*****
— Ну что ты опять капризничаешь? Мы ведь едем к папе! — Почему он не может приехать к нам? — Потому что он работает. Виктор, ты же всё и так знаешь… Мальчик обиженно отвернулся и убежал в свою комнату на второй этаж. Он очень скучал по отцу, но и уезжать из Бельгии не хотелось. Что было известно о Китае? Он достал с полки книгу, которую отец подарил перед отъездом, и пролистал несколько страниц, разглядывая картинки. Поднебесная… А почему все же именно Китай так называют? А как там живётся тем, кто родился вне этой страны? Сколько было вопросов… Но ещё он вспомнил, что обещал отцу слушаться маму. Посидев ещё немного с книгой, мальчик спустился вновь на первый этаж, где мама отдавала дворецкому последние распоряжения о вещах, мебели и доме в целом. Родители Виктора оба были из аристократических семей, но несмотря на это, как позже он поймёт, в браке были не из каких-то политических соображений, а по любви. И единственного сына тоже очень любили. Они хорошо жили в фамильном особняке здесь, в Бельгии. Пока отца по службе не отправили в Китай. Уезжая, он сказал, что как только устроится на новом месте, заберёт их туда. И вот этот день настал. Мальчик и сам не понимал, почему так ведёт себя. Но вдруг подошёл и обнял маму, прямо во время её разговора с дворецким. — Виктор, что с тобой? Но он лишь покачал головой, сильнее обнимая мать, пряча лицо в складках ткани юбки матери. Она, чуть отстранившись, подняла его на руки и прошла к большому креслу около камина, где любил по вечерам сидеть отец. Ребёнок сразу обнял её за шею, вдыхая знакомый с рождения едва уловимый аромат духов, чувствуя её тепло. — Маленький мой, всё будет хорошо. — одной рукой женщина прижимала сына к себе, второй гладила его по голове. — Мы скоро будем с папой. Но уже тогда в Викторе проснулось чувство, что если и будет хорошо, то недолго… Он был слишком мал, чтобы тогда это назвать предчувствием. И всё же это было именно оно.*****
А потом последовало путешествие из Бельгии в Китай. Долгое и изнурительное. Но я был благодарен судьбе за этот подарок — у меня остались самые тёплые воспоминания о дороге именно благодаря матери. Она, не уставая рассказывала разные интересные истории, вместе с тем в игровой форме обучая отдельным словам на китайском языке. А вечерами, останавливаясь на ночлег, мы перед сном вместе учились писать иероглифы. Позже, конечно, я и сам буду учить языки, но те уроки с матерью останутся в моей памяти. Навсегда. И ни один из языков не будет вызывать у меня такого интереса. Я открыл тетрадь, которую держал в руках. Первые китайские иероглифы, которые я писал… И рядом, красивым витиеватым почерком, надпись: Я не родился со знаниями. Я получил их благодаря любви к древности и настойчивости в учебе. Конфуций А ещё ниже: Не верь тому, кто говорит красиво, В его словах всегда игра. Поверь тому, кто молчаливо Творит красивые дела. Омар Хайям. И вспомнил, как кистью выводил иероглифы, злясь, что какая-то точка и черта может всё испортить. И что линии не получались такими ровными и аккуратными, как у мамы. А она просто смеялась и говорила, что великие учёные тоже усердно учились, прежде чем о них узнали. — Мама, а обо мне тоже будут говорить? — спросил тогда я, закончив выводить очередные чёрточки и палочки и подняв на неё взгляд. — Если ты этого заслужишь. И только добрыми делами. — А разве можно как-то иначе?.. Боже мой, вспоминая это сейчас, я поражаюсь. В первую очередь терпению родителей. А ещё… Они никогда не повышали голоса. Удивительно, но у нас в доме не принято было кричать. Ни по какому поводу. Даже когда я по-детски шкодничал. Родители всегда все мои провинности обсуждали. Чаще всего, если я в чём-то провинился, меня отправляли в комнату в сопровождении няни. А родители, закрывшись в кабинете отца, обсуждали степень моей вины и соответствующее наказание (однако телесных наказаний тоже никогда не было). И для меня было самым большим наказанием присутствовать при таком разговоре. Потому что стоять