Ночное рандеву

      Сегодня Грушницкий снова остался у меня допоздна, уже далеко за полночь, а он, кажется, и не думает уходить. Лежит на моей кровати и философствует о нравах современных девушек. Грушницкий человек неглупый, конечно, он видит, что Мэри увлечена мной. Ну ничего, нужно немного сбить с него спесь, а то его самомнение раздуется до размеров Северной Европы. На самом деле Грушницкий парень неплохой, но ему ужасно не к лицу строить из себя франта. Вот сейчас он мне нравится. Простой такой, настоящий. Рядом с ним даже я немного расслабляюсь, становлюсь похожим на того прежнего Григория, которым был лет десять назад. В последнее время Грушницкий часто засиживается у меня до глубокой ночи, посиделки всегда проходят по одному сценарию: он говорит, я делаю вид, что слушаю. На деле же, я все борюсь с одной заманчивой, но необычной мыслью. А может зря борюсь? Грушницкий интриги любит, может и от интрижки не откажется? Глупо мучать себя мечтами, стоит просто попробовать. Я тихо встаю со стула и подхожу к кровати. Грушницкий, кажется, делает вид, что не замечает меня. Все о распутных нравах современной молодежи разглагольствует. Он сейчас очень красивый. Кудри черные по моей подушке рассыпаются, нога на ногу закинута. Если бы не война, Грушницкий был бы самым желанным гостем на любом светском вечере. От женщин бы отбою не было. Но судьба распорядилась иначе, сейчас Грушницкий лежит не на шелковой перине какой-нибудь княгини, а на на моей постели. — Vous voyez, Григорий, современные женщины таковы, что можно влюбиться и ошибиться… Сажусь на кровать рядом с Грушницким, слегка наклоняюсь над ним. Все таки у него были южане в роду. Чем ещё можно объяснить смоляные кудри, черные глаза и горячую кровь? Кладу руку ему на щеку. Грушницкий, явно не ожидавший такого, притих. Наклоняюсь ещё ниже, к самому уху, отвожу волосы в сторону. — Ну сколько можно о Мери? На ней свет клином не сошёлся. Посмотри, сколько княжен вокруг? Грушницкий слегка улыбается, хитро прищурив левый глаз. Тихо шепчет: — И офицеров. Похоже, ему эта игра начинает нравиться. Тремя пальцами он отводит мою челку от глаз, затем берет меня за подбородок и хмыкает, улыбаясь ещё шире. Наклоняюсь ближе к его лицу. Грушницкий дышит часто и прерывисто. Медленно очерчиваю большим пальцем контур его губ, прежде чем наконец поцеловать. Губы у моего товарища немного шершавые, но мягкие. Грушницкий не только меня не отталкивает, но напротив, помедлив всего секунду, отвечает на поцелуй, немного неуверенно, но умело. Учитывая, что Грушницкий в армию попал совсем юным пареньком, а женщин в его окружении мало, я догадываюсь, на ком он оттачивал свои навыки. Но это сейчас не так важно. Запускаю пальцы в черную копну кудрей, напоминающих пух, отстраняюсь от губ Грушницкого, обнимаю его второй рукой за талию. Грушницкий тем временем тянется к верхней пуговице на моей рубашке. Пара секунд и белая ткань перестает сдавливать мне грудь. Я, конечно, не могу уступить бывшему юнкеру в своей же игре, поэтому спустя пару секунд его рубаха с тихим шорохом падает на пол, а мои глаза уже с жадностью скользят по белым плечам. Большинство молодых офицеров находятся в прекрасной физической форме, но Грушницкому от природы была дана восхитительная фигура. Честно говоря, мне хочется немного растянуть удовольствие и полюбоваться его торсом подольше, но у Грушницкого, похоже, другие мысли по этому поводу, слишком уж хитрая у него улыбка. Он садится, тянет руки к моему ремню, пряжка звякает, резким коротким движением мой офицер расстёгивает ремень и бросает на пол. Зря, у меня на этот ремень есть планы, но ничего, потом достану. Расстегиваю оставшиеся пуговицы и снимаю уже свою рубашку. А в комнате прохладно, хочу прижаться к разгоряченному телу Грушницкого, пусть согреет меня хоть немного. Я, наконец, забираюсь на кровать с ногами и обхватываю плечи Грушницкого руками. Покорный мальчик сам откидывается на подушку, сжав пальцами мою спину. Черные кудри четко выделяются на белой подушке, каждый завиток виден. Наклоняюсь ниже, утыкаюсь носом в это море нежности, опускаюсь к уху, перехожу на шею. Укусить или поцеловать? Обдумать это я не успеваю, так как мои зубы уже сжимают кожу Грушницкого, пока не сильно, сегодня у меня достаточно времени, можно не торопиться. Руки Грушницкого снова тянутся слишком низко. Перехватываю их, крепко сжимаю его пальцы. — Не торопись. Позволь мне. Теперь уже моя очередь возиться с кожаным ремнем на брюках офицера. Почему-то долго не могу расстегнуть его, тороплюсь слишком, наверное. Наконец ремень поддается. Грушницкий выгибается, поднимая таз и