герой.

чонгук преследует юнги. он уверен. во снах, по дороге в университет, на подработку, когда юнги идёт домой по улице, на которой вечно ломаются фонари. и, кажется, он медленно, но верно слетает с катушек. он просыпается с этой мыслью, а засыпает со страхом, что чонгук никогда его не отпустит, будет где-то рядом даже во снах. устало потирая глаза пальцами после беспокойной и, можно сказать, практически бессонной ночи, юнги старается отвлечь мысли от кошмарного наваждения. он стоял перед чонгуком на коленях в тëмной комнате. казалось, только над ними горит тусклая лампочка, хотя юнги едва ли может вспомнить, был ли там хоть один источник света. зато отчëтливо помнит чужой взгляд: чëрный, пустой, как холодящая кожу бездна, немножко совсем надменный и будто снисходительный. а в руках короля ночных кошмаров юнги был пистолет, чьë ледяное дуло обжигало, словно пламенем, участок взмокшей от напряжения кожи аккурат посередине лба. у юнги сердечный ритм сбит, кажется, навечно, а в его присутствии сердце колотится громко и быстро. чонгук, наверное, смеётся над тем, как юнги, словно напуганный огромным и жестоким, полным чудовищ миром котëнок, загнанный дикими псами в угол, мажет по его образу взглядом, в котором отражается неконтролируемый и необъятный страх. и мелко трясëтся от липкого ужаса. а чонгук забавляется. мстит. — мой герой, – звучало тихим хриплым голосом с потрескавшихся губ «кошмара». — боишься? как обычно и бывает во снах, рот юнги словно зашит невидимыми нитями – не сказать и слова, не издать и звука. только слушать. наблюдать. задыхаться. — неужели тебе так страшно? аха-ха-ха! хотел бы юнги просто забыть этот безумный надрывный хохот. и никогда не слышать его так отчëтливо, ведь звучит он далеко не извне, – юнги не настолько сумасшедший, – в голове. чонгук только в его голове, а юнги, как не силился бы выдрать его оттуда вместе с постыдным страхом, из которого он состоит до последней клетки, никак не может, наконец, вернуться к прежнему себе. к тому себе, который даже был когда-то счастлив. юнги счастлив, что проснулся, и молится несуществующему богу, чтобы больше это чудовище ему не снилось. он не знает, как избавиться от воспоминаний о чонгуке, как выгнать его из головы. понятия не имеет. нужно подняться, нужно прожить ещë один день. все конечности словно и не принадлежат юнги вовсе (а его прошлому). он уже больше месяца появляется на подработке полумëртвым, а в университете-же едва ли присутствует. там все лица смазываются, искажаются, и превращаются в сотни так знакомых юнги лиц, которые будто сверлят его пронзительным взглядом. выдохнув, кажется, весь имевшийся в лëгких кислород, юнги вдыхает вновь, тщетно стараясь успокоиться. встать было задачей почти непосильной, но юнги справился и даже вполне удачно: немного пошатываясь и наблюдая за тем, как перед глазами пятном расплывается темнота, и ощущая, как голова противно тупо гудит, он сразу же направился на кухню по скрипучему полу. после кофе чонгук обычно замолкает, ведь он так его не любил. на захламлённой неубранной кухне серо и тускло, темно, хотя разглядеть очертания некоторых предметов вполне реально благодаря пробивающемуся из-за кое-как зашторенных тонкой узорчатой тканью окон свету единственного работающего фонаря на улице. выключатель бестолково щëлкает, никак не реагируя – свет не включается. не будь юнги в состоянии аффекта после мучительного сна, он бы определённо запаниковал или впал в истерику, выбежав на улицу, на холод, под этот дурацкий фонарь. потому что в темноте чонгук доберëтся до него быстрее, чем когда вокруг ярко и светло. шум воды успокаивает, пока та, поблëскивая тусклыми бликами, чернеет на дне старого и местами испачканного копотью чайника. юнги мечтает просто застрять в этом на редкость умиротворяющем моменте, когда существует только этот приятный серый шум. сам юнги привык дышать настолько тихо, что если даже в тишине постарается сосредоточиться