумываясь над выходом в окно, всего три этажа, может ноги даже целы останутся, а там как-нибудь переедет в другой дом, в другую страну, чтобы этот чёрт его никогда не нашёл. Сам он был одет в обычную домашнюю одежду, самые обычные штаны и незаурядная темно-болотная кофта, босой и заспанный, он никак не ожидал такую бестию с раннего утра. Ему казалось, что жизнь наладилась и стала тихой, его долгов не стало и он отстранился от дел, начал жить наконец как человек. Регулярные встречи с сыном, новые знакомства, он оставил прошлое позади, но видимо прошлое само не шибко желало оставлять его просто так. О былых временах напоминали лишь бледные шрамы и разве что закалка с дисциплиной. Ну может ещё и привычка держать себя в тонусе. –Не визжи. Тихо сказал коммунист, незаметно прикрывая дверь и закрывая ту на замок с внутренней стороны, всё так же держа невозмутимое лицо. Кажется у него была непризнанная способность внушать страх и волнение за свою тушку. Сам Союз в эту брехню не верил, пускай списывают это на что хотят, он признавал лишь уважение, до коричневого пятна на штанах. Легко и без усилий он скинул с ног ботинки почти до колен, можно сказать военные берцы, не заморачиваясь и даже не нагибаясь, проходя дальше, по пути скидывая плащ бледно рыжего цвета, оставаясь в темно-голубом свитере. Он так давно искал эту мразь, годами спокойно искал его след и с искрами в глазах проверял каждую строку полученной информации, проверяя и наконец находя его. Определенно, годы без правления смягчили его как и немца, но смекалка осталась и всё, что ему сейчас хотелось, это загнать псину в угол и наконец взять за грудки. К этой цели он и шёл, медленно и равномерно так, глядя как хозяин квартиры смотрит на него глазами полными примитивного страха, ему некуда деться, он мало что мог сделать. Стоит немцу только побежать, как побегут за ним, все преграды будут сломлены. Рейх же, не видя больше ни одного другого шанса на своё выживание быстро рванул в сторону центрального зала, специально ставя «преграды» для коммуниста в виде закрытых дверей. Он бежал задыхаясь от страха, терялся и пару раз чуть не наебнулся вниз лицом, наконец добежал до балкона, который совсем не перестраивал и в принципе не менял, оставляя голую каменную плиту с небольшим заборчиком, который в принципе держался на соплях и спасти в любом случае не мог. Большевик конечно же рванул за ним и быстро нагнал, хватая того за лодыжку и опрокидывая на пол, заставляя невзначай вскрикнуть от падения и удара. Дверь к спасению так и не была открыта. Нацист загнанно дышал, но воздуха словно не существовало, его так не хватало, он с трудом вдыхал через раз, тихо-тихо и еле заметно, уставившись обречённым взглядом снизу вверх на СССР, прекрасно понимая, что сейчас будет больно, что сейчас скорее всего он умрёт. Но он не хотел умирать, но даже сейчас, он еле дышал, с огромными усилиями, почти задыхаясь, но не меняясь в лице, так же почти заворожённо глядя на своего противника, бывшего, конкурента и противника. Серп же, не особо церемонясь подтянул того за ногу, протаскивая по полу и поднимая к себе, перехватывая за волосы, больно оттягивая их назад, заодно запрокидывая голову. Рейх жмурился от боли, а тот всё больше собирал пряди и открывал вид на беззащитную шею. Особенно выделяющийся кадык так и манил, да и в принципе был хорошей целью. Союз вцепился в него зубами, вырывая хрип из глотки Наци, который ощущал как холодеют его конечности, немеют пальцы. У немца крутилась одна мысль в голове: «Видимо заслужил.» Он понимал, что скорее всего или задохнётся или ему вырвут часть глотки и он так же сдохнет, совсем как псина, его скорее