позволяя мне снять с него брюки. Бросаю ненужную одежду на пол, туда же летят и кальсоны. Не могу сдержать улыбки, слишком смущённый вид у Грушницкого. А ведь всего 10 минут назад он с самым важным видом строил из себя обиженного на весь свет мужчину. А сейчас вот лежит передо мной, такой тихий, с лёгким румянцем. Интересно, он от стыда покраснел или от нетерпения. Пытки, в виде моего взгляда, он долго не вытерпел. Садится, кладет мне руки на плечи, наклоняется к моему уху: — Что ты смотришь на меня, как на экспонат кунсткамеры? Может, разденешься? А то я лежу тут перед тобой, показываю, все, что только можно, а взамен ничего. Улыбаюсь. Ладно, доставлю ему такое удовольствие. Снимаю брюки, которые, оставшись без поддержки ремня, и сами ползли вниз по моим бёдрам. Кальсоны с меня буквально срывает Грушницкий. Начиная это все, я был уверен, что смогу остаться спокойным и хладнокровным, но мурашки, бегающие по спине, и сбитое дыхание свидетельствуют об обратном. Кладу ладони Грушницкому на щеки и целую в губы, стараясь избавиться от этого глупого смущения. Офицеру же, судя по всему, не терпится зайти немного дальше. Он отстраняется от моих губ, спускается к ключицам, сжимает зубы, едва касаясь моей кожи, каждый раз зализывая укусы языком. Я, тем временем, утыкаюсь носом в его густые волосы, закрываю глаза и стараюсь восстановить вновь сбившееся дыхание. До чего же у Грушницкого горячие руки и пальцы тонкие, но сильные. Одной рукой он крепко держит меня за талию, а другой гладит мою спину. Понимаю, что начал терять ведущую роль в этом представлении, что мне, конечно же, не нравится. Отрываюсь от черной копны волос и смотрю в эти темные глаза, сверкающие полудиким блеском. За все то время, что Грушницкий разглагольствовал о нравах юных вертихвосток, я уже много чего успел напридумывать. Я снова откидываю его на подушку, наваливаясь сверху, а рукой ощупываю пол, в поисках ремня. Наконец нахожу. — Ты не будешь против, если я немного ограничу тебя в движениях? Во взгляде Грушницкого сверкает удивление. Пару секунд он колеблется, потом кивает, слегка улыбнувшись. Мой офицер садится и заводит руки за спину. Дырок на ремне не хватает, все-таки талия у Грушницкого больше, чем запястья, приходится перекрутить ремень восьмёркой. Очень хочется рассмеяться от испуганного вида Грушницкого, но не хочу пугать его ещё больше. Бедный парень так разволновался, что я буду его мучать, даже испарина на лбу выступила. Он снова ложится, на этот раз медленнее, стараясь не ударить сведённые за спиной руки. Сажусь верхом на бедра Грушницкого, он сгибает ноги в коленях. Теперь моя очередь целовать его. Спускаюсь от шеи к ключицам, потом к груди. Рука, тем временем, тянется ещё ниже. Грушницкий резко вдыхает, слегка прикрыв глаза, потом снова глядит на меня своими черными глазами. Не могу точно понять его эмоций, он напряжён, смотрит не то испуганно, не то игриво, ещё и улыбается, открывая ряд белоснежных зубов, но довольно растерянно. Наклоняюсь к самому его лицу, едва не касаясь губами кончика носа: — Все в порядке? Ты уверен, что… В дверь стучат. Кого там нелёгкая принесла? Уже глубокая ночь, вряд ли кто-то пришел бы ко мне в такой час без дела. Отстраняюсь от лица Грушницкого. Стук повторяется, уже громче и настойчивее, придется все же отозваться: — Кто там?! — Я — Вернер. Откройте, Печорин, у меня к вам важное дело. Грушницкий испуганно смотрит на меня. В самом деле, как я объясню доктору, что в моей постели делает полностью обнаженный офицер, со связанными ремнем руками и укусами по всему телу? Я, не теряя времени, соскакиваю с кровати, ищу брошенные на пол кальсоны, попутно укрываю Грушницкого одеялом. — Делай вид, что спишь. Наконец я нахожу эти злосчастные кальсоны и открываю дверь. Доктор Вернер входит в комнату, почтительно снимая шляпу, первым делом его взгляд падает на «спящего» Грушницкого. Брови доктора удивлённо ползут вверх. Вопросов я не дожидаюсь и говорю первым: — Да вот, наш друг Грушницкий немного перебрал у князя Волошинского, пришел ко мне и уснул. Не выгоню же я его? Не успели мы разобраться с этим, как взгляд Вернера падает на новое интересное обстоятельство. Должен признать, возбуждение, вызванное близостью моего офицера, не смог сбить даже столь внезапной приход доктора. Объяснять это я не собираюсь и тактично напоминаю Вернеру о том, что он пришел ко мне по делу. Доктор садится за мой стол, я на кровать к Грушницкому. Чувствую его взволнованное дыхание за спиной, сосредоточиться на словах Вернера трудно. Поэтому я предпочитаю погрузиться в мысли о том, что происходило на этой кровати пару минут назад… -