перед столом отца приходилось не поднимая головы, упершись взглядом в рисунок ковра под ногами. На мое счастье, такое было лишь пару раз… При чем если в первый раз я не понял всей «суровости» этого метода, то на второй раз до меня дошло очень быстро. И с того времени я старался вести себя…аккуратнее, если можно так сказать, стараясь не оставлять «улик», которые бы привели ко мне. Листая тетрадь, я видел прогресс в написании иероглифов. Вспоминал те беседы с мамой. И позже, наконец, встречу с отцом. И скорое знакомство с его другом, Ноэлем Миллером. Как позже Ноэль мне скажет: «Европейцы всегда в Поднебесной держались обособленно. Всё же совсем другая страна, с чужими устоями и обычаями… И потому выходцы из Старого Света старались поддерживать общение между собой.» Ноэль быстро стал другом не только отца, но и семьи. Он всегда был почти по-родственному добр по отношению к нам. Возможно, уже тогда была заложена основа наших нынешних отношений. Потому что я видел, как он относится к моим родителям. Потому что уже тогда понимал, что он хорошо относится и ко мне. Беда пришла, откуда не ждали. Эпидемия тифа лишает меня родителей, сначала отец, а следом за ним и мама. Меня решают отправить обратно на родину, в Бельгию. В какой-то приют. Казалось, эта участь для меня неминуема. Но однажды вечером, когда мои вещи уже были упакованы, а я сам боролся с душившими меня слезами, сидя прямо на полу в гостиной, на пороге комнаты появился Ноэль. — Здравствуй, мой мальчик, — тихо сказал он. И было что-то до боли знакомое в этом его обращении, интонация, может, и сами слова, что слёзы я больше сдерживать не смог. Ноэль незаметно подошёл ближе. — Виктор, послушай. Я хочу забрать тебя, усыновить. Чтобы мы жили вместе. Как отец и сын. Всё равно родственников ваших я не смог найти. За это время очень привязался к тебе. Своих детей у меня, в силу некоторых причин, нет. Если ты согласен, то уже завтра мы уедем вместе. Не переставая оплакивать родителей, я лишь молча кивнул… С Ноэлем я тогда объехал чуть не весь мир, но так уж получилось, что остановиться нам было суждено в Нидерландах. О его истинной природе я догадался быстро. Никогда не видел его уставшим, голодным. И спящим тоже. Впервые я спросил его об этом примерно год спустя. Тогда он лишь улыбнулся и сказал, что мне надо подрасти и тогда он обязательно всё расскажет. Около трёх лет я больше не поднимал эту тему, постепенно догадываясь обо всём. Может, потому что Ноэль особо и не скрывал ничего, кроме разговоров о еде, от которых он по-прежнему уходил всеми возможными способами. Но когда мне должно было исполниться 12 лет, вместо всяких подарков на день рождения я попросил… Больше не скрывать от меня ничего и рассказать открыто. Та ночь оказалась едва ли не самой долгой в моей жизни. Потому что рассказ Ноэля длился несколько часов. Когда в комнату заглянуло утреннее солнце, я сказал: — Обрати меня, Ноэль. — Нет, Виктор. Я не обращаю детей. Но давай договоримся так. Шесть лет до твоего 18-летия. Я отвечаю на все твои вопросы, если такие ещё будут. И вот, когда тебе исполнится 18 лет, мы ещё раз поговорим. Как сегодня. Договорились, мой мальчик? — Хорошо, отец. — А теперь иди спать. Мы и так засиделись… Следующие шесть лет были наполнены учёбой и путешествиями. И, конечно, разговорами с Ноэлем. Он действительно отвечал на все мои, порой и глупые или смешные, вопросы. Ничего более примечательного в это время не происходило. У меня было обычное детство и обычная юность. Мне легко давалось всё новое. И я погрузился в изучение языков. А Ноэль стал меня брать на разные мероприятия. Я получал много новой информации и уже тогда начал размышлять и планировать. Что многим не нравилось, но я по сути ещё оставался ребёнком и потому опасности не представлял, как думали многие. И вот, вечер моего 18-летия. У нас дома собрались гости. Так положено по статусу Ноэля в свете. Имидж и репутация… Мне очень скоро надоел светский раут и с разрешения Миллера я уединился в библиотеке.