всего бросят на пол и будут смотреть на его мучения. Собаке собачья смерть. Его лёгкие уже почти не получали кислорода и отсутствие дыхания заметил даже коммунист, заподозривая что-то неладное. Немец слабо приподнимает трясущиеся руки, такие ледяные, нерешительно касаясь чужих скул и челюсти, лишь кончиками пальцев. Но резкий холод заставил русского смыкнуть челюсть, в частности просто пугая неожиданными прикосновениями, от чего нацист заверещал от пронзительной боли, вцепившись из последних сил ладонями в чужое лицо, не шибко сильно сжимая, а в скором времени совсем отпуская. Руки остались висеть по швам. Боль была острой и такой режущей, по его щеке пробежала одинокая слеза, сам же он свёл брови, жмурясь от боли и до сих пор держал рот приоткрытым в немом крике. Союз отстранился, созерцая яркий фиолетовый след от зубов на шее фрица, пока тот сам по сути повис и не упал благодаря руке, что держала его за волосы, сам он стоял на коленях и ощутимо дрожал, но хотя бы сейчас было слышно его хриплое и прерывистое дыхание. Оно было тяжёлым, но глаза тот открыл, ясным взглядом с небольшим количеством непролитых слёз, смотря в лицо коммунисту. Волосы больно тянулись, с каждой секундой потихоньку увеличивая боль, оттягивая кожу и в какой-то момент Фриц не выдержал и в очередной раз глубоко вздохнув мертвой хваткой вцепился в чужое запястье. Ногтей у того особо не было и царапать кожу ему особо нечем, но пожалуй и такого давления на чужую ладонь хватило, чтобы раззадорить коммуниста. Или же разозлить? Рейх сам не понял этого до конца, ведь его положили на лопатки, резко, с глухим стуком. Он ударился головой, его спина и таз болели от падения, а большая лапа русского всё так же держала его за волосы и придавливала к полу. Ещё во время удара рука немца ослабла и так же повалилась на поверхность, а в глазах на миг потемнело и автоматически тот зажмурился. Нет, немец боялся не сколько русского, столько его расправы, ярости в ледяных янтарных глазах и боли, такой, какую может предоставить только этот коммунист. Душевная, физическая, и так и так будет до срыва голоса больно и неприятно. Глаза и затылок пульсировали, руки с ногами вновь похолодели. Мимика неумолимо показывала все ощущения и дискомфорт. Укус всё так же неумолимо болел и тоже отдавал пульсацией, пока кожу холодила не застывшая слюна. Большевик во избежание ударов ногами уселся сверху нехилой ношей, от чего под ним не удержали очередного писка и тяжёлого выдоха. Русский ощущал как под ним ходит всё ходуном, но хотя бы дышит, уже хорошо. Он ослабил хватку, лишь чуть-чуть придерживая, пока второй рукой повернул лицо немца на себя. Не сопротивляющийся, мягкий и податливый, боится, думает что его пришли убить. Коммунисту это однозначно понравилось и не взирая на ожидания нациста, его никто не ударил, пока что лишь шершавая ладонь прошлась по скуле, не такой острой как в прошлом. А потом и вовсе накрывая половину лица своей огромной ладонью. Союз приблизился, опираясь по большей части на локти и нависая над жертвой, довольно быстро соединяя чужие губы и неприкрытый рот своими. Он был настойчив, на грани нежности и жестокости, покусывая чужие губы и почти поедая их, медленно, смакуя и углубляясь. Метясь от аккуратности до зверского желания, большевик создавал свой небольшой темп и ритм, беря чужую пасть под свой контроль, захватывая язык, что даже не сопротивлялся, лишь немного, совсем слабо отвечая. Довольно неплохой результат, всё что мог подметить коммунист, ещё некоторое время мучая тонкие губы. Немец же всё это время выгибался ужом под мощным телом и по большей части бесполезно сталкивался грудной клеткой с русским, что