Мой сын
— 1 —
Красно-оранжевый свет скрадывал острые углы, придавая окружающей обстановке инфернальный вид. Алокожие демоницы по-змеиному извивались подле отдыхающих мужчин, предлагая закуски, вина и себя. Чайная госпожи Мэн была известна не столько редкими сортами этого благородного напитка, сколько собранными под крышей цветами. Одним из «цветков» клиент оказался не доволен. — Не извольте беспокоиться, господин, новая девушка уже ждёт Вас! — подобострастно улыбалась госпожа Мэн, расстилаясь перед разгневанным мужчиной. — Я провожу Вас к малышке Хэянь — её дебют состоялся буквально на днях, и она ещё не познала мужчину в полной мере! Вам принесут лучшие кушанья и вина! А пока Вы развлекаетесь с Хэянь, наши прачки застирают Ваши одежды… Пьяные смешки развалившихся на лежанках посетителей весеннего дома, окружённых полуодетыми девушками, раздавались то тут, то там. Куртизанки тоже улыбались, хитро переглядываясь между собой или поглядывая на угловую дверь второго этажа, из которой несколько минут назад выбежал разгневанный мужчина в испачканном рвотой ханьфу. — Кажется, угловым покоям пора сменить хозяйку! — воскликнула одна из работниц борделя, поёрзав на бёдрах мужчины, чем заслужила звонкий шлепок по оголённым ягодицам. — Мэн Ши не достойна занимать эту огромную комнату! — Сестрица Анксин уже знает, как обставит свои новые покои? — подобострастно улыбались другие девушки, зная, что перечить этой куртизанке — верная дорога на улицу. Такую вздорную женщину стоит постоянно умасливать и поддакивать. — Конечно! — воскликнула она, распахивая своё платье и притягивая обкурившегося травяной смесью мужчину к грудям, позволяя вылизывать и целовать полукружья на виду у всех. Ни для кого не было секретом, что Анксин мечтала занять место Мэн Ши — самой известной работницы весеннего дома госпожи Мэн, в который принимали самых красивых девушек. Ши попала к ней ещё совсем девочкой, и на её образование Мэн Гуян не поскупилась — каллиграфия, игра на цине, история, философия… Не каждая купеческая дочь так образована, как эта весенняя женщина, но это же достоинство оборачивалось огромной проблемой — долг стал непомерно велик. А уж когда куртизанка принесла в подоле от клиента и не избавилась от младенца, траты увеличились вдвое. Долговая яма ширилась все эти годы, став бездонной пропастью. — Шла бы ты в комнату, Анксин, — сказала женщина в тёмно-синем платье, расшитом ярко-розовыми хризантемами. — Тебе не приплатят за случку у всех на виду. Коли хочешь стать желанной для богатых клиентов, то веди себя как дорогая шлюха, а не портовская. — Сы-Сы! — гневно зашипела та, вскакивая на ноги и схватив мужчину, потащила в сторону комнат, располагавшихся на втором этаже весеннего дома. Провожающие её взглядами более молодые работницы зябко поёжились — эта вздорная женщина обладает тяжёлой рукой и острыми ногтями, ей ничего не стоит расцарапать лицо сопернице и остаться безнаказанной. Пожалуй, только Сы-Сы — весьма популярная у клиентов куртизанка могла сказать ей слово поперёк, и не дожидаясь атаки Анксин, первой вступить в драку. Сдув прилипшую к взопревшему лбу чёлку и одним глотком допив разбавленное водой виной, куртизанка быстрым шагом, игнорируя тянущиеся к ней руки посетителей, направилась наверх. Оказавшись у двери в угловые покои, она без стука толкнула створку и поморщилась от ударившего в нос кисло-солёного запаха рвоты и крови. В центре комнаты находились двое — согнувшаяся пополам женщина, прижимающая ко рту испачканные красным ладони, и мальчик, пытающийся разогнуть её, сотрясающуюся от спазмов. — Матушка, Вам надо дышать, Вы задыхаетесь! — частил напуганный подросток, уже не зная, как помочь родительнице. — Давайте, Вы осторожно… Мэн Ши сжалась ещё сильнее и громко закашлялась, выплёвывая себе под ноги сгустки чёрной крови. Сы-Сы нахмурилась — плохо дело, это не похоже на беременность, тут что-то другое. — Отойди, малец! — велела она, выхватывая трясущуюся подругу из рук её