Белые кеды и подсолнух

Антон это чистый белый лист бумаги. Без прошлого, с настоящим и возможным будущим. Но то, что здесь что то не так, Арсений понимает сразу. Антон никогда никуда не спешит, словно растягивает моменты до самого предела, всегда улыбается, словно другие эмоции ему чужды, всегда тактичен и иногда не особо осторожен. Он словно проживает каждую секунду, каждый кусочек времени. Его действия хаотичны, а идеи будут озвучены сразу, даже если ещё толком не сформированы в этой странной голове. Арсений совсем не такой. Конечно, да, у него бывают моменты, когда он забывается в настоящем, но длится это недолго. Обычно до того момента как он попадает в другой мир. Арсений однажды попался на чью то камеру, как он двигал или держал в руке невидимые предметы, как разговаривал сам с собой, вел полноценные диалоги. Впрочем, он и так всегда знал, что со стороны выглядит сумасшедшим. То, что Антону оказывается нужна помощь он узнает совсем случайно. Ожидаемо, что такой человек как Шастун всегда помогает другим, но... никогда не помогал себе. Его слезы Арсений увидел впервые, когда тот внезапно появился на пороге их офиса в простой худи, джинсовке и кедах. Появился он в позднем часу, потому что все знали, что Арсений Сергеевич засиживается до последнего. Арсений в этот момент отходил от очередного переброса из реальности в реальность, запивая мандраж крепким кофе. – Я слышал, ты можешь помочь. – В зависимости от того, что тебе нужно. Наверное впервые Арсений позволил себе такой возвышенный тон по отношению к этому вечно солнечному парню. Антон безмолвно сел у шкафа на пол, с уставшей мольбой заглядывая в чужие глаза снизу вверх. Арсений несколько раз всего помогал с внутренними переживаниями людям из дальнего окружения, от чего, видимо, его теперь считают душевным хирургом. Присев на пол напротив, Арсений осторожно взял Антона за плечи, заглядывая в такие непривычно тусклые глаза. Парень под руками ощутимо напрягается, когда в его внутренний мир вторгаются в прямом смысле. – Предупреждаю, что все́ может не получиться. Ответа не следует, следует лишь пустой сумрак. Арсений оказывается в простой комнате, обезображенной лишь стерильной чистотой. Обычно, в таких мирах присутствует гниль, обильное цветение всего, бардак. Здесь же - чистота. Такая кристальная что Арсений на секунду даже чувствует запах чистящего средства, а глаза режет от света. Такое он видел впервые. Из комнаты он выходит через скрытую дверь, характерную для дорогого современного ремонта и попадает в просторный холл со множеством дверей. Вот здесь он наконец чувствует себя как везде: полусгнившие доски под ногами издают характерные звуки, помещение освещают тусклые фарфоровые свечи, где то в далеке что то устрашающе рокочет, может быть всего лишь гром. Однако, даже находясь в знакомой обстановке все было другим. Казалось, что он не в сознании Антона, а в чьем то чужом. Словно все это - не его. Арсений оглядывается назад. Комната, в которую он попал сначала кардинально разнилась со всем остальным местом. Какие то двери были наглухо заперты: без замков и без ручек. Некоторые и вовсе оказывались бутафорией: за ними были бетонные холодные стены, разящие такой невыносимой тоской и виной, что Арсению становилось физически больно находится рядом. Из всех имеющихся дверей были открыты лишь три, включая ту, из которой Арсений вышел. Дёрнув за железную проржавевшую ручку, Попов оказывается в крохотной квартире, выходя из, кажется, шкафа в коридоре. Кухня метр на метр, старый потрепанный диван и огромное количество стекла по углам комнаты. Кое где валяются шприцы, а на одной из полок в ванной оказывается целый набор для ухода из реальности: жгуты, вата, браслетные резинки, снова шприцы, таблетки, бритвы. От мысли что это все могло принадлежать настолько жизнерадостному Антону бросало в дрожь. Не правда, это все - не его реальность. В детской аккуратно заправленная кровать, кое где отклеившиеся обои, плесень. Рюкзак, видавший виды и получше, и кристально чистые белые кеды, которые ярко выделялись на фоне всей этой серости. Конверсы. В гостиной, криво закрытой фанерными покосившимися стенами стоит детская кроватка. С замиранием сердца