так же держал в тисках его лицо. На последок Фриц лишь уцепился свободной рукой за чужое плечо, несколько раз слабо оттянув ткань. Рейху не было противно, СССР и подавно. Они и до этого целовались, возможно даже чересчур часто и много, глубоко и с чувством, иногда прерываясь только чтобы не посинеть от нехватки воздуха или если уже предел и губы готовы попрощаться с хозяевами ибо дальше раздуваться им было некуда. Но это не отменяло того факта, что с тех пор прошло много времени и чувства сменились на другие, как и взаимоотношения. Не было больше той тяги и даже мягкого общения, всё это испарилось ещё давным-давно. Всё что осталось, скомкалось в непонятный клубок, бьющий по сердцу и оставляющий отголоски в разуме. Но чувства там тоже были, но какие именно было сложно понять. Но это точно не любовь. В завершение слюнявой пытки, Фриц смог лишь напоследок чуть оцарапать и укусить чужую губу. Теперь с той выступали красивые капельки крови, которую удерживала кожа. Но Рейху это увидеть было сложно и не нужно, ибо его взгляд плыл и он просто старался отдышаться. Он ожидал, когда же настанет расплата за эту царапину, удар, пощёчина или пинок. Он ждал, прикрывая помутневшие глаза, но так и не дождался. Только когда ему стало легче и он вновь разомкнул веки, смог увидеть, что большевик видимо всё это время упрямо смотрел на него не шибко довольным взглядом. Это напугало. Ибо смотрел тот холодно и слишком внимательно, не отводя взгляд и казалось даже не моргая. В очередной раз сморгнув, русский хмыкнул, наконец отмирая и касаясь двумя пальцами правой руки раненной губы, размазывая кровь, он вновь перевёл взгляд на свою жертву. –Знаешь, я долго выслеживал тебя, планировал что буду делать при встрече,- он приподнялся, обхватывая свободной ладонью челюсть снизу обвивая и часть шеи, ощутимо сжимая,- но сейчас при встрече я даже не знаю с чего начать. Давай так Фриц, побудешь послушным эти пару минут, так уж и быть, буду ласков, если нет, то будет по-плохому. Я тебя в любом случае нагну. Но будет ли больно, решать тебе. Он говорил это очень спокойно и почти что интимно тихо. В итоге опуская два кровавых пальца на чужой язык и довольно ощутимо надавливая. И Ганс было задумался укусить того ещё раз, но его опередили пальцы второй руки, что больно давили на мышцы и кости, автоматически раскрывая их шире. Заодно в то же время пальцы всячески возились с языком, давя и просто издеваясь. Лицо коммуниста было бесстрастным, хотя взгляд так и намеревался запечатлеть это всё. Наци отчётливо ощущал вкус крови, такой знакомый и солоноватый, если раньше он даже любил и на автомате слизывал её со своих ран, то сейчас от этого было страшно. А пальцы не стояли на месте, перебирали язык, смешивали набирающуюся слюну и в целом хозяйничали во рту. Немец желал остановить это, банально сглотнуть слюну, но боялся сделать это, хотя так или иначе он может легко поперхнуться. Чужая кисть на челюсти ослабила хватку, просто раздвигая пальцами уголки губ в стороны, так же открывая взору сие картину. Рейх хаотично бегает глазами, не выдерживая такого упрямого взгляда, кулаки его давно сжаты, но лежат вдоль тела, едва касаясь русских колен. Казалось это длится вечность, словно время тянется слишком долго, мучительно долго. Не выдержав неприятных ощущений и чисто из-за страха подавиться, он чуть смыкает зубы, сглатывает слюну и неосознанно, по рефлексу дёргает языком, сминая пальцы. Союз же молча за всем этим наблюдал, так же спокойно встречая встревоженный взгляд. Пальцы с уголков губ отступили, вызывая тихую панику внутри Ганса. Но ведь те, что были во рту всё ещё оставались на месте. Хотя вскоре и те