Неправильно

      Это неправильно. Санс понимал, но едва ли это что-то меняло. Он хотел, несмотря на здравый смысл, несмотря ни на что. Он хотел своего брата. Хотел, чтобы Папирус целовал его, касался. Он понимал, что так нельзя, но не мог иначе. Он уже давно начал сходить с ума.       Санс не помнил сколько раз это повторялось. Не помнил, сколько раз видел смерть Папируса. Смотрел и ничего не мог сделать. Нет, он сражался, сражался до последнего, но никогда не побеждал. Человек был сильнее. И человек мог возвращаться. Санс знал, что даже если в конкретный момент все нормально, очень скоро придет человек и убьет всех, убьет его брата. Осознание этого превратило его жизнь в кошмар.       Было время, Санс пытался что-то изменить. Свято верил, что когда-нибудь сможет не допустить смерти Папируса или, хотя бы, победить. Он пытался, честно, но так и не смог. Ни разу. А потом он сдался. И больше не пытался. Зачем? Все равно ничего не получится.       Но жизнь продолжалась. Раз за разом человек приходил, убивал, и все начиналось сначала. Сначала — ключевое слово. Никто этого не замечал. Для все жителей Подземелья жизнь была просто жизнью, они умирали, а потом просто начинали заново, ничего не помня о смерти. Кроме Санса. Он помнил все. И он не мог с этим жить. Он сходил с ума. Медленно, но верно.       Санс не знал, с чего конкретно все началось. Наверное, с объятий.       Санс всегда это делал — обнимал Папируса. С самого детства. Для них это был знак братской любви, способ дать друг другу немного тепла и заботы. Нечто очень важное, но не переходящее границы. С появлением человека для Санса значение объятий изменилось. Они перестали быть просто приятным жестом. Они стали необходимы. Лишь прижимая Папируса к себе, он ощущал, что брат рядом, что брат жив. Пока.       Но в какой-то момент этого перестало хватать. В какой-то момент Санс начал пить, чтобы забыться. Напиваясь почти до бессознательного состояния, он приходил к Папирусу, просил разрешить ему полежать с ним. Конечно, Папирус соглашался. Говорил, что брату следует прекратить злоупотреблять алкоголем, но соглашался. Разве он мог поступить иначе? Папирус обнимал Санса. Папирус понимал, что что-то случилось и хотел помочь, хоть чем-нибудь. Ему было бы легче, если бы Санс рассказал, но он молчал. И будет молчать всегда.       Потом стало хуже. И еще хуже. Каждый раз, когда Санс думал, что хуже быть не может, становилось хуже. Такова его жизнь.       Он был пьян, когда впервые поцеловал Папируса. Он не знал, что делает. Просто объятий перестало хватать. Хотелось стать еще ближе, хотелось чувствовать, что брат здесь, рядом. Папирус растерялся. Мягко оттолкнул Санса от себя и уже в который раз, попросил больше не пить. Папирус понимал, что брат не перестанет. Санс также это понимал.       Но он был трезв, когда поцеловал Папируса во второй раз. Должно быть, тогда младший из братьев окончательно понял, насколько все плохо. Но он хотел помочь брату. И он ответил. Медленно и осторожно. Папирус не знал, правильно ли он поступает, он даже не знал, умеет ли он целоваться. Он не знал, хочет того или нет. Но он целовал Санса, потому что чувствовал, что брату это нужно. Необходимо.       Санс понимал — это неправильно. Но уже не мог остановиться. Он зашел слишком далеко.       Санс ненавидел себя в тот момент. В тот момент, когда их с братом языки переплетались. Он не должен был так поступать. Он ведь не хотел этого, он в этом нуждался. Если бы только у Санса был выбор, он никогда бы не поступил так с собственным братом. Никогда бы не склонил его ни к чему подобному. Жаль, что выбора не было.       Наверное, так выглядит сумасшествие. Когда целуешь собственного брата, потому что боишься его потерять. Абсолютно нелогичные и аморальные действия. Санс понимал. Понимал он и то, что это никак не спасет Папируса. Человек рано или поздно все равно убьет его. Единственное, зачем Санс это делал — чтобы почувствовать себя лучше. Это так эгоистично. Но это помогает.       Сансу следовало остановиться. Следовало попросить у Папируса прощение и просто жить дальше, как будто ничего и не было. А потом придет человек, и все начнется сначала. Папирус ничего не вспомнит.       Санс не остановился. Ему хотелось большего.       А Папирус просто был готов на все, ради своего брата. Он не спрашивал себя, хочет того или нет, он просто делал.       Сансу требовалось продолжение. Он не хотел останавливаться на поцелуе. Или же не мог. Последние крупицы рассудка, что остались у него в голове, заставили Санса оторваться от Папируса на миг. Он спросил у брата, знает ли тот, что делать дальше. Папирус сказал, что только в теории. Сансу хотелось рассмеяться. Ему было жаль. Жаль, что первый раз его брата будет таким. Но он не мог сказать самому себе «нет».       Папирус пообещал, что сделает все, что брат ему скажет. Санс покачал головой. Он не хотел ничего говорить, он хотел, чтобы Папирус делал с ним все, что тому угодно. Он хотел отдаться брату полностью. Хотел хоть на миг сбросить груз ответственности за него со своих плеч.       И Папирус согласится. Он согласиться на все, что брат ему скажет. Лучше, чем ничего.       Он действовал осторожно и неумело. Медленно снимал с Санса одежду. Заботливо целовал его. Папирус волновался, он осознавал, что скорее не хочет этого, нежели хочет. Но в глазах Санса он видел мольбу и действовал. В конце концов отчасти ему тоже нравилось. Было тепло, приятно. Но неправильно.       Не просто секс. Слияние душ. Санс хотел этого, и он это получил.       Это было невероятно. И ужасно.       Невероятно потому, что близость с братом позволила Сансу на миг забыть обо всем. Больше не было человека, не было убийств и перезапусков. Был только Папирус. Здесь. Рядом. Живой. Были лишь его руки, прикосновения его горячего языка к шее, к ключицам. Лишь блаженство. Санс хотел запомнить это навсегда.       И в тоже время он хотел обо всем забыть, потому что это было ужасно. Ужасно оттого, что он заставил Папируса сделать это с ним. Пусть Папирус не осознавал, он делал это против своей воли. Делал только потому, что того хотел брат. Санс это понимал.       Ему было отвратительно. Стыдно. Мерзко. Мерзко от самого себя.       Когда все закончилось, Сансу хотелось плакать. По телу все еще разливалось приятное тепло. Он лежал на кровати и смотрел в потолок. Папирус лежал рядом.       — Прости меня, — сказал Санс, будто это что-то могло изменить. Они уже совершили ошибку. И все же его извинения были искренними.       — Все хорошо, — ответил Папирус. — Я просто хочу помочь тебе.       И Санс расплакался. Слезы текли по его щекам, и он ничего не мог с этим поделать.       Папирус обнял его, крепко прижал к себе и гладил по спине до тех пор, пока Санс не успокоился.       — Все хорошо, — повторил Папирус. — Я с тобой, я всегда буду рядом.       Если бы.       Лишь до тех пор, пока не придет человек.       Но Санс, конечно, об этом не сказал. Только крепче прижался к брату и прикрыл глаза. Вина мучала его, но, кроме вины было еще кое-что — спокойствие, умиротворение. Это было лучше, чем алкоголь, лучше, чем что-либо в этом мире. И все же Санс пообещал:       — Этого больше не повторится.       Но это повторилось. Попробовав однажды, Санс уже не смог отказаться. Он раз за разом обещал себе, что перестанет, но каждое такое обещание заканчивалось в постели брата. Раз за разом он отдавал свое тело и душу брату, лишь бы не было так больно. Он понимал, что сходит с ума. И, признаться честно, ему это даже начало нравиться. По крайней мере это помогало, становилось легче.       А Папирус… Он просто хотел помочь брату, и ему было все равно как. Если Сансу нужна близость с ним, он готов ее давать. Просто так, безвозмездно. Потому что, он любит своего старшего брата больше всего на свете. Потому что он готов на все ради него.       И они сходили с ума вместе.       А потом пришел человек.       Все началось сначала.       И Санс поступил точно так же. Он понимал, что это неправильно, но уже не мог иначе.