на собственном дыхании, то с трудом сможет его расслышать. сейчас для юнги имеет значение только поскорее зажечь на конфорке огонь и поставить чайник. нашарив где-то около плиты полупустую пачку спичек, юнги ту чуть было не выронил из рук на пол, где та бы потерялась до самого рассвета, он резко провëл спичкой по черкашу. под характерный шëпот и вздох явившегося на конце тонкой деревянной палочки пламени, у юнги словно вязкий холод разлился по спине. чонгук рядом, совсем близко. прямо сзади. юнги чувствует его ледяное дыхание у себя на затылке, а от чужого сиплого «доброе утро, милый», сказанного на самое ухо, у него, кажется, даже волосы на голове шевелиться начинают. страх в юнги не выстреливает, не прошибает, не накатывает волной, он, как плесень, разрастается по коже, запускает свои липкие лапы внутрь, к самому сердцу, и сжимает его, словно в тисках. а лучше бы просто наконец пристрелил уже. «почему не спишь?» юнги чувствует эти удушающие объятия смерти каждым квадратным сантиметром кожи. «я разбудил тебя? хи-хи, прости» интересно, смерть всегда так мило смеялась? юнги стоит неподвижно, словно надеется, что таким образом кошмар спутает его с каким-нибудь неживым предметом, который ничего не видит, не слышит, не говорит и не чувствует, поэтому просто потеряет интерес и, наконец, оставит в покое. спичка с каждой секундой становится всë короче, а пламя, пожирая дерево и оставляя от него лишь выжженную чернью искривлëнную ветвь, стремительно приближается к грубоватой иссохшей коже пальцев юнги, но он не может пошевелиться. боится. не смеет даже вдохнуть глубже. упавший на пол коробок глухо гремит парочкой спичек, оставшихся в нëм, но юнги слышит это так, словно этот звук раздаëтся далеко-далеко и доносится лишь слабым и едва-ли реальным эхом. «обожжëшься, любимый». юнги может поклясться, что видит бледную худую руку чонгука так же ясно, как свою. та аккуратно накрывает его ладонь, а пальцами сжимает горящий кончик спички, туша пламя. то с недовольным шелестом гаснет от прикосновения к ледяной коже, а у юнги в густом сумраке кухни в ужасе блестят глаза: тот даже не моргает, наблюдая за этим сумасшествием. «спички детям не игрушка» и всë исчезает. чонгук ненадолго ушëл. юнги чувствует, как большой и указательный пальцы другой руки больно жжëт, а от спички, переливаясь в тусклом фонарном свете, вздымается кверху дым, растворяясь в ночной темени. он сходит с ума, определëнно и бесповоротно. сердце снова вот-вот попросту перестанет биться – настолько сумасшедшие обороты набрал его ритм. вдох. задержи дыхание, досчитай до шести. давай же, юнги, это всë только в голове, лишь в твоей голове. выдыхай медленно, выпусти весь воздух и вдохни снова. ещë. ты должен быть в порядке. унять безумную дрожь в пальцах удаëтся лишь отчасти, поэтому нашарить на полу упавшую коробку спичек и зажечь ещë одну вновь удаëтся далеко не сразу. темнота перестаëт так сильно пугать, скорее обволакивает кожу приятным и странно тëплым чëрным одеялом, которое способно укрыть его от любых монстров, как ребëнка, который до истерики боится чудовищ, живущих в его комнате. в старой железной банке из-под печенья растворимого кофе нашлось от силы на один раз. дерьмово. голова начинает раскалываться. в тëмной кухне запах кофе начинает чувствоваться спустя минут пять, смешиваясь с сыростью, которой тянет из приоткрытого окна, у которого стоит юнги. на удивление спокойно. чонгук, скорее всего, вернëтся не скоро. такие «явления» достаточно редкие, но даже их хватает, чтобы весь последующий день ходить, будто во сне. горько-сладкий вкус кофе делает свою работу, однако послевкусие после «встречи» бесследно всë равно не стирает, и юнги продолжает мелко потряхивать: особенно это заметно по волнами расходящемуся в кружке тëмному напитку. из-за грозы ночью, которая, видимо, закончилась за пару часов до пробуждения юнги, по миновой кухне теперь гуляет ледяной ветер. без фонаря ночь была