покинули его, оставляя самого додумывать, что же ему сулит теперь. Он же ничего такого не сделал. Не сделал ведь? Это ведь не считается? Да ведь..? Страхом так и перло, а Советы как ни в чём не бывало прижал его грудную клетку к полу, давя на неё ладонью, ощутимо так, болезненно, а сам быстро стянул с себя свитер, откидывая в сторону. Он открыл вид на подтянутое тело, в целом как и у нациста, где-то плавал жирок, где-то виднелись только мышцы, но особенно заострял внимание Фриц на шрамах, такими неровными полосами проходящими у основания шеи и груди, в районе сердца виднелся неаккуратный рубец от рваной раны. Он испуганно вздрогнул, когда обзор резко перекрылся, как оказалось, тканью его же футболки. Просто большевик решил оголить и его верхнюю часть тела. В принципе как и ожидалось, коммунист окинул его заинтересованным взглядом, водя им по его телу, вглядываясь в большее число мягких розовых шрамов и царапин, на боку присутствовал синяк, небольшая такая гематома. У всех бывает, что те стукаются пальцем о угол чего-либо, но у нациста это касалось бока. Дверные ручки, углы, ещё что-нибудь, как бы он не хотел, но задевал их, вечно одним и тем же боком. Вновь смешок со стороны Союза и его ладонь съезжает к поврежденному месту, накрывая собой. «Зачем?» Едва ли додумал Рейх и на синяк надавили, прилично так и всё что он мог сделать, это вновь вцепиться в чужое запястье, шипя от неприятной тянущей боли, вроде бы не сильно ноет, а нажали, так личный ад и напору не сбавляет. На этот раз вцепился он не так сильно, хоть и хотелось, но по собственной прихоти он чуть приподнялся, что было довольно сложно, ноги же придавлены. И почти вплотную приблизившись к нейтральной мине консерватора, вторую руку он переместил на его плечо, опора, хоть какая-то, а сам тихо и глубоко дышал, поджимая губы и упрямо из последних сил играя в чёртовы гляделки. СССР медленно моргает, наконец отпуская бедный синяк и ладонь уже на затылке немчуры, притягивая ближе, эти жалкие пару сантиметров и вновь поцелуй. Целомудренный, приятный. Третий ответил, нерешительно, но ответил, наклоняя голову в бок и ощущая как русский вновь углубляет эту пытку. Сам же Фриц сосредотачивался на ощущениях, чужие пальцы довольно мягко поглаживали затылок и теребили пряди, по спине прошёл табун мурашек и он слегка дернулся, теряя немного равновесия, совсем чуть-чуть теряясь в пространстве и темноте под веками. Когда же они наконец отстранились друг от друга, коммунист отсел назад, вытирая большим пальцем влажный след с губ, освобождая ноги нижнего от своей тяжести, бежать ему всё равно некуда, а забиваться в угол будет глупым решением. Фриц же переводил дыхание, не сразу замечая свободу нижних конечностей, но когда заметил, придвинул их к себе поближе, сгибая колени, но всё так же сидя на полу, медленно и неуверенно поднимая взгляд на коммуниста. –Так уж и быть, помилован. Казалось бы это пронеслось как гром с ясного неба и вроде бы Фриц должен радоваться, мол, его не будут беспощадно драть как портовую шл… Но и порадоваться он особо не успел, ибо его подняли за джинсы, от чего он потерял дар речи и дыхание. Конечно же на пах неумолимо давила вся тяжесть тела и это было не самым приятным ощущением. На грани истерики он всё же смог ударить коммуниста в пах, чтобы тот так же сгорбился и на пару секунд потерял бдительность. Тот выронил немца, тяжело дыша, но быстро приходя в себя и ставя надвигающемуся Рейху подножку, а тот почти падает и оказавшись слишком близко, в радиусе атаки, отскакивает в сторону и забегает в комнату, запирая дверь на замок. Это оказалась кухня. Быстро собравшись, что мозгами, что телом –всё же