сына. — Ши, дурёха, ну, давай-ка! — ухватив женщину поперёк талии и крякнув от натуги, куртизанка откинулась назад, увлекая за собой и подругу. Хрипло закричав и крупно вздрогнув в болезненной судороге, Мэн Ши изошлась фонтаном зловонной крови, чёрными ручейками, текущими от подбородка, по шее и на грудь. Бледно-голубой шёлк окрасился чёрными, маслянисто блестящими, пятнами. — Что за напасть?! — воскликнула Сы-Сы, помогая наконец задышавшей подруге устроиться на постели. — Что это за хворь такая?! — Не знаю, тётушка Сы-Сы, — печально покачал головой сын Ши — Яо, пятнадцатилетний мальчик с милым личиком, так сильно напоминающим материнское в юности. — Она хворает уже который месяц: сначала начала слабеть, потом испортился аппетит, а теперь — это… — Тут что-то нечисто, — пробормотала она, доставая из шкафа чистые тряпки, в то время как паренёк пристроил на табурете у кровати таз с чистой водой. — Я не знаю, тётушка… — со слезами в голосе выдавил Яо, окуная тряпицу в воду. — Мэн Ши! — дверная створка громко ударилась о стену. На пороге комнаты стояла разъярённая хозяйка борделя. — Ты хоть знаешь, дрянь, каких трудов мне стоило уговорить этого жирного борова не уходить? Вот он отыграется на Хэянь, а ведь я собиралась предложить стать её покровителем городскому голове! Не находя в себе сил сказать хоть слово, куртизанка смотрела на госпожу Мэн бесконечно усталым взглядом. Она знала, что последние несколько месяцев уже не приносит хорошего дохода, всё больше мужчин жалуются на её вялость и нездоровый внешний вид и отказываются от её услуг. — Матушке нездоровится… — попробовал вставить Мэн Яо, и ему в лицо прилетело испачканное ханьфу. — Ублюдок! Быстро иди, отстирывай! — завизжала дородная женщина, отдалённо напоминающая жабу (огромное количество свисающих на ножках родинок и бородавок добавляли сходства). — И чтобы ни одного пятнышка! — А-Яо…ми… лый… иди… — кое-как выдавила из себя Ши, желая сжать ладонь сына, но сил даже на такое простое прикосновение совсем не находилось. — Я позабочусь о ней, иди, — кивнула Сы-Сы, выжимая тряпицу и кладя на горячий лоб подруги. — А клиентов кто будет обслуживать?! — взвилась госпожа Мэн, уперев руки в свисающие бока. — Ранний вечер, клиенты побогаче приходят позже, — таким был ответ. — Будет тебе выручка, матушка… — Смотри у меня! — погрозила ей хозяйка, но кажется, несколько успокоилась. Оставшись в комнате наедине с подругой, Сы-Сы как можно осторожнее коснулась лица Ши, убирая налипшие на лоб и щёки тонкие влажные пряди. — Я сегодня умру, — вдруг чётко произнесла куртизанка, распахнув глаза. Руки у женщины в синем платье с ярко-розовой вышивкой задрожали. — Что ты говоришь такое? — не поверила она, продолжая стирать кровь с её лица. — Точно знаю, сегодня. Сы-Сы, — перепачканные в подсыхающей красно-чёрной корке пальцы с невиданной силой вцепились в запястье весенней женщины. — Не дай старой твари подложить А-Яо под клиентов! Поклянись! Пусть уходит! — К своему благородному папашке? — недоверчиво хмыкнула она. — Хотя бы к нему… — Давай-ка ты поспишь, — закончив приводить подругу в порядок, сказала работница борделя. — На свежую голову и мысли другие приходят. Отдыхай, Ши-Ши. — Нет! — скрипуче рявкнула женщина и, каким-то дёрганным движением села на кровати. — Обещай, что отошлёшь А-Яо из Юньпина! Обещай, что не предашь моё тело земле! Отдай псам! Пусть обглодают кости! Обещай, а то прокляну, ты знаешь, как сильна обида умирающего! Обещай! Такого неистовства от подруги куртизанка никак не ожидала. Землистого цвета лицо Мэн Ши исказилось в какой-то страшной гримасе, синеватая верхняя губа приподнялась, обнажая ровный ряд белых, с забившейся между ними кровью, зубов. Давно знакомое лицо будто и не принадлежало ей вовсе. Женщина в синем отшатнулась и пятясь, упёрлась лопатками в стену. — Обещаю! — испуганно выкрикнула Сы-Сы, прижавшись взмокшей спиной к стене. Мэн Ши смотрела на неё безумным взглядом, новая порция крови стекала из уголков