*
Савамура не плачет, когда Казуя выпускается. У него печальная улыбка, но в глазах нет слез. Он не хнычет и не давит всхлипы. Он смотрит огромными распахнутыми глазами, сжимая ладонь Казуи и говорит: — Всего год, и я догоню тебя. Казуя прижимает его к стенке за каморкой с оборудованием и глупо целует.*
Универ начинается с вихрем опадающих вишневых лепестков и толпами запутавшихся первокурсников. Жизнь входит в новый ритм, и Казуе оказывается нужно больше времени, чтобы привыкнуть к нему, разрываясь между учебой, подработками и бейсбольными тренировками. Он живет с отцом, пока не накопит достаточно, чтобы снимать собственное жилье. Он живет с отцом, удушающей тишиной и грузом погребенных давно недопониманий. Несколько фотографий матери, заключенных в стекло, улыбаются ему с полок. Фоновый звук телевизора, запах разогретой еды. Незавершенное эссе на экране компьютера. Казуе кажется, что он превращается в отца.*
Когда приходит лето, Казуя находит себе квартиру. Крохотную и тесную, располагающуюся в типичной двухэтажке. Похожую на квартиру его отца, только пропахшую готовкой от предыдущих жильцов и с одной спальней. Казуя ничего не имеет против. Вся кухонная техника работает, водопровод тоже, отличный бойлер, а солнце постоянно заливает комнату светом, так что… Так что, он приглашает Савамуру к себе, начинает целовать его еще в гэнкане, метит шею острыми зубами в коридоре и впервые берет его в гостиной, уронив на спину и чувствуя ногти, впивающиеся в плечи. Савамура говорит: — Подожди, это чувствуется странно. Говорит: — Подожди, дай мне минуту. Говорит: — Подожди, не вынимай, я… Да… здесь… Пот стекает по вискам Казуи, по спине и вниз по бедрам, туда, где Савамура обхватывает его ногами, заставляя подаваться вперед. Толкаться глубже. Огромные яркие глаза — под мутной поволокой, красный рот — приоткрытый в стоне. Громче, громче, громче, пока все вокруг не будут знать, чем они занимаются. С кем они этим занимаются, растерянные студенты со второго этажа. — Хороший мальчик, — мурлычет Казуя хрипло, ускоряясь. — Вот так, мой хороший, — шепчет ему на ухо, лижет, обжигает дыханием. — Поцелуй меня. Савамура слушается и здесь, а затем обхватывает ладонью свой член, подстраиваясь под ритм. Целоваться с Казуей ему это не мешает. — Я так скучал, — признается он на дрожащем выдохе. Казуя кончает первым.*
Лето неизменно означает Кошиен. А это в свою очередь означает, что Савамура больше не может отвечать на его сообщения, часами орать ему в трубку или в скайпе и оставаться у него, даже если их разделяет двухчасовая поездка на автобусе. Это все нестрашно. У Казуи тоже есть свои тренировки, свои эссе и экзамены, нелегально купленный алкоголь и три подработки, чтобы сводить концы с концами. Все хорошо. Казуя всегда предпочитал одиночество. (Кроме того, что он ищет статьи об успехах Сейдо в газетах, о победах и о том, как беспощадно они прорубают себе путь на Национальные. О питчере-левше, представляющем огромную угрозу. Не передать, насколько огромную угрозу этот питчер-левша представляет для Казуи).*
«Эйджун ссорится с мелкими, — написано в сообщении. — Семпай, пожалуйста, поговори с ним». Казуя давится смешком.*
Он достает себе билет на Национальные. Это третий для Сейдо Кошиен подряд. Он идет смотреть матч, и с ним идут Курамочи, Маэдзоно, Крис и Юки. К началу игры они сидят почти полным составом старой команды. Той команды, что так и не смогла поиграть на Кошиене. Самой лучшей команды. — Савамура, не смей облажаться, — орет Исашики со своего места. Первый номер Сейдо останавливается, поворачивается и показывает им средний палец.*
Казуя почти забыл, что это такое — следить за подачами Савамуры. Смотреть, как он ведет игру. — Ну ты посмотри на этого мелкого засранца, — присвистывает Курамочи. Савамура подает самый идеальный каттер, который только видел этот стадион, и Казуя задерживает дыхание.*
Сильная рука ловит его в проходе и прижимает спиной к двери. Губы Савамуры оказываются на его губах, язык — во рту, ладони удерживают за бедра. — Разве ты не должен праздновать победу? — хватает воздух Казуя, поправляя сбившиеся очки. Плечи Савамуры, кажется, стали шире. Твердые мышцы, стройная жилистая фигура. Такой гибкий и сильный. — Я праздную, — говорит он, легко сжимая зубы на нижней губе Казуи. Его колено вклинивается между бедер. — Со своей командой, придурок, — стонет Казуя. Савамура стягивает джерси через голову, компрессионная футболка тесно облепляет его грудную клетку, и Казуя думает только о том, как ему хочется укусить. Втянуть кожу между зубов. Заставить застонать. Чужие ладони внизу быстро расправляются с его ремнем. — Восемь месяцев, — выдыхает Савамура. — Дай мне восемь месяцев, и ты снова будешь моей командой. И Казуя отчаянно цепляется за это обещание.*