бы чëрной, беззвëздной. раньше они любили такие ночи. юнги передëргивает от этой мысли. отчего-то хочется закурить, но юнги никогда не одобрял пристрастие чонгука к сигаретам, и сам, конечно, не курил. сегодня никуда не нужно, выходной. однако юнги определëнно не собирается проводить его в этой пропахшей сыростью и чонгуком квартире. всякий раз он сбегает, потому что не может позволить чонгуку запереть себя наедине с мыслями в этой квартире, в которой каждая мельчайшая деталь напоминает, напоминает, напоминает и давит воспоминаниями. окно закрывать совсем не хочется, поэтому то раскрыто нараспашку. вновь шум еле-тëплой воды из-под крана, и вымытая от кофеина кружка с нарисованным на ней улыбающимся смайликом остаëтся сушиться на до сих пор не высохшем полотенце у раковины. не заправляя постель и решив не закрывать окно, юнги натянул поверх своей растянутой серой футболки кое-где порванное большое чëрное худи с принтом «NASA», а на ноги, как попало завязав после шнурки, – чëрные конверсы. сам как полуживая смерть – так говорят две девушки, с которыми вместе юнги работает на кассе в тихом кафе на углу улицы. растрëпанный, с чёрными, как сегодняшнее небо, волосами. воткнув в уши наушники, которые, благо, нашлись в кармане худи вместе с телефоном, в плеере юнги включил песни в случайном порядке. и к несчастью для него, самой первой включилась та, которую, как он думал, давно удалил. «вот ты, только стой на месте. жди» тихий, немного сиплый голос девушки перемешивается с звучащим откуда-то из подсознания голосом чонгука. не таким звучным и мелодичным – петь тот никогда не умел, – но таким, что у юнги просыпается жгучее желание поскорее переключить треклятую песню. удалить из телефона и, желательно, из собственной памяти тоже. «вот и я, а вот…» — мы, – слышится шëпот за спиной, на который юнги рефлекторно оборачивается, но ничего, кроме сгущающейся вокруг темноты не видит. вокруг начинает слышаться припев. «всë покажу, расскажу, заберу у тебя снова я» отовсюду. с обоими наушниками, которые юнги сжимает в руке, пока два голоса, перемешиваясь, пропевают «море». «всë покажу, расскажу, запишу на ладонях твоих, чья эта фраза была?» — хватит… после этой жалкой просьбы голоса становятся будто лишь громче. юнги срывается на бег до ближайшего фонаря. — замолчи, замолчи, ЗАМОЛЧИ! его голос истерически звенит, а кошмарная песня продолжает звучать в голове голосом чонгука. лицо жжëтся от пронзительного ледяного порыва ветра, отдалëнно слышится хлюпанье дырявых кроссовок по лужам и грязи. дождь, кажется, всë ещë слабо моросит. всë вокруг стихает, когда юнги останавливается прямо под источником желтоватого яркого света, который пятном акварели на чëрной бумаге асфальта расплывается под ногами. лëгкие полыхают, а сам юнги пугливо озирается по сторонам, боясь, что вот-вот из темноты на свет выползет какая-нибудь тень из той пугающей толпы, которая окружает его тенями-выключенными фонарными столбами и голыми деревьями, чьи крючковатые ветви в темноте кажутся кошмарными лапами чудовищ. но самым главным страхом для юнги всë равно остаëтся он. маленький, ниже и не крупнее самого юнги чонгук из его видений. когда-то больше жизни любимый чонгук. которого юнги сам же и спас, когда тот чуть не спрыгнул с моста, но в последний момент написал на номер, который юнги маркером вывел на перилах того самого моста. «горячая линия, писать в любое время суток с любыми проблемами», номер и милое сердечко с солнышком в конце. дыхание понемногу приходит в нормальный темп, но юнги остаëтся настороже. шаг в темноту всë равно что шаг в сторону собственной смерти. — уходи, чонгук, – тихо говорит юнги в пустоту. – я не боюсь тебя. говорит, а сам мелко трясëтся от страха. «юнги…» снова позади, но… что-то не так. совсем не морозит кожу и не заставляет мурашки табунами разбегаться по коже, напротив… так ласково. «ты не виноват. пожалуйста» «отпусти меня» позади юнги всë также никого нет.