пах ещё болел– он взобрался на стул, к полкам, там была небольшая коробка с ножами. В самый раз. Большевик тем временем цыкнул и направился за беглецом, свободно и без зазрения совести с ноги вышибая дверь, кажется он или снёс замок или вынес часть стены и так и так неплохо. –Ну всё Фриц, поиграли и хватит! На почти радостной ноте рычал Союз, пока рядом с его головой, в стену, не влетело лезвие, неплохо так проходя через материал. Русскому хватило ума вновь закрыть дверь прежде чем в него отправили новую партию ножей. Но те ведь не бесконечные, а на окне сетка, да и вылезать из него займет слишком много времени. Просто ждать СССР не хотел, хрен знает сколько там у гадюки этих ножей, потому он решил отбиваться. Коммунист сразу приглядел фарфоровую вазу и горшки с цветами, что его удивило, Рейх не был явным любителем такого барахла и растений, по крайней мере в прошлом. В качестве хоть какой-то защиты он выбрал нехилую такую картину с деревянной рамкой, перепроверив, чтобы сзади дерево тоже присутствовало, а стекло желательно было потолще. Он выдвинулся вперёд, походя на древнего бойца, жаль шлема не было и кольчуги, а вместо меча или стрел горшки и ваза. Вновь резко отодвинув дверь и словив картиной пару ножей, он кинул пару горшком, одному удалось слегка зацепить немца и тот на миг отвлекся, уходя в сторону и открывая себе открытый доступ для атаки, пока его вновь не закрыли картиной, а в голову не прилетела белая красивая ваза, разбиваясь на несколько частей. Нацист теряет равновесие, перед глазами плывет, а на глаз стекает что-то теплое и липкое. Кровь вытекала из небольшой царапины на лбу, видать осколок задел кожу и теперь та стекала вниз, минуя само глазное яблоко, стекая на ресницы и вниз на щёку и скулу. Рейх, озадаченный этим, смазав ту пальцами, медленно соображал что к чему, криво оперевшись на небольшую тумбу позади, его ноги так же не выглядели как устойчивая опора, почти подгибаясь. Большевик не теряя времени быстро приблизился, глядя на осколки под ногами, ловко перетянул Фрица к себе, под конец чуть приподнимая ещё не сопротивляющееся тело. Им даже удалось не испачкаться в земле. От резкой смены обстановки, Ганс всё больше терялся в пространстве, просто неудобно повиснув на чужих руках, пока ноги едва ли не касались пола. Его тащили. Тащили в спальню, логически выискивая нужную комнату. Та оказалась вполне хорошо обустроенной, а кровать была ровно застелена и предназначалась для двоих. Может Фриц уже имеет кого-нибудь на горизонте? Или это просто собственная прихоть? Союз не задумываясь положил тело на ложе, стягивая с того домашние штаны и с непонятным чувством обнаружил отсутствие белья. Вещь была откинута. Стерев пальцем уже почти застывшую кровь и чуть помучив тройку, дёргая его лицо туда сюда, придерживая за скулы, он заметил, что тот начинает приходить в себя, значит можно приступать. Перевернув оного на живот и приподняв таз, укладывая под тело подушку, Советы быстро справился с ремнём, связывая оным руки, накладывая их друг на друга, фиксируя и наконец приспуская штаны. Им некуда спешить, впереди ещё мучительная растяжка. А не передумал ли коммунист с помилованием? Свинцовые веки приоткрываются, стеклянные озёра расширяются, мутно-мутно глядя как одёжка постоянно исчезает из поля зрения, как в его душу смотрят, гипнотизируют. Он напуган, не понимает, бояться ему или же просто пытаться не умереть. Над ним нависают. Крупный выдох в загривок и лёгкий укус, пока от груди к рёбрам проходят ладони, теплые, даже пышущие жаром, заставляющие Фрица крупно вздрогнуть. В голове его вроде бы и паника, а вроде как уже и смирился, просто громко пыхтя, ощущая