Целуй меня, пока мы ещё что-то чувствуем

      Дэвид никогда не был праведником. Он пил и курил, ругался и гневался, в общем, вряд ли был бы достоин хоть чего-то, что полагалось в другой, лучшей жизни, любому порядочному христианину. Порядочным христианином он никогда не был, но он был копом, у него были принципы, он чтил законы и боролся с преступниками. И пусть успел дослужиться до капитана, всё равно лез в дела, которые ему уже не по статусу, всё равно совал нос туда, куда уже не следует. Управленец из него был, прямо скажем, дерьмовым. Но если он мог не подвергать других опасности, если мог подставить под пули собственную шкуру — делал это без промедления. Потому что это правильно, потому что это важно, потому что это долг. Его личный долг перед ребятами, перед их семьями, перед всеми, кто им дорог и кого они любят. «Так правильно» — говорил он себе, в очередной раз получая по шее от важных вышестоящих дядек. «Это честно» — внутренний голос ни разу не подводил, пока возле ушей свистели пули.       В этот раз ситуация была гораздо менее однозначной. В Централ-сити было много всякой разной мерзости, всяких разных ползучих гадов, прячущихся в тени. Мафия, бандиты, убийцы — вполне обычное дело, ничего удивительного. Несколько лет назад вслед за Флэшем, ряженным героем, появились и ряженые злодеи, что жизнь совсем не упростило. Дэвид лишь успокаивал себя, что им, по крайней мере, повезло гораздо больше, чем Готэму. Что их Негодяи и в подмётки не годились маньякам и террористам из самого криминального города Америки. У них всё вышло как-то по-другому, как-то цивильно. Никто не хотел каждые пять минут стереть город с лица земли, никто не хотел захватывать власть или ещё что-то в этом духе. Даже наоборот, Негодяи разогнали почти всю опасную шелупонь, почти вытравили мафиозных вурдалаков с улиц, почти навели порядок в преступном мире.       И всё же они были ворами. Беспринципными и расчётливыми, удерживаемыми в узде лишь мистическим кодексом чести, и безумно опасными. В их руках были власть и сила, достижения прогресса, суперспособности, пиротехника. Вместе они — неостановимая сила, невиданная мощь. И всё же они просто люди, такие же, как и все остальные, сделанные из плоти и крови, чувствующие боль. Они удовлетворяли свои низменные потребности воровством и кутежом, жили одним днём под безоблачным небом, потому что никто, кроме Флэша, был не в силах их остановить. А Дэвид лишь очередной наблюдатель, винтик в системе, соединяющим алого спидстера с механизмом правосудия. Устраивало ли его такое положение дел? Пожалуй, ответом на этот вопрос могла стать лишь сегодняшняя тягучая и горькая, подобно дёгтю, ночь.       Хартли Рэтуэй, Крысолов, личность неоднозначная, как, в принципе, и все остальные Негодяи. Но если большинство из них выглядели либо психами, либо простыми как три копейки, то вот Крысолов был совсем другим. Он опасен не физически, в конце концов, он не был сильным, да и его флейта едва ли была оружием мгновенного убийства. Он умный и расчётливый, скользкий, как слизняк. Когда Флэш его ловил, отправлял в камеру в их участке, Дэвид не видел в нём ни агрессии, ни отчаяния, ни угрозы. Он был мертвецки спокоен, знал цену своим словам, был уверен в себе и во всём, что сделал и сделает когда-либо в будущем. Никаких сожалений, никакого раскаяния, никакого торга. Лишь непроницаемая стена. Когда Крысолов всё-таки решался заговорить, то цитировал греческих философов или безбожно врал. Ложь слетала с его губ с огромной лёгкостью, казалось, он мог убедить кого угодно в чём угодно. Такие люди опасны больше, чем кто-либо ещё. И потому из всех Негодяев больше всего Дэвида настораживал именно Крысолов.       