* * *

юнги тяжело помогать чонгуку, очень. терпеть постоянные истерики и слëзы, а потом мольбы о прощении за своë существование. невероятно давит, но юнги не может позволить чонгуку остаться таким. слабым, отчаявшимся и одиноким. чонгук ведь сам попросил помощи, сам позволил себя спасти, сам позволил стать для себя самым ценным в жизни. нет, чонгук совсем не сумасшедший, юнги это прекрасно понимает. он не безнадëжен, как считает сам чонгук. и ему нужна помощь, которую юнги, прилагая все усилия, на грани своих возможностей оказывает. находится рядом, оберегает и заботится. любовь не панацея, и юнги об этом прекрасно известно. да, он любит чонгука и готов отдать ему свою, скромную и спокойную жизнь, забрав всю боль, но это не то, что необходимо, чтобы чонгуку стало лучше. поэтому и случаются чаще всего все эти истерики, как сегодня – чонгук бросается в юнги всем, что попадëтся под руку, вопя: — ты предатель! мне не нужен долбанный мозгоправ, юнги! считаешь меня больным, да? да?! я, блять, здоров, я в порядке, так зачем, зачем ты спускаешь все свои деньги на то, что мне даже не нужно? – в юнги летит очередная тарелка, которая, в итоге встретившись с обклеенной милыми обоями с утятами стеной, разлетается на мелкие кусочки, что после со звонким грохотом опадают на пол. голос чонгука надрывный, вот-вот и вовсе сорвëтся окончательно, кажется, на оглушающий крик. юнги тяжело. тяжело смотреть на такого чонгука. — чонгук… — заткнись, я не поеду никуда! я сказал нет - значит нет, мне… чонгук затихает, когда оказывается стиснутым в крепких и тёплых объятиях. юнги сделал это на свой страх и риск, но он не боится получить пару синяков, если чонгук решит вырываться. такое нужно просто пережить. он не сможет помочь чонгуку сам, –опыта не достаточно, а простой поддержки и пары слов любви тому не хватит, чтобы вернуться в то состояние, когда не хочется одновременно тихо рыдать в углу и рвать и метать всë вокруг. — тише, чонгукки, всë ведь в порядке, – тихо и максимально ласково говорит юнги чонгуку на ухо, нежно поглаживая того рукой по подрагивающей спине в успокаивающем жесте. – я ведь обещал помочь тебе, помнишь? позволь помочь, и всë наладится. обещаю. ответа не поступает, но юнги знает, что чонгук всë услышал и понял. — я обещаю, чонгук. юнги чувствует, как руки чонгука стискивают его в ответных, таких же (если не более) крепких объятиях. так они стоят посреди погруженной в полумрак кухни, за окном догорает закат, что делает атмосферу вокруг окрашенной в фиолетово-синие акварельные оттенки, ещë с несколько молчаливых минут. юнги уже нежно поглаживает чужие волосы рукой, перебирая пряди меж пальцев, пока горячая влага ощущается где-то на груди. чонгук мелко дрожит и дышит прерывисто, комкая футболку юнги на спине в кулаках, но он ничего не говорит и не спрашивает. ему не нужны слова, чтобы поддержать или узнать что-либо – чонгуку достаточно таких долгих объятий. — прости. — не стоит, чонгукки, – прохрипел юнги, нежно прикасаясь обветренными губами к чужому лбу, прежде заправив спутанные светлые чонгуковы волосы за ухо, а затем шëпотом повторил: — не стоит. чонгук теснее вжимается в юнги, обнимая так, будто от этого зависит, отнимут ли у него юнги, или он сможет удержать его рядом с собой. — сеанс на сегодня, да? – голос звенит из-за тихой истерики, которая определëнно всë ещё пожаром бушует внутри чонгука, но юнги видит, как сильно тот старается успокоиться, поэтому лишь создаëт наиболее комфортные условия для него. — да. — вызовешь такси? — конечно. — а… за руку..? — да, я обещаю держать тебя за руку всю дорогу. сиплое «спасибо» прилетает куда-то в шею. — гу, мы опоздаем, если ты меня не отпустишь. – юнги добродушно треплет чонгука по волосам, немного натянуто улыбаясь и слабо пытаясь отстранить младшего от себя. тот в ответ угукает и разжимает мëртвую хватку кольца рук на юнги, смотрит в пол, а затем, осмотрев погруженную в хаос битой посуды кухню, бросает на юнги короткий извиняющийся взгляд. тот лишь кивает, улыбаясь как можно нежнее, после чего чонгук быстро удаляется в спальню.