всю силу и вес туши, что может его легко придавить. Теплая ладонь, что гладила живот и заставляла его в порыве паники втягивать, поползла вверх, останавливаясь на уровне сердца, будто бы вслушиваясь в чёткое быстрое и напуганное сердцебиение. Усмешка, тихая и лёгкие укусы спускаются ниже, в некоторых случаях сменяясь просто на прикусывания и прикосновения губ, особенно когда Наци сводил свои лопатки и совсем едва слышно что-то попискивал, жмурясь и водя взглядом по изголовью кровати. Чужие руки не давили, прикосновения заставляли вздрагивать и прогибаться, чтобы избежать их, пока наглые ладони не добрались до ягодиц и одну из них не прикусили, тогда уж Рейх не смог удержать вскрик, скорее от неожиданности, начиная ёрзать ногами в попытке отстраниться, но как на зло его хватают по обе стороны от бёдер, разводя ноги в сторону и раздвигая непосредственно ягодицы, на одной из которых виднелся заметный укус, вскоре появился и второй. Нацист пытался лежать тихо и просто смотреть со стороны, едва-едва что-то замечая краем глаза. Всё его любопытство сменилось стыдом как только его пах начали мять, нагло, пытаясь добиться реакции, перекатывая мешочек и массируя ствол, попутно неведомо откуда доставая смазку, прозрачную и прохладную, размазывая ту и по члену и заодно затрагивая кольцо мышц, что от напряжения не спешило позволять протискиваться вглубь себя. Коммунист это проигнорировал, одной рукой продолжая массировать орган, наконец добиваясь ответной реакции, замечая как член наливается кровью и встаёт, пока его обладатель начинает покрываться краской и недовольно морщит нос и уголок рта, прикрывая глаза. Другая же, что была обмазана смазкой получше, начала разработку, протискивая один палец сразу на три фаланги прямиком до костяшки, на что немедля последовала реакция, шипение, похлеще чем у кошки, но тело не дернулось, лишь замерло. Большевик двинул пальцем, начиная разрабатывать и постепенно добавлять и второй палец, пока что лишь на две фаланги, но всё же ему не хотелось пока что без ведомой причины доставлять дискомфорт, к тому же от растяжки будет зависеть, будет ли ему самому приятно и не разорвёт ли он Нациста. Германский Рейх слегка недовольно выдохнул и порезал, ощущая что уже полностью возбудился и что ласки и правда делают приятно, от того даже не заметил, как сам развёл ноги ещё шире, под большим углом прогибаясь и дёргая руками, неудобно цепляясь за простынь. Пальцы продвинулись дальше, а ладонь поощрительно провела по головке, оголяя от лишней плоти, проходя по чувствительной коже, вызывая некое расслабление и в какие-то моменты пальцы ощущали меньшую силу, что держала их будто в тисках, а немец сам недовольно помыкивал, ощущая дискомфорт от движений сзади, пока его тело нахально не перевернули на бок, придерживая одну ногу, закидывая себе на плечо, чтобы процесс разработки не стал труднее, при этом придвинулся ближе, хитро поглядывая на красную жертву, что не знала куда деться, пока над ним вновь не нависли, начиная снова кусать чужие губы и владеть ртом, углубляясь и заставляя отвечать, вновь пачкаться и истекать слюной. Рейх дернулся только, когда вошли сразу три пальца и стало не просто неприятно, но и больно, он протестующе начал кусаться и пытаться отстраниться, связанными руками делая попытки оттолкнуть, но свободной рукой его притягивали обратно, засасывая глубоко и быстро, непозволительно развратно и приятно. Постепенно боль уменьшалась, и в какой-то момент пальцы нащупали бугорок простаты, не просто поглаживая тот, но и надавливая, заставляя вновь замычать и выгнуться в спине на встречу к коммунисту, что только резче начал двигать пальцами, вызывая