искривлённого в оскале рта. Сейчас гордость весеннего дома мало напоминала ту, ради ночи с которой мужчины были готовы выложить кругленькую сумму. Больше всего куртизанка напоминала ведьму из страшилок — растрёпанные волосы, чёрными змеями опутывающие худые плечи, обтянутые восковой кожей, сведённые судорогой пальцы, уподобившиеся птичьим лапам… Лихорадочный блеск глаз Ши преследовал Сы-Сы всю ночь, она не могла выбросить его из головы, отдаваясь мужчинам как-то механически, безвольно, позволяя делать им со своим телом всё, что угодно. На утро, бросая на дно таза тряпицу, испачканную семенем последнего клиента, она услышала, как кто-то скребётся в её дверь. Резко дёрнув створку на себя, женщина поймала беззвучно плачущего Мэн Яо, шепчущего искривлёнными губами: «— Матушка умерла…». Сы-Сы застыла, прижимая к себе всхлипывающего мальчишку. Подруга не врала и правда знала, что сегодня уйдёт из мира живых? Крепко зажмурившись, до цветных кругов на внутренней стороне век, женщина коротко вздохнула, отметая желание заплакать. Наконец, отстранив мальчишку, она сказала: — А-Яо, тебе надо уходить. В самом тёмном углу комнаты — за ширмой, где обычно прятался мальчик, если не был занят работой кухне или в зале, всколыхнулась тень, сбив с низкого столика пару палочек туши. Женщина и подросток, находящиеся по ту сторону бумажного экрана, вздрогнули.— 2 —
Ремесло шлюхи, казалось бы, не требует особого ума — лежи с раздвинутыми ногами, и деньги сами посыпятся в через чур фривольный вырез платья. Как бы ни так. Самое главное качество, которым должна обладать продажная женщина — наблюдательность. При деньгах ли клиент, не усыпан ли гнойными прыщами его корень ян, нет ли кого позади, когда крадёшься с телом подруги за спиной? Неподъёмная, ставшая деревянной покойница, завёрнутая в узорчатые простыни, на которых встретила смерть, была не той ношей, которой Сы-Сы желала быть отягощённой. Но последняя воля — закон. Кроме неё и А-Яо, скрывшегося в утреннем тумане, больше никто не лил слёз по ушедшей за грань. Мерзавка Анксин, едва Мэн Ши была омыта, завёрнута в саван и уложена на дно телеги могильщика, развила бурную деятельность. Куртизанка живая и мёртвая покидали весенний дом под треск сломанного циня, вышвырнутого через распахнутое настежь окно — Анксин-то играть на музыкальных инструментах не умеет. Как есть дура — цинь денег стоит, госпожа Мэн, когда узнает, надаёт пощёчин. — Братец, — Сы-Сы зовёт сидящего на козлах могильщика — плешивого мужичка лет тридцати. — Давай проедем дальше кладбища, поближе к рощице — подруга так просила похоронить её там! — И что, я спину лишний раз гнуть должен?! — подпрыгнул от возмущения могильщик. — Э-э-э, нет! — А если так? — на протянутой ладони сверкает серебряный лян — целое богатство. — И копать не надо, только довези. Оставь мне лопату, я сама. — Ты?! — расхохотался мужичок. — Весенняя девка?! Да ты хоть знаешь, сколько она стоит? Сы-Сы взвилась и пнула его промеж лопаток. — Эта весенняя девка заплатила хорошие деньги и приплачивает ещё за такую малость! Если не найдёшь лопату у ворот на кладбище, то можешь прийти в квартал красных фонарей к чайной госпожи Мэн и позвать Сы-Сы. Это я! Могильщик, притихший на несколько мгновений, словно нехотя согласился и торопливо спрятал серебро за пазуху. Небо в день похорон Мэн Ши было безмятежным, лазурно-стылым. Куртизанка, изредка поглядывая на тело подруги думала, что погоде в общем-то, плевать, кого хоронят. Каждый день кто-то умирает и только из-за этого посылать на землю ледяные ливни и вымораживающие округу метели? Слишком много чести. Оставшись наедине с покойницей, Сы-Сы даже не думает начинать копать. Последнюю волю умершей она услышала и собиралась исполнить точь в точь. — Ну, подруга, выполняю твою последнюю волю, — женщина опустилась на жухлую выцветшую траву. — Ты же знаешь, что говорят о том, если не похоронить правильно? Хочешь стать неприкаянной душой? Ветви яблони, тёмные и пустые, согласно