* * *

такси приезжает запоздало, а от водителя несëт явным перегаром – чего ещë ожидать от самого дешëвого варианта из предложенных милой девушкой-оператором. оба на это лишь молчат, хотя чонгук явно порывается ляпнуть колкость – единственное, что сдерживает его, так это собственная сжатая тëплой рукой юнги ладонь. для чонгука этот жест обнадëживающий, дающий понять, что пока юнги рядом, ничего плохого не может случиться априори. а юнги всегда будет рядом, всегда поможет, обнимет и пригреет – это их аксиома. но это убеждение разбивается вдребезги вместе с выбитым боковым стеклом автомобиля, осколки которого царапают кожу – небольшой грузовик на огромной скорости влетел прямо в бок такси. в ту сторону, с которой сидел чонгук. «ты обещал, что всë наладится» всë происходит для юнги словно по щелчку: сначала звонкий шум тормозящих покрышек об асфальт, звук разбивающегося стекла, а затем грохот. их кидает по салону, в то время как машина такси делает несколько оборотов по асфальту. «ты солгал мне?» лязг искарëженного металла отчего-то смешивается с чем-то ещë, более вязким, тихим, абсолютно чëрным: юнги вырубает так же скоротечно после сильного удара о стекло, пока всë не стихает окончательно: машина лежит вверх днищем, а к ней пролегает целая дорожка из блестящих крошек битого стекла. в последний миг прежде, чем закрыть глаза, юнги видит их сплетëнные намертво ладони и исцарапанное лицо чонгука, покрытое кровью.        очнëтся юнги только в больнице с перевязанной бинтами головой в длинной голубой больничной сорочке в синий горошек. «юнги…» вокруг пахнет премерзко, юнги никогда не нравился противный запах медикаментов. разлепить глаза слишком резко не выходит из-за яркого холодного света ламп, который отражается от выбеленных стен. в затылке покалывает, а конечности кажутся ватными и налитыми чем-то приятным и тëплым, но неподъëмно тяжëлым. — чонгук? юнги смазанно озирается вокруг, кое-как присев на скрипучей кровати, но из-за острой боли где-то в затылке укладывается обратно на неудобную подушку, болезненно жмурясь. вокруг никого, а из звуков лишь противный писк кардиомонитора, который становится чуть чаще после подобного резкого выпада, на что спустя пару мгновений прибегает медсестра. расспросы и рассказы о том, какая у юнги степень тяжести сотрясения мозга и сколько дней он пролежал в коме, а так же о том, как его самочувствие, пролетели мимо ушей. от него доносилось лишь короткое и безучастное «нормально» или кивок головой. в голове крутился лишь один вопрос. — вы помните, как оказались здесь? – задала очередной вопрос девушка, пока что-то записывала на разлинованном листе с печатными надписями, сидя на табуретке около юнги. в голове всплыла последняя запомнившаяся картинка. наверное, лицо юнги само за себя всë выдало сотруднице больницы, потому что та только сухо подытожила, натянуто улыбаясь: — вам очень повезло выжить в той аварии, юнги. прямо на перекрëстке… — повезло? – прервал еë юнги, вскинув на неë пытливый взгляд, в котором