Арсений находит в ней оплетенную жёсткой паутиной младенческую душу. Боже, неужели здесь умер ребенок? Обыскав кухню на предмет записок или фарфоровой детской маски Арсений находит сломанную биту в мусорном ведре под раковиной. На рукоятке криво вырезано: "Антон Ш." а под ней большое количество коробок из под лекарств: в основном почти советского выпуска, дешёвые аналоги и плацебо. В предполагаемой комнате Антона, между учебными книгами по школьной информатике и детской большой энциклопедии нашелся смятый лист бумаги: семейный детский рисунок. Мама с грустной улыбкой и вороньим гнездом на овальной голове, сам Антон с таким же грустным смайликом и гусеница с лицом чем то похожая на младенца в пеленках. "Вика" - гласила кривая надпись под нарисованным кульком. Верхняя часть рисунка была оторвана, но кое где остались хаотичные полосы черного карандаша, как если бы ребенок что то усердно закрашивал. Слово под этими линиями было оборвано, но даже так можно было разобрать очень ёмкое "Папа". Сложив листок аккуратно на его место, Арсений осторожно прошел по битому стеклу к люльке, прикладывая миниатюрное личико к застрявшей душе. – Ты свободна, Вика. Душа засветилась и испарилась, оставшись еде заметным золотым пеплом на детском матрасе. Где то вдали послышался младенческий смех. На душе у Арсения стало чуть полегче. Оглянув квартиру, Арсений вышел через шкаф и остановился перед другой дверью, больше похожей на железную дверь подъезда, чем межкомнатную. За ней оказалась маленькая комната с двумя кроватями, двумя письменными столами. Арсений сразу понял, что находится в общежитии. Видимо, детские и школьные годы от взрослой жизни Антон отделял именно этим событием. Послышались звуки фортепиано. Предполагаемая дверь в ванную привела Арсения в музыкальный класс. Рядом с разбитым инструментом были видны белые воспоминания, шумящие, словно сломанное радио. – Ты ни за что не станешь музыкантом. В тебе нет потенциала! – вскрикивала какая то женщина, по видимому учитель музыки. – Ты ничего не сможешь сделать, тебе нужно было идти в школу в детстве. Твой момент упущен! Отшатнувшись от воспоминания, словно от пощёчины, Арсений прошел в комнату дальше. Было ещё одно воспоминание, более тихое. – Э́то вы называете искусством? Дилетант! Вот когда напишите что нибудь стоящее, тогда и поговорим. Арсений заметил в обшарпанном углу перевёрнутую к стене картину. Подсолнухи на полотне казались таким же выбивающимся пятном в этом месте, как и белые кеды в детской. В углу, в стиле Антона была подпись с его фамилией. Растеряно отложив обратно картину, Арсений оглянулся. Эта комната была пуста, словно ее готовили к ремонту. Было пусто и по ощущениям. От картины веяло теплом, такой лёгкой нежностью, которую можно услышать и в приятных звуках фортепиано, доносившихся из инструмента. Горько пахло одиночеством, потерянностью. Выйдя из этой части сознания и аккуратно закрыв дверь, чтобы ненароком не нарушить чужой порядок, Арсений заметил в свете стерильной комнаты чей то силуэт. Осторожно ступив на порог, Арсений побоялся оставить следы пыльного прошлого на таком чистом настоящем, но следов не было. Зато на кровати, почти сливаясь по цвету с белой мебелью, сидела душа Антона. Паренёк лет девяти в белых кедах сидел на кровати, неловко обняв свои колени. Голова повернута в сторону гостя, а его фарфоровая маска была испещрена трещинами. Помедлив, Арсений осторожно подошёл к кровати, присев на корточки. Душа неотрывно смотрела в его сторону. Из выемок для глаз вдруг полилась кристально чистая вода и под ее воздействием раны на фарфоре больше не казались черными пиявками. Они понемногу приобретали более светлый оттенок, а в руке души вдруг вырос яркий жёлтый подсолнух, тянувшийся головой к Арсению. Осторожно переняв цветок, он протянул руки к чужому лицу, размазывая слезы по щекам. Они не говорили. Душа медленно потянулась к Арсению в объятия, залезая на колени. Плечу стало физически мокро. Арсений моргнул и оказался в своем кабинете на полу. Он крепко прижимал громко плачущего Антона к плечу, перебирая чужие волосы. Антону нужно было просто выговориться. Его нужно было просто выслушать. Легче в этот вечер стало обоим.