закачались, невесомо касаясь причёски куртизанки, вытаскивая волосяные петли. Совсем как покойница, шутки ради. Сы-Сы поёжилась и поплотнее запахнула тёплую накидку. Надо было посидеть в оголённой ветрами и морозами рощице пару часов, а то, если могильщик будет колесить мимо кладбища и заметит свою лопату, слишком рано появившуюся у ворот в город мёртвых, то не непременно захочет пойти и проверить. Привалившись спиной к шершавому древесному стволу, женщина ненадолго прикрыла глаза, а когда открыла, то оказалось, что уже вечереет. Кряхтя и поругиваясь, она поднялась на закоченевшие ноги. — Тебе ещё бы жить, да жить, Ши, — пробормотала она, доставая из мешка пару лепёшек и кувшин ещё тёплым мясным бульоном — повариха подловила её на заднем дворе и сунула в руки. Такой же узелок достался Мэн Яо ранее — бабушка Чу была полуоглохшей вдовой, зарабатывающей на жизнь своей внучке в весеннем доме, чтобы она сама не пошла по рукам. Смуглое лицо, исполосованное глубокими морщинами, украшенное нависшими веками из-под которых не виден выцветший от времени взгляд, в основном, безразличный, но в день смерти Ши сочувствующий и ласковый, пугало многих работниц борделя. Ну и зря, такой доброй женщины Сы-Сы на своём пути никогда не встречала. Малышка А-Жу почти ровесница А-Яо и видя его жизнь в борделе, старуха поклялась, что поднимет внучку на ноги, чего бы ей это не стоило. Она рассказывала об этом, намывая испачканные в жире котлы, пока весенний дом госпожи Мэн готовился ко сну, и слушали её только Ши и Сы-Сы. — Старуха Чу немного еды в дорогу твоему сыну собрала и мне дала для тризны, — куртизанка откусила от лепёшки крупный кусок и проглотила, почти не глотая. Солоноватый бульон с мелкими кусочками мяса был как раз кстати. — Если вернёшься сюда, то не трогай её ладно? По старой памяти. Сквозь поредевшие ветви кустарников голодно блеснули глаза пары дворняг. Сы-Сы кусок встал поперёк горла. — Вот и всё, да? — нервно рассмеялась женщина, кроша оставшуюся лепёшку поверх тела подруги. На ярких простынях распустились новые бутоны — из жира и бульона — дворняги медленно вышли из своего укрытия и виляя хвостами, прижимаясь лапами к земле, подползли к угощению. — Я не скажу «Покойся с миром», после такого одна дорога — к заклинателям, но… — куртизанка стёрла злые слёзы. — Надеюсь, что твой план, каким бы сумасшедшим он ни был, сработает. Прощай. Собачий скулёж и хруст пережёвываемой плоти преследовали куртизанку до поры, пока она не вошла в чайную госпожи Мэн, где вовсю пирующая Анксин, надевшая лучшее платье покойницы, опрокидывала в себя чашу за чашей. — Смотри, не подавись, — пожелала ей Сы-Сы, поднимаясь в свою каморку.— 3 —
В год пятнадцатилетия Мэн Яо зима выдалась как никогда тёплой — почву лишь немного прихватывало инеем, но днём было так солнечно, что юноша забывал о стылых ночах под открытым небом. Иногда везло остаться на ночь в деревне — сердобольные крестьяне позволяли переночевать в хлеву, а то и пускали к себе в хижину, угощали нехитрым ужином. За это паренёк носил воду, рубил дрова, чинил крышу. Впервые за свою недолгую жизнь он ушёл куда-то так далеко, и окончания этому пути не было видно. Земли Юньмэн Цзян остались позади, золотые знамёна сменили пурпурные, в воздухе ощущалась некая сладость заместо сырой прохлады воды, и юноша счёл это хорошим знаком. Все ночи под открытым небом, когда рядом не было ни одной крыши над головой, на удивление, были тихими — Яо легко просыпался с первыми лучами и шёл дальше, в столицу Ланьлин Цзинь, к отцу. На душе было спокойно и благостно, каждую ночь матушка гладит по голове и поёт колыбельные — сквозь сон слышится нежный голос, без слов, так, мурлыканье. Холод отступает подальше, когда на плечи опускается пахнущая благовониями накидка— тёмно-синяя, отороченная мехом лисицы, подарок одного из богатых клиентов. Юный путник зарывался в мягкий мех с носом и видел яркие сны из цветных пятен, сладковатого аромата любимых матушкиных притираний