начинали ясно читаться нотки подступающей паники, – где чонгук? девушка, видимо, поняв, что человек перед ней ехал в той злосчастной машине далеко не с незнакомцами, раз спрашивает о конкретном человеке, немного помялась прежде чем, опустив сожалеюще взгляд, тихо сказать: — выжили только вы, и то – чудом. остальные… к сожалению, скончались на месте. «ты обманул меня, юнги… ты бросил меня там. ты бросил меня! бросил и ушëл, а обещал!.. ты обещал мне…» чонгук, его чонгукки стоит позади медсестры. его одежда изорвана и измазана пятнами алых и тëмно-серых цветов, а лицо испачкано грязью, смешанной с кровью. кое-где на руках видно синяки, а по грязным щекам стекают слëзы. он плачет навзрыд, заикаясь, а у юнги внутри что-то болезненно сжимается. хочется его обнять и прижать к себе, а потом долго-долго извиняться. и никогда, больше никогда не оставлять чонгука одного. как юнги мог… как он вообще допустил, чтобы чонгук… «это твоя вина, хëн. ты убил меня! ты, ты, ты, ТЫ!» чонгук кричит, всхлипывая, а его голос дрожит от накатывающих снова и снова слëз, а сам очень заметно трясëтся всем телом, обнимая себя руками за плечи. — нет, пожалуйста… чонгук… его состояние прекрасно заметно девушке, поэтому та, поджав губы, переводит взгляд на монитор справа от неë. пульс снова учащëн, а смотрит юнги вовсе не на неë, а будто сквозь… — мы выпишем вас через несколько дней. пожалуйста, постарайтесь нервничать меньше, головная боль вам ведь ни к чему. попытка отвлечь милой улыбкой и отвлечëнным разговором с треском провалилась. теперь в мыслях юнги поселилось то, что с трудом можно назвать его погибшим любимым. то, что живëт теперь глубоко в сознании и в сердце – не чонгук. — это я виноват… я… если бы я не настоял, если бы не вызвал такси… чонгук… он ведь не мог… там… когда юнги остаётся в палате один, это омерзительное чувство начало разрастаться в нëм ещë больше, пускать корни очень глубоко, что уже не выдернуть. «это твоя вина. ты виноват» — прости… чонгук, прости меня, я… я должен был помочь… я обещал… невольные слëзы тонкими влажными дорожками скатываются по бледным щекам, пока юнги смотрит на чонгука блестящими в отчаянии глазами. чонгук же смотрит на юнги презрительно, а во взгляде читается жгучая обида и злость. «никогда не прощу… никогда не прощу, не прощу, не прощу» — чонгук… – юнги протягивает к чонгуку исхудалую цвета выбеленных больничных стен руку, пальцы на которой мелко подрагивают, но чужой образ тут же исчезает, испаряется, развеиваясь в пропахшей больничным смрадом атмосфере. «никогда не прощу» слезы выжигают глаза, а внутри всë будто разрывает на части, а потом давит, давит и давит. чонгук не ушëл, чонгук всë ещë рядом. только теперь он не тот… этот чонгук озлобленный, обиженный и устрашающий. вылитый ночной кошмар. — пожалуйста, прости, умоляю, чонгук… я… «хочу обнять тебя. пожалуйста, не вини себя, юнги» но юнги не слышит этого. он слышит лишь голос в голове, который говорит ужасные вещи, и это не голос чонгука, нет. это – голос его вины.