Прежде чем Казуя успевает досчитать до десяти, цветение умирает и опадают листья. Осень наваливается на него и погребает под горами домашки, презентаций, экзаменов и бейсбольных чемпионатов. Он так занят, что не может выкроить время даже чтобы ответить на и-мэйлы, не касающиеся групповой работы. Уставший, голодный и переживающий бессонные ночи. Страдающий от холода. Как же ему холодно. Казуя думает, что никогда не чувствовал себя несчастнее.*
«Хэй, мне вот интересно, — написано в сообщении, — ты думаешь обо мне, когда остаешься один?» Казуя смотрит на него долгую минуту, а затем закрывает телефон и делает глоток кофе. Улыбка растягивает губы. Он снова открывает телефон, набирает сообщение и нажимает «отправить». «Нет, я думаю о Фуруе» Неудивительно, что после этого ему начинают агрессивно названивать, и один только телефонный разговор заставляет его смеяться до слез.*
Поздняя осень гораздо больше похожа на раннюю зиму. Повсюду холодно и мокро, и Казуя чувствует, как ноют кости под кожей. Спасаясь от холода, он хоронит себя под котацу. Не помогает. Несколько одеял поверх. Ополовиненные кофейные кружки стоят в каждом уголке комнаты, поверх конспектов, поверх книг. Ноябрь бьет не жалея, оставляя его ослепленным и вымотанным. Как же все-таки холодно.*
Он подкидывает бейсбольный мяч вверх и ловит его. Снова вверх и поймать. Подбросить. Уронить в ладонь. Локоть совершает движения на автопилоте. А затем Савамура стучит в его дверь. Затем звенит звонок, мяч падает на пол, Казуя поднимается. Затем заглядывает в глазок, чтобы увидеть встрепанные вихры под бейсбольной кепкой, шарф вокруг шеи, покрасневшие щеки. На секунду Казуя забывает как дышать, и… — Что ты здесь делаешь? — спрашивает он, моргая за стеклами очков и открывая дверь навстречу холодной, очень холодной ночи. Фигура за дверью оказывается выше, чем он помнил. Выше, шире и сильнее. Вместо ответа он получает поцелуй, звук, с которым захлопывается входная дверь, и отчаянные руки, находящие путь под его свитер. Жадные холодные ладони, оглаживающие его ямочки на пояснице. Требовательный язык, скользящий между губ, чтобы попробовать его внутри. — Я хотел увидеть тебя, — чувствует он шепот на шее. Умоляющие яркие глаза, которые он знает и любит. И тепло. Наконец-то, тепло, которое он не чувствовал так давно. Тепло, которого он не получит от одеял, кофе или ворчащего обогревателя. Тепло, зажигающееся от чего-то извне. Как ночное небо. Как рассветы. Как золотые искры, вспыхивающие в чужих глазах после хорошей подачи. Казуя отпускает себя, отступая и принимая желание. Улыбается, смеется, цепляясь пальцами за форменный пиджак Сейдо. Он сдается. Сдается на милость естественной катастрофы по имени Савамура Эйджун. Не противится, когда с него настойчиво стягивают одежду, когда подталкивают в спальню. Не возражает, когда чужие ладони укладывают его лицом в подушку и раскрывают. Поцелуи стелются по позвоночнику. Язык и зубы. Ниже, ниже и еще ниже, пока не… — Блять, — стонет Казуя и закусывает подушку, вскидывая бедра выше. Влажный, теплый язык оказывается между его ягодиц. Пробует, исследует. Савамура вылизывает его, неаккуратно и шумно. Пальцы дразнят и растягивают. Между ними ни одного слова, только мокрые пошлые звуки и язык Савамуры. Его расставленные колени скользят по кровати, пальцы смыкаются на простынях, и «Да, я… Савамура, только попро…» до тех пор, пока голос не сорвется в неконтролируемые мольбы, обнаженные и уязвимые. Тренированные пальцы находят его простату, давят, сгибаются, толкаются коротко, но глубоко. Влажно, грязно и горячо. Как же горячо. Он стонет: — Да, Эйджун, все хорошо. Стонет: — Хороший мальчик. Стонет: — Я могу так кончить. Быстрее, жарче, жестче. Так горячо. Ритм подскакивает в стакатто, пока Казуя не кончает, изливаясь на простыни, потеряв очки еще давно. Зрение сливается в черноебелоеидеальное. Его подбрасывает, а затем роняет вниз, как бейсбольный мяч. Ладони Эйджуна гладят его кожу, поцелуи прижимаются к шее. Движение сверху, звук открывающегося ящика. Короткая передышка, а затем смазанные пальцы снова неторопливо проскальзывают в него. Сладко двигаются внутри, дразня. — Можно? — спрашивают его на ухо. Казуя смеется. — Милые манеры, как для придурка, — фыркает он шепотом. Савамура притягивает его к себе, заставляя прижать одну ногу почти к груди, а вторую удерживая на кровати. — Ты ужасен, — бормочет он с обожанием в плечо Казуе. — Почему ты мне вообще нравишься? И трахает его так, что Казуе некуда прятаться.*
Утренний свет проникает в комнату сквозь окна. Запах подгоревших тостов и привкус остывающего кофе. Растрепанные волосы, огромные яркие глаза. Быстрые поцелуи в щеку, тяжелая рука на талии. Эйджун говорит: — С днем рождения. Говорит: — Спасибо, что ты у меня есть. Густо краснеет и говорит: — Я люблю тебя и все такое… Казуя смеется, утыкаясь носом в его шею. — Впереди еще пять месяцев. Не подведи меня.