Тогда-то он и попался на удочку. Неудивительно, что его раскусили так просто и обвели вокруг пальца. Дэвид никогда не строил иллюзий насчёт своих умственных способностей, но рядом с человеком вроде Крысолова часто бывали моменты ясного осознания своей, как минимум, заурядности. И всё же в дискуссии они вступали редко, большую часть времени лишь смотрели друг на друга украдкой, потому что Дэвиду сказать было нечего, а Крысолову говорить было незачем. И всё же в последние пару раз он был довольно разговорчив. Болтал что-то, больше чем на двух языках одновременно, и для Дэвида это всё сливалось лишь в неразборчивую какофонию, набор звуков, произносимых чётко и ясно, но всё равно непонятных. Голос у Крысолова был красивый, мелодичный, мягкий, но с лёгкой хрипотцой и, пожалуй, это всё, что Дэвид мог оценить с высоты своего единственного отвратительно выученного испанского.       В последний раз Крысолов сбежал прямо из камеры. Как это произошло никто так до конца и не понял. Видео с камер пропали, двери были заперты. Возможно, ему помогли извне, а возможно и нет. Всё до ужаса неоднозначно, до зубовного скрежета непонятно. С этими Негодяями вечные проблемы, их способности порой были на грани реального и непостижимого для человеческого разума: зеркальные измерения, технологии далёкого будущего, технологии настоящего, практически граничащие с магией. Как обычным копам справляться с этим? Вопрос оставался без ответа. И Дэвид хотел бы смириться с этим происшествием, хотел бы выбросить всё из головы и спокойно, как раньше, работать, перебирать бумажки и отдавать приказы, но не смог. Полез туда, куда не следовало, нарыл то, что не должен был и оказался там, где его уже ждали. Крысолов разбросал для него дорогу из хлебных крошек и оставил огромный кусок сыра на пружинном механизме. А потом несомненно терпеливо ждал, когда ловушка захлопнется.       Это был приличного вида отель, расположенный довольно близко к центру города. Кажется, раньше он принадлежал дону какой-то из мафиозных семей, но поскольку Негодяи медленно вытравливали их с улиц, ныне он был на счету у одного из сотни относительно честных бизнесменов, заполонивших город. Всё было цивильно, но очень уж пафосно. Мраморные колонны, хрустальные люстры, абстрактные картины. Улыбчивая работница на ресепшене, дружелюбные полу взгляды другого персонала. Вроде бы всё хорошо, вроде бы всё в порядке, но, чёрт подери, как неправильно. Ему выдали ключи от номера на третьем этаже. В неестественно чистом лифте играла лёгкая музыка, а сам лифт полз мучительно медленно. На третьем этаже Дэвида встретили дорогие алые ковры, не менее дорогие красно-белые обои с каким-то абсолютно невообразимым принтом, повсюду, где только возможно, было тёмное дерево. Запах денег будто витал в воздухе.       Дэвид без лишних прелюдий вытащил пистолет, быстрым движением проведя картой, открыл электронный замок. Толкнул дверь, вошёл внутрь. Комната была относительно небольшой, в ней царила полутьма, на полу лежал светлый ковёр с длинным ворсом, у стены, прижимаясь изголовьем, стояла огромная по виду мягкая кровать. Дэвид осторожно прошёл внутрь, испачкал ковёр грязными подошвами туфель. Дверь за ним едва слышно закрылась. Дэвид резко развернулся, направил пистолет на Крысолова, а тот лишь усмехнулся уголком губ и поднял руки. Он был как всегда одет в чёрный костюм, на ярко-зелёном поясе крепилась его флейта, на голову надвинут капюшон накидки того же салатового цвета, из-под которого иногда торчали рыжие пряди, на лице тонкая чёрная маска. Он довольно худой, высокий и весь такой необъяснимо странный, будто нереальный. И вновь никакой угрозы, никакой агрессии, лишь бесконечная уверенность.       — Здравствуйте, капитан. — Сказал он полным спокойствия голосом. Очевидно, у него всё под контролем. — Удивительно, что вы, Дэвид, лишь детектив в шкуре капитана. Не очень-то разумно с вашей стороны было сюда приходить.       — Какого черта тебе надо, Рэтуэй? — Грубо бросил Дэвид.       Крысолов слегка склонил голову вбок. Атмосфера опустилась гнетущая, напряжённая и удушающая. Будь это менее богатый район, возможно, в тишине была бы возможность услышать перебранки мелких хулиганов на улице, разборки семейных пар за стеной, плачи детей. Но здесь была шумоизоляция, до слуха доносилась лишь бесконечная тишина и едва заметное тихое дыхание. Они застряли в этой мышеловке вдвоём, Дэвид должен был это хоть как-то использовать. Не совсем пока знал, как именно, но был готов на что угодно. На любой самый идиотский поступок. Это был плохой знак.       — Меня всегда интересовало, а почему вы называете нас по фамилиям, хотя все остальные предпочитают прозвища? — Крысолов звучал всё так же, в этом поле было без изменений.       Дэвид всегда отчаянно цеплялся за то, что помимо ряженых злодеев, они все просто люди. Просто люди с огнемётами, со взрывчаткой, с прочей хернёй, которую порой трудно было объяснить простыми словами. Обычные люди, такие, как и сам Дэвид. У них были обычные желания, обычные потребности, обычные мысли в голове. Это помогало более чётко осознавать, что раз все они похожи на него, то могли бы, подобно ему, выбрать в своей жизни другой, более правильный путь. Не быть, конечно, порядочными христианами, но хотя бы не калечить и не обворовывать людей, не быть шайкой грязных преступников. Неужели это так сложно? Почему Дэвиду жизнь добропорядочного гражданина огромной ношей не казалась? Это с ними что-то не так или с ним?       — Потому что, несмотря на прибамбасы, вы всё ещё обычные люди. Я заберу у тебя флейту и что останется? — Дэвид не хотел особо сильно отвлекаться на разговор. Он чувствовал, что ему просто заговаривали зубы, и всё же не мог не ответить.       — Справедливое замечание, — собеседник кивнул головой в знак согласия. — А если вернуться к вопросу, что мне надо… — он медленно начал вытаскивать флейту из-за пояса.       — Брось немедленно. — Дэвид мгновенно вскинулся, указал ему пистолетом.       — Я как раз этим и занимаюсь, не стоит так нервничать. — Крысолов спокойно вытащил инструмент из держателя и вытянутой рукой демонстративно бросил его на ковёр. — Я узнал вашу слабость, решил проверить, насколько далеко вы готовы зайти в своём стремлении не дать другим заниматься сомнительными делами. Признаюсь честно, вы меня поразили. — Он сделал шаг ближе. — Вы мне интересны, Дэвид, — ещё один. — Больше скажу, я испытываю к вам неподдельную симпатию. — Крысолов осторожно одной рукой стянул с себя капюшон накидки, другой — одним движением снял маску, впоследствии тоже утонувшую где-то в ворсе ковра.       У него были красивые лазурные глаза, приятные черты лица, родинка на скуле, а непослушные рыжие волосы теперь торчали во все стороны. Так он выглядел довольно нелепым, уже абсолютно не угрожающим, но Дэвид не мог дать себя обмануть этим видом. Крысолов коварен, ему может быть нужно всё что угодно. Очевидно, главное, что можно получить от копа его звания — информация. Начиная от вещдоков, заканчивая пересменками и уж её Дэвид точно отдавать не намерен. Пусть делает, что хочет, говорит, что хочет, если уж очень надо пусть пытает. Но касаемо полиции этот засранец ничего не получит. Только через труп, а это никому из них не выгодно. Негодяи не убивают копов, это-то Дэвид знал точно и такой расклад его вполне устраивал.       — И как мне на это реагировать? — Он едва ли понимал хоть что-то. То есть, догадки напрашивались сами собой, но ни за одну из них разум отчаянно не хотел цепляться. Это неправильно, это против всех возможных принципов.       — Я знаю, что я тоже вам любопытен, даже не пытайтесь отрицать. Я хорошо разбираюсь в людях. — Крысолов практически упёрся грудью в ствол пистолета. Рукой медленно коснулся предплечья Дэвида, но не так, будто хотел отобрать пистолет, и потому рефлексы это послушно проигнорировали, осторожно погладил тонкими пальцами. Сквозь рубашку отчётливо почувствовалось чужое тепло. — Чем обычно ночью в номерах отеля занимаются люди, которые друг другу нравятся?       — Неужели ты предлагаешь потрахаться? — Дэвид усмехнулся. Отрицать очевидные намёки уже было нелепо.       — Зачем же так грубо? Я предлагаю заняться чем-то более цивилизованным… любовью, например. — Он сказал это таким тоном, что едва мурашки по спине не пробежали.       Дэвид тоже в людях кое-что понимал и вдруг не хотел уже ничего знать. У Крысолова был ясный взгляд. Никаких недомолвок, никакой лжи. Вот он, такой, какой есть: растрёпанный рыжий мальчишка с невероятно яркими глазами, слишком умный для простого вора, слишком слабый и трепетный для кого-то пострашнее. Он внезапно был искренен, для Дэвида это впервые, он не знал, как правильно реагировать. Лгать ему незачем, пристрелить его не за что. И всё же он враг, он по другую сторону баррикад, от него одни проблемы. Одна уступка — вся жизнь полетит в тартарары, все принципы станут неважными, все законы будут нарушены. Ситуация глупая и по ощущениям крайне безвыходная, мозг мог рассматривать лишь два самых чёрно-белых варианта и вдруг хотелось верить, что серых тонов в мире никогда не было. Только белый свет от сутулых фонарей за окном, только непроглядная чернота маленькой комнаты. И большего не существовало.       Дэвид почти ничего не знал о Крысолове. Вся информация лишь из досье и отчётов, огромного списка преступлений. Но эти бумажки не могли абсолютно точно сказать какой он, что у него в голове. Сейчас, по ощущениям, у него в голове ветер, как и у самого Дэвида. Они просто стояли недвижимые на расстоянии вытянутых рук, смотрели друг другу в глаза. Дэвид уже начинал задумываться о том, что, может быть, флейта — это просто красивый аксессуар, часть образа, какой-то символ, таящий глубинный смысл. Может быть, Крысолов и без неё умел гипнотизировать лишь своим глубоким взглядом, а флейту таскал так, ради понтов, ему же уже не впервой. Мол, да, я умею играть на флейте, знаю несколько языков, отлично придумываю каламбуры с шахматами, читаю на досуге философские трактаты. Я лучше вас, ребята, и вы ничего с этим не сделаете.       Его условное превосходство в глазах Дэвида обесценивалось неправильным с точки зрения законов жизненным путём. Получалось в итоге, что они выходили в ноль и теперь Крысолов был по баллам примерно на одном уровне с Дэвидом. Было ли это хорошо? Было ли плохо? В конце концов, он опустил руки, вздохнул, прикрыл глаза. Стук пистолета об пол растворился в мягком ворсе ковра. Крысолов подошёл ещё чуть ближе, он был спокоен, но осторожен, будто боялся спугнуть. Аккуратно положил тонкие руки Дэвиду на талию, вовлёк в поцелуй. Тёплые губы и ладони, мятная зубная паста и сложный, но ненавязчивый запах шампуня. Всё было каким-то невесомым, лёгким, почти целомудренным. Мысли в голове мгновенно спутались, подобно пряже, смотались в хаотичный клубок. И всё же Дэвид не мог отделаться от липкого ощущения предательства. Он предавал, в первую очередь, самого себя. Всё ещё нужно было подтверждение, всё ещё нужен был какой-то рычаг.       Дэвид положил Крысолову руки на плечи, слегка оттолкнул его, жёстко разрывая поцелуй. Пытался разглядеть хоть тень корысти на лице, в движениях, в мыслях, отражённых в лазурных глазах. Ничего, пустота, лишь бесконечная искренность, и никакой лжи, никакого коварства, ничего, что могло бы резко ударить по тормозам, заставить принять противоположное на цветовом спектре решение. Ночь внезапно окрасилась в полутона. Дэвид ослабил хватку, а Хартли, — по-другому его уже и не назовёшь, — вновь потянулся к нему, вновь поцеловал как-то странно, неуместно для них обоих. Прижался тонким телом, Дэвид грудиной чувствовал биение чужого сердца. Мысли о неправильности медленно испарились, сожаления были отложены до утра, а, может, их вообще стоило записать на следующую неделю.       Дэвид подхватил Хартли, поднял его почти как котёнка, аккуратно положил на кровать. Вспомнил, что в обуви на постель лезть как-то неприлично, да и совершенно в их случае неудобно, так что быстро стянул с себя туфли, абсолютно не заботясь об их сохранности. А потом вернул своё внимание к партнёру, решил избавить от обуви и его. Внезапно в расшнуровывании ботинок обнаружилось гораздо больше эротизма, чем в недавних поцелуях. Хартли лениво наблюдал за ним, на лице была лишь лёгкая тень интереса. Шнурки плавно скользили, шершавые пальцы соприкоснулись с мягкой кожей лодыжек. Дэвид осторожно поставил обувь на пол, а потом наконец навис над Хартли. Раньше у него не было ничего, кроме эстетического интереса к красивой мордашке, спрятанной за маской преступника. Сейчас всё вышло куда-то на совершенно другой уровень.       В голове были лишь тревоги и беспокойства, поэтому мозг волевым решением был отправлен на скамейку запасных. В голосе разума не было особой надобности, руки до сих пор помнили времена лихой юности, когда Дэвид в полицейской академии пьяно развращал не определившихся до конца парней. Всё вдруг показалось странной эротической фантазией мужчины, женатого на своей работе. Обстоятельства и партнёр лишь сильнее намекали на это, но ничего уже даже не смущало, было лишь какой-то не особо важной информацией на краю сознания. Подумаешь, помутнение разума или сон не самого приличного содержания. Бессмыслица происходящего начала иметь гораздо больше смысла, чем вся прошедшая неделя, весь месяц, возможно, весь последний год, а то и десяток лет.       Хартли мягкий, податливый, его кожа — бархат, сиплое дыхание — музыка. Дэвид залез руками под кофту, провёл по тёплым бокам, почти почувствовал рёбра под бледной кожей. Стянул ненужный верх вместе с дурацкой накидкой, кинул куда-то на пол. Мраморная кожа покрылась лёгким румянцем, грудь медленно поднималась вверх, также медленно опускалась вниз. Хартли всё ещё спокоен, всё ещё уверен, глаза всё такие же ясные. Дэвид поцеловал его, невесомо коснулся губами чужих губ, руками осторожно погладил мягкую кожу скул. Хартли методично плавился от прикосновений, топился как масло, дыхание плавно менялось на более жаркое. Между ними совсем не любовь, даже не симпатия, но уже и не просто бездумное желание. Небывалая нежность щемила грудь, заставляла быть осторожным и внимательным, быть лучшей версией себя, аккуратно проводить грубыми пальцами по бархату кожи.       У Хартли много родинок, аккуратно рассыпанных по всему телу. Дэвид, начиная со скулы, решил пройтись по ним поцелуями. Легонько касался их губами. Ключица, плечо, живот. Плавно опускался ниже, помимо поцелуев мягко лаская кожу умелыми пальцами. Казалось, если прислушаться, можно было услышать, как Хартли тихо мурлыкал, почти как милый домашний котик. Он потянулся к пуговицам чужой рубашки, и потому Дэвиду пришлось ненадолго прерваться. Две пары рук неумело и нетерпеливо цеплялись за пуговицы, едва сдерживая желание резко дёрнуть и облегчить жизнь всем участникам действа. Когда рубашка наконец отправилась на пол ко всему остальному, Дэвид вернулся к своему увлекательному занятию. Мягкие руки Хартли тоже включились в процесс, гладили кожу Дэвида, неторопливо водили по плечам и бокам.       Ещё у Хартли обнаружилось приличное количество шрамов, что, впрочем, совсем неудивительно. На предплечье — тонкая линия от пули, прошедшей по касательной. На животе — несколько кривых отметок разной степени давности, неудачные попытки заколоть ножом. Возле лопатки пуля наконец попала в цель, но там же и осталась, а вот недалеко от рёбер её сестра прошла насквозь. У Дэвида, конечно, тоже были шрамы: и от ножевых, и от пулевых, и даже, — спасибо Мику Рори, — несколько серьёзных ожогов. Но он был копом, у него был постоянный доступ к профессиональной медицинской помощи, так что собственные шрамы его не пугали. Но Негодяи ведь не могли позволить себе такой роскоши, не могли просто прийти в больницу и сказать: «Лечи меня». Наверное, они сами зашивали друг друга, сами обрабатывали, сами ухаживали. От мысли о Хартли, зашивающем самого себя в каком-нибудь грязном тёмном подвале, на мгновение даже стало не по себе. Поэтому Дэвид вновь принял решение не отвлекаться от более важных дел.       Через некоторое время Хартли нетерпеливо оторвал любовника от его занятия, требовательно потянул к себе, вовлёк в страстный поцелуй. Тонкие пальцы зарылись в волосы на затылке и от этого ощущения у Дэвида по спине пробежали мурашки. Теперь он и сам почувствовал, что начинал гореть изнутри. Он был не маслом, а фитилем свечи, ощущал, что сгорит этой ночью, что сегодня готов, в конце концов, отдать всё тепло и раствориться во тьме. Больше не было ни завтра, ни вчера, время лишь бесконечная тонкая леска, едва видимая, но осязаемая. Здравый смысл ускользал всё стремительнее с каждым новым лёгким прикосновением Хартли, с каждым новым его вдохом и хриплым выдохом. Пространство слилось в огромную серую массу, невнятную, но невероятно подвижную и податливую, как пластилин.       Чем дальше всё заходило, тем меньше оставалось чего-то реального, незыблемого, основанного не только на чувственном познании. Материализм покинул сознание, весь мир стал лишь калейдоскопом стремительно сменяющихся образов, ощущений, не претендующих на объективную истину. Только тёплое тело, только местами обжигающе-холодная постель, только мягкие губы и тонкие пальцы. Вселенная больше не состояла из атомов, она представлялась просто коктейлем из красок и запахов, чувств и хаотичных обрывков мыслей. Цивилизация в одно мгновение обесценилась, достижения науки рассыпались в пыль, а человечество превратилось лишь в кучу муравьёв, ребящих белым шумом где-то в воспоминаниях.       Может, это действо длилось вечность, может — одно мгновение. Сложно было точно сказать, да и особой надобности в этом не было. Когда всё кончилось, Дэвид, лёжа на постели, понял, что не очень-то жалеет, потому что, чёрт подери, было… круто. Но вообще-то всё равно довольно неправильно, и эта противная ложка дёгтя испортила весь мёд. Хартли тихо сопел где-то рядом, Дэвид не мог спать с ним в одной постели, не мог больше находиться с ним в одной комнате. Дождался, пока чужое дыхание выровняется, встал с кровати, тихо и осторожно начал одеваться. Либо он был слишком громким, либо Хартли просто притворялся, но в момент, когда Дэвид уже натянул штаны, тот сел на постели и начал молча наблюдать за процессом.       — Что, уже уходишь? — Наконец лениво спросил Хартли. Дэвид едва не дёрнулся от неожиданности. — А на второе свидание придёшь?       — Я подумаю об этом. — Буркнул он, застегнув рубашку. — У меня на работе, не без помощи твоих дружков, постоянно какое-то дерьмо. Если то же самое будет в личной жизни — чувствую, к сорока я уже полностью поседею. А до сорока мне не так уж и далеко.       — Не вижу в этом проблемы. У тебя наконец появится личная жизнь, а мне нравятся седые мужчины. Одни плюсы для нас обоих. — Звучало крайне ободряюще. — Не будь таким скучным.       — Иди к чёрту, Рэтуэй. — Подбирая пистолет с ковра, ответил Дэвид. — Если увижу ещё раз, то пристрелю без всякой жалости. — В подтверждение своих слов, он почти шутливо направил дуло прямо на недавнего любовника.       — Не первый раз в меня стреляют копы, Дэвид. Придумай что-то более оригинальное. — С лёгким высокомерием сказал Хартли и игриво улыбнулся.       — Оригинальность это по вашей, Негодяев, части. — Дэвид опустил пистолет, заправил его за пояс, собирался уже уходить, но перед самой дверью угрожающе добавил: — А я коп, и я не шучу.       Дверь бесшумно закрылась, помешала Хартли ответить. Снова весь этот пафос: тёмное дерево и красные ковры, слишком чистый лифт и хрустальные люстры. Дни в Централ-сити солнечные, но ночи серые и пробирающие до самых костей. Хотя, даже несмотря на это, Дэвид практически не заметил, как вернулся в свою полупустую и холодную квартиру. По-хорошему нужно было пойти в спальню, лечь на кровать, поспать пару оставшихся до рассвета часов, утром умыться, выпить кофе, поехать на работу и притвориться, что ничего не было. Но вместо этого Дэвид из коридора повернул в кухню, сел на стул, вечно стоящий возле окна, подвинул пепельницу поближе и закурил. Смотрел на чёрно-синюю ночь, на едва видимые на небе звёзды, на тусклое сияние уличных фонарей.       Пытался осмыслить прошедшую ночь, пытался понять, что делать дальше. Конечно, он врал и себе, и Хартли, говоря, что пристрелит его, как увидит. Он же не из таких парней, даже если бы не было никаких особых обстоятельств. А теперь был даже не уверен, какие конкретно особые обстоятельства начали маячить на горизонте. Крысолов — вор без стыда и совести, коротающий свои деньки в обществе таких же засранцев, как и он сам. Но Хартли… внезапно был совсем другим делом. Обычный мальчишка, возомнивший из себя непонятно что. Может, его интеллектуальное высокомерие было причиной того, что он ступил на кривую дорожку, может, что-нибудь ещё более нелепое, вроде подросткового бунта или дурного влияния. Да, он уже не подросток, ему чуть больше двадцати, в конце концов, но назвать его взрослым человеком язык не поворачивался.       Было ли второе свидание правда заманчивой перспективой? Если уж быть до конца откровенным, наверное, да. Хартли внезапно был одним из самых любопытных людей из всех, что Дэвид встречал за жизнь. Да и, чего греха таить, на мордашку он был симпатичным. Но другая сторона вопроса отчаянно напоминала о своём существовании. Дэвид-коп обязан арестовать Крысолова в любом случае, несмотря ни на что. Очевидно, такие отношения обречены на провал с самого начала, а если уж об этом узнает кто-то с работы, кто-то из СМИ? Это будет скандал размером минимум с Большой каньон. Дэвида уволят, он опустится на самое дно, а потом с горя повесится на галстуке. И всё равно, несмотря на все возможные доводы, прямо-таки кричащие о том, что идея ужасна, была та скромно стоящая в каком-то тёмном углу часть, которая желала второго свидания. И третьего. И ещё чего-нибудь на десерт.       В конце концов, ближе к рассвету пришлось прийти к вынужденному компромиссу с самим собой, и имя этому компромиссу — бездействие. Дэвид неофициально делегировал Хартли все полномочия, связанные с этой нелепой интрижкой. Если ему правда это надо — пусть приходит, Дэвид не будет его прогонять. Но если они встретятся официально, во время работы — Крысолов отправится гнить в Айрон хайтс, пока в очередной раз не сбежит и не продолжит обворовывать музейные выставки. Дэвида эта тактика вполне устроила, он докурил уже непонятно какую по счёту сигарету, оставил окурок в пепельнице и начал неторопливые сборы на работу. Впереди ждал долгий день.