* * *

юнги с трудом помнит, как пришëл на этот мост, сейчас тихий и абсолютно безлюдный. где-то внизу тихо шумит вода в реке, а чëрное небо, отражаясь в ней, окрашивает еë в поток абсолютной темноты. он стоит у самого края, опираясь руками о поручень, и старается дышать глубже, пуская прохладный воздух в лëгкие. атмосфера вокруг окрашивается в фиолетовые оттенки вместе с тлеющим за горизонтом рассветом. до дрожи холодно, но так... странно спокойно. это тот мост, на который часто приходил чонгук раз за разом, чтобы решить: перелезть ли за ограждение, чтобы после, потеряв опору, упасть вниз, погрузиться в темноту где-то под мостом с головой. юнги был действительно счастлив, что когда-то давно написал где-то здесь, на поручне, свой номер, на который чонгук решил написать. здесь он впервые смог кому-то помочь. а теперь не может избавиться от вины, которая, осев на коже и душе несмываемым, разрастающимся всë больше и больше пятном, отравляет его жизнь, мучая бессонными ночами и постоянно натянутыми в тонкий волосок, который вот-вот порвётся, нервами. «может, чонгук исчезнет, если я..?» юнги сверлит спокойную водную гладь за ограждением стеклянным взглядом. то, что там, на глубине, отчего-то привлекает, манит к себе. юнги много думал о том, что просто хочет покой. хочет никогда не знать всего этого, никогда не видеть то, что он видит, никогда не чувствовать то, что бушует внутри. и что, возможно, стоит просто закончить всë это? но каждый раз что-то останавливало, тихим, едва уловимым среди роя мыслей голосом, просило не переходить грань. страшно хочется заплакать, хотя у юнги, наверное, уже просто нет слëз, чтобы хотя бы с их солëной влагой выветрить из головы ненужные мысли. поэтому он лишь с ничего не выражающим лицом неподвижно стоит, прикрыв глаза. глубокий вдох. задержать дыхание. медленно выпустить весь воздух. «прыгай»

* * *

— что это ты пытаешься сделать, юнги? – недоверчиво спрашивает чонгук, чуть подаваясь назад, подальше от лица юнги, которое находится непозволительно близко. правда, сидя на чужих бëдрах и будучи захваченным в тëплое и приятное кольцо рук юнги, это сделать не очень-то получается. — поцеловать тебя. или ты запрещаешь? – эта милая улыбочка точно скрашивает вечно бойкий, даже нагловатый нрав юнги, который бы уже давно мог бы показаться чонгуку отталкивающим, однако лишь притягивал, завораживал. — именно так, не нравятся мне твои нежности. пусти. – в ответ прилетает передразнивающее «бу-бу-бу», за что старший получает лёгкий удар в плечо. — ну конечно, а сам-то готов чуть ли не скушать меня, пока целуешься как школьница в первый раз. — бесишь иногда ужасно, – ворчит чонгук, отворачивая голову чуть влево, чтобы спрятать смущенный взгляд, а сам даже не пытается выбраться из бесспорно приятных объятий. только крепче обнимает юнги за плечи, найдя спасение в том, чтобы ткнуться лицом в его плечо. — такой колючка, а сам любишь, когда тепло, м? – чонгук чувствует, как минова тëплая ладонь начинает блуждать по коже спины под чëрным тëплым худи, и расслабляется. — замолчи лучше. — ладно-ладно, ворчун, – хихикает юнги, продолжая выводить пальцами узоры на чонгуковой спине. чонгук влюблëн в такие моменты так, как влюблëн в самого юнги. бесконечно сильно. тогда ему кажется, что все его мысли, все проблемы, просто испаряются на какое-то время, позволяя почувствовать себя счастливым. с юнги приятно, с юнги тепло и безопасно, комфортно и совсем не больно. юнги всегда рядом, всегда поддержит и обнимет, если это нужно. юнги можно позвонить в любое время чтобы послушать его приятный успокаивающий голос, который прогоняет тревогу и страх, которые норовят сожрать чонгука ночь за ночью. чонгук любит юнги и ненавидит себя за то, что на лице и на теле юнги красуются синяки, зачастую остающиеся после их «ссор». чонгук не может себя контролировать и делает юнги несчастным, но эгоистично держит его рядом, не позволяет жить так, как он заслуживает – в любви, заботе и понимании. и точно не с чонгуком. — хëн, почему ты всë ещë со мной? — в смысле? – голос юнги приятный, бархатный и немного хриплый, спокойный. чонгук не может представить, как сможет жить, не слыша его. — я ведь… только приношу тебе неприятности. секундная заминка почти заставляет чонгука напрячься и поднять на юнги взгляд, но ответ не заставляет себя долго ждать: — потому что я люблю тебя. разве если ты кого-то любишь, ты не хочешь быть с ним как можно больше? — но я ведь делаю тебе так много гадких вещей и… — ты делаешь их не специально, я знаю, чонгу, – тихо прерывает его юнги. и снова гладит по волосам. этот приëм, кажется, остановит чонгука даже в самом огромном порыве бесконтрольной ярости. — не волнуйся об этом, хорошо? чонгук ничего не отвечает, только стискивает руки на плечах юнги сильнее. юнги знает, что это неправильно. это всë неправильно. и про синдром спасателя знает, хотя всегда зарекался, что «ни за что» и «никогда». а теперь влюблëн в того, кому лекарством должна стать далеко не любовь. но юнги ведь всë понимает, он просто хочет помочь. он будет с чонгуком до конца и чонгук будет жить так, как обычные здоровые люди. будет жить вместе с юнги. и они будут счастливы вместе. навсегда. — поцелуй меня, хëн.