хлюп и слегка дёргая тело в сторону, наконец разрывая затянувшийся поцелуй, от которого Рейх повалился почти на спину, всё так же вздрагивая от давления на простату, выгибаясь и постанывая уже в открытую, совсем тихо, прося только одним взглядом притронуться к его плоти, дойти до кульминации. Большевик же как всегда никуда не спешит, нарочито отводит пальцы от простаты и разводит их в разные стороны, растягивая плоть и стенки, иногда создавая вакуум и смущая создающимися звуками фрица, что мелко подрагивал, цепляясь ногой за тёплую спину, а пальцами всё так же теребил, словно намереваясь распотрошить ткань, простынь, время от времени дергаясь, пока случайно не насадился глубже на чужие пальцы, те в свою очередь прошли глубже нужного, создавая боль и Рейх замер, тихо пискнув, жмурится. Чужая ладонь вновь приятно греет пузо, пересчитывает рёбра и опускается к члену, едва касаясь, массирует, поглаживает, совсем не долго, но ласкает. Грубовато, но боль внутри отходит на второй план, чтобы в итоге вошёл последний палец, словно ребячески растягивая у самых краёв и медленно погружаясь в глубь. – Hör auf... П-пожалуйста hör auf mich zu dehnen… [Хватит… П-пожалуйста хватит меня растягивать…] Фриц почти жалобно пыхтел и если бы была возможность, то с радостью бы сдвинул ноги вместе, жаль только что не позволят, потому он и не пытался, лишь дрожал, ощущая неприятные ощущения, как сводит мышцы, как кажется что-то заломило в спине от старости. Зажмурил глаза, пальцы и правда вытащили, но не потому что попросили, а лишь потому что и правда достаточно, чтобы не порвать. Дальше лишь быстрая и короткая минута перевести дух, чтобы смазать сам орган и дальше пустить свою звериную тягу с цепи, позволить оторваться и вколачиваться в тело внизу. Так и случается, без нежностей, без ласки, натягивая чужие бёдра и оставляя следы от пальцев, чисто почти животный секс, что очень даже подходит большевику с его устрашающей аурой. Трепыхания, толчки, движения и шлепки, укусы, небольшие вскрики тройки когда невмоготу больно от чужих зубов, прикосновений и дерганий, когда того хватают за волосы и продолжая вколачиваться, почти забвенно, до боли, вместо поцелуя даруя те же истязания, боль и кровавые губы, грубую ласку. Всё закончилось быстро, минут за пять, может десять, чисто чтобы удовлетворить внутреннее желание, чтобы дойти до финала и на последок вбиться в простату, кончая и заставляя кончить и Фрица, почти падая на того сверху, отпуская, слыша загнанное дыхание и прокусанные губы, мокрое пятно под ним, из слёз, возможно слюны и пота, но это не важно, потому что Нацист лежит, лишь ногами едва елозя пытается оттолкнуть того, лицом же в итоге утыкается в ткань, а стертыми руками уже и вовсе не двигает, пока их не освобождают, очень даже любезно растирая и возобновляя кровоток, заставляя бледные руки неприятно колоть и наливаться кровью. Союз всё ещё нависал над ним, вновь обжигая своим теплом, не уходя, странно долго оставаясь рядом. Болезненное тепло для мерзляка. Два существа, что ненавидят друг друга, но и сближаются, имея не самые мягкие отношения и не самые завидные. Тело в итоге завалилось рядом, так позволительно, словно это норма и происходит с завидной частотой, уже обыденность. Наваливая на тело рядом тяжёлую руку, ощущая приятную прохладу, отдавая жар, не поленившись ещё раз двинувшись, кусая в затылок, слыша недовольное шипение, даже не обращая на то внимание, уже привычно, змеюка подколодная ничего уже не сделает, лишь придвигается ближе, недовольно выдыхая, словно показывая всё своё негодование по отношению к такой резкости и синякам на тазу. –Не любовь, Фриц. –Uh-huh…