и её голоса. Подросток запнулся на ровном месте. Матушка же. Умерла. Застыв посреди пустынной дороги с широко открытыми глазами, Мэн Яо крупно вздрогнул — каждая косточка в худом теле пропустила сквозь себя ужасное понимание. Матушки больше нет. Тогда кто ему поёт колыбельные? Обняв себя дрожащими руками, мальчик расплакался. Мало того, что сын шлюхи, так ещё и безумный? Высохшие колосья, растущие по обе стороны широко тракта, гневно зашептались: — «Не смей так думать! Не смей!». Мелькающая промеж ними чёрная дымка то сворачивалась в воронку, то опадала на холодную землю тонкой вуалью, сквозь которую белели кости со следами звериных зубов. — Эй, юноша! Чего встал посреди дороги? — окрикнул плачущего Яо крестьянин, сидящий на козлах огромной телеги. — П-простите! — всхлипнул он, и поторопился отойти на обочину. — Случилось чего? — мужичок сдвинул на затылок широкополую соломенную шляпу и с беспокойством уставился на худенького мальчишку, одетого не по погоде легко. — Ничего-ничего, господин… Пару раз хлопнув глазами, крестьянин зашёлся каркающим смехом. Хлопая себя широкими ладонями по коленам, он громко хохотал до слёз. — Господином меня ещё никогда не называли! — отсмеявшись, сказали Мэн Яо. — Садись, мальчик, довезу. Тебе куда? — В Башню Золотого Карпа… — недоверчиво глядя на крестьянина, сказал юноша. — Ну, нам не по пути, мне в свою деревню надо, но до развилки, от которой идёт дорога к столице, довезу. Да ты не робей, садись! — Спасибо! — поблагодарил он, забираясь в телегу. Его сапоги не помешало бы поберечь — подошва, того гляди, отвалится. Чёрный столб, издали походящий на фигуру женщины, стоял посреди дороги до того времени, пока телега не скрылась вдалеке.— 4 —
Свет вечных звёзд померк, уступив тысяче бумажных фонариков, раскачивающихся на тёплом ветру. Вечернее небо черничным куполом накрыло столицу, обещая красочный салют — горожане выставляли на балконы столики с закусками, водружали на подставки пузатые чайники — фейерверк будет таким долгим и таким ярким, что ночь отступит. Ланьлин празднует день рождения наследника — молодого господина Цзиня Цзысюаня. В поздний час городские улицы были полны народу — лавки и таверны не думали закрываться, до рассвета будут подниматься здравницы в честь наследника ордена. Никому нет дела до забившегося в узкий проулок мальчишки, баюкающего сломанную руку. — Матушка, матушка, ма-а-а… — горячечно шепчет Мэн Яо, слизывая с верхней губы не то кровь, не то слёзы, не то лихорадочный пот. — Прости! Благородному заклинателю, тем более главе ордена, не нужен прижитой от шлюхи сын, особенно, когда день его рождения совпадает с именинами наследника — единственного законного ребёнка. Приди он в другой день, быть может, всё было бы иначе? Как же Яо виноват перед матушкой! Не сумел исполнить последнюю волю, да падут на его голову проклятия и хвори! Пропитавшийся красным рукав ханьфу насквозь пропах железом; голова, разбившаяся о каменные ступени, была тяжёлой, в ушах звенит презрительный смех людей в золотых одеждах. Он точно умрёт здесь. Оберегающая его от взглядов посторонних тень с костями в глубине шипит не хуже гадюки. Люди так близко и одновременно, далеко — кто придёт ребёнку на помощь, израненному, грязному, похожему на попрошайку? Всем плевать. Обман! Везде! Мэн Яо, продолжая дрожать и всхлипывать, не то теряет сознание, не то засыпает. Обещания — попраны, втоптаны в грязь. Белая костлявая ладонь невесомо касается спутанной макушки в корке запёкшейся крови. Всё правильно. Не нужно покоя, хочу отмщения! Тень скользит к Башне Золотого Карпа и натыкается на прихорашивающуюся девушку, взволнованными движениями поправляющую то расшитый шёлковыми цветами лиф платья, то безупречную причёску. Ведущий её адепт Ланьлина, то и дело, оглядывается и думает, что даже в день рождения сына глава Цзинь не может отказать себе в удовольствии позвать в опочивальню хорошенькую девицу, примеченную на улице. На этот раз — дочь торговца тканями