* * *

юнги передëргивает, а глаза невольно широко распахиваются, однако обернуться в ту сторону, откуда послышался голос, определëнно невозможно. чонгук. — уходи. «перелезь, юнги, давай же» слышать шаги по асфальту, глухим эхом разносящиеся по пустынному мосту, невыносимо. юнги сумасшедший. определëнно и бесповоротно. нужно бежать, найти свет и место, где много людей, место, где чонгук не сможет его достать. но как юнги убежит от самого себя? — оставь меня в покое… а сам карабкается за поручень, пока всем существом ощущает на себе пронзительный чонгуков взгляд. конечности сводит, и юнги чувствует, как снова начинает трястись всем телом будто в приступе. он устал от этого. очень устал. а найти в себе силы, чтобы обернуться и прогнать чонгука раз и навсегда, кажется уже давно какой-то сказкой. а нужно ведь всего лишь отпустить. — уходи, чонгук… проваливай! УХОДИ! юнги смотрит строго вниз, а голова начинает кружиться от вида тëмной поблëскивающей бездны под ногами, но взгляд он ни за что не поднимет. «отпусти» — я знаю, что я виноват, чонгук… пожалуйста… уходи. я сделаю это, я сделаю… пожалуйста, умоляю, уходи. «юнги» звучит неожиданно ласково, но юнги не обмануть. нужно всего лишь разжать хватку на перилах, выдохнуть их лëгких весь воздух, и немного податься спиной назад. а потом закрыть глаза и ждать. «юнги, пожалуйста, не смотри вниз» юнги сильно жмурится так, что перед глазами начинают расплываться разноцветные круги в темноте. — проваливай. «посмотри на меня, юнги» сдавшись, юнги поднимает на короткий миг осторожный, пугливый взгляд. чонгук до ощутимой горечи грустно улыбается, стоя прямо перед юнги… его рука нежно касается миновой щеки, а в глазах тепло перемешалось с тоской, что океанами поселилась в чужих глазах. «отпусти меня» — чонгук… – на глаза наворачиваются непрошенные слëзы, пока чонгук медленно испаряется, а тёмную картину перед юнги застилает влажной горячей пеленой. — чонгук, я так скучаю… но чонгука перед ним больше нет. — чонгук, где ты?.. нет, не уходи от меня… не оставляй меня одного. вернись, чонгук. — эй, парень. юнги только сейчас замечает, что чьи-то ладони крепко держат его за плечи, так что даже если юнги решит отпустить поручень, он не упадëт. — мужик, давай, залезай обратно, не стоит оно того. кто это вообще? плевать. юнги не может разглядеть лицо того, кто говорит с ним и тянет на себя, заставляя залезть обратно за ограждение. — вот так. слушаешь меня, да? топай домой, скоро гроза начнëтся. хлопает по плечу, словно пытается привлечь внимание, но юнги не реагирует. — ну ты это… правда домой иди. мне пора. юнги надо бы поблагодарить этого человека, наверное, но выдавить из себя хоть звук не получается. он лишь мельком оглядывается вокруг, ища взглядом чонгука. — чонгук? в ответ звучит непривычная тишина, только звук отдаляющихся шагов. гроза. юнги определëнно не пойдëт домой. «прощай» юнги снова оборачивается. позади, за мостом, в дали всë так же распаляется тусклая искра рассвета.