Фонари, любовь, и мы с тобой

Все началось с фонарей. С ярко-красных, бумажных фонариков, подготовленных специально к Китайскому Новому году, и одной, изменившей все, улыбки. Ну, или по крайней мере, так звучала романтичная версия. А по менее романтичной, точкой отсчета всему стало наказание. Одно наказание, последовавшее после тридцати одного прогула. И как только я умудрилась так облажаться? — Это твой последний шанс на выпуск из школы, Шухуа! — грозно прозвучал голос учителя Пака — важного мужчины в очках и с указкой в руке. — Тридцать один пропущенный день! И всего-то за год! — указка со стуком прошлась по бедному календарю на стене, как лошадь по полю на летних скачках. А мне, на самом деле, очень хотелось на поле, и в лето, подальше от школы и Сеульской зимы. В Хуалянь, например, где есть еще песчасные пляжи, и домик бабушки у воды, и Тихий океан, и ночные рынки, и даже высокие скалы! Эх-х-х, скалы… Все бы на свете отдала, чтобы поменяться местами с конем с рабочего стола компьютера, который забыл выключить учитель. Задумчиво глядя вдаль, на бушующие внизу волны, на краю обрыва возвышался красивый жеребец, и что-то в нем, в его уверенном взгляде и твердой позе, так и говорило: «я свободен». А я нет. А у меня шесть пропущенных тестов, не считая сегодняшнего, которые надо отработать до конца семестра, что уже через пару недель, пожизненное дежурство в столовке (учитель Пак сказал — до конца месяца, но никто ведь не уточнял, какого месяца), а теперь еще и навязанное участие в какой-то там деятельности какого-то там клуба. Про Китайский язык, вроде — так и не поняла. — Ну, ты же Китаянка, — со всезнающей миной выдал учитель Пак, всучив мне тяжеленную коробку со всякими странными штуками, которые, честно говоря, выглядели так, словно никакого отношения к Китайскому языку не имели. Зато очень походили на украденный реквизит клуба «Умелые Ручки: от пяти лет». Всевозможные бумаги, картонки, блестки, и что еще только не нашлось в большой, коричневой коробке, которую мне пришлось таскать аж до третьего этажа. — Я из Тайваня, — бурчала я, покидая учительскую, и бурчала тихо, потому что все равно никому дела не было. Никому нет, не было, и уж точно не будет дела до проблемной старшеклассницы, спавшей на половине уроков и прогуливавшей оставшуюся половину. Гораздо больше всем нравились девушки, вроде Сон Юци — круглые отличницы из Студенческого Совета, успевавшие везде и всегда, и при этом постоянно выглядевшие очаровательно красиво — даже не нарушая при этом школьную форму. Они и алгебру понимали, и спортом занимались, и культуру свою гордо презентовали — ну, а как же еще? Сон Юци ведь как раз таки и была президентом этого самого клуба, и каждым своим словом и действием напоминала, откуда она. А люди только восхищались, разинув рты — ну какая молодец! И я, вообще-то, тоже восхищалась, только вслух не получалось, а еще в душе что-то гложило. Поэтому, наверное, я не бросила коробку на том же самом месте, где и получила у учительского стола, и донесла ее до маленькой клубной комнатки на последнем этажу школы. Поэтому, наверное, я встретилась там с тем, с кем никогда больше встречаться не должна была. Стук в дверь. Как же хотелось в Хуалянь… Еще один. …к домику бабушки, на пляж, к океану… Приближавшиеся шаги. …и рыбного супа из Джиуфеня, и лапши, что возила тетушка из Тайнаня… Скрип двери оказался таким же противным, как и чувство на сердце. Сравниться мог лишь клуб пыли, резко поднявшийся в воздухе. …а, может быть, просто исчезнуть… — О, — и вдруг пришлось высоко задрать голову, потому что: а) ноги вмиг подкосились, когда затекшие руки с трудом удержали тяжесть коробки и б) Чон Чонгук вблизи оказался даже выше, чем я себе помнила. И улыбался куда привлекательнее, чем на всех своих фото из инстаграма, да так, что ямочки на щеках появлялись. — Ты принесла материал для фонариков? — не скрывая любопытства, нагнулся парень, заглядывая в большую коробку, и никак не реагируя на мою ошарашенную физионимию. А ошарашенной она точно была, потому что... — Ты же вроде не китаец?! — я бы схватилась за сердце, если бы могла, но рисковать не хотелось — рассказывали уже, что бывает, если уронить на ноги тяжеленные коробки, и ничего из рассказанного мне, по правде говоря, себе не хотелось. — А ты не мистер умелец и, я уверен, стены шпаклевать не умеешь, — мотнул головой Чонгук, одним ловким движением забирая коробку себе. А затем повел плечами, оценивая содержимое, и взглянул многозначительно, вновь подняв голову на меня — уже без улыбки. — Но я же не ною. Были люди вроде меня — те, до которых никому дела не было. И были люди вроде Юци — те, которые сами были частью любого существовавшего на свете дела. А были индивидуумы на подобие Чонгука — те, кого на дух не переносили первые две. Он был тем типом парней, которые громко смеялись и тупо шутили на уроках биологии, когда учитель объяснял строение женской анатомии. Тем типом парней, которые кричали на обеде после вчерашнего футбольного матча, поднимая шум в столовой, и вынося на руках победителя. Тем раздражающим, мозговыносящим типом парней, что так очаровательно улыбались и взмахивали волосами, и снимали толстовку в жаркий день через голову, так, что немного задиралась рубашка, а потом невинно хихикали, бросая это детсткое «ой». Короче говоря, Чонгук был моим бывшим и нынешним Юци. И нет, точно знала я, не поэтому я ее недолюбливала, естественно, нет. Нет, же?.. Солнечный свет, лившийся из окна, ослепил мне глаза, когда фигура высокого парня отошла, наконец, от дверного проема — Чонгук понес коробку внутрь, к учительскому столу. Я непроизвольно зажмурилась, прикрывая рукой глаза, и замерла у входа. На мгновение замешкалась, прикидывая в голове, сколько минут выдержу с этим человеком в одной комнате. Не смогла сосчитать. Потому что медовый голос вновь позвал и я возненавидела себя еще больше, когда поняла, что готова последовать. Нет, если во всем этом был замешан Чонгук, все уже не так просто, как раньше. Все уже не просто «наказание» и «отработка прогула». Все гораздо хуже и сложнее. — Ну, ты идешь? — закатанные рукава, капельки пота на лбу — потому что батарея грела, как ненормальная — и это фирменное выражение лица. Ожидание. Требование. Безграничная самоуверенность, в любую секунду готовая смениться абсолютным, обезаруживающим дружелюбием. Но таким искренним, черт подери. А ты не меняешься, Чон Чонгук, будь тебе четырнадцать или почти восемнадцать. На меловой доске, рядом с учительским столом перед первой партой, там, где стоял улыбавшийся парень, было выведено аккуратным почерком «Приготовления к Китайскому Новому Году» и подчеркнуто снизу «ВСЕМ быть». Я быстро прикинула в уме, сколько раз говорила, что ненавижу его, и сколько раз сетовала на судьбу, что мои первые отношения закончились таким вот ужасным провалом по имени «Чон, чтоб его грузовик переехал, Чонгук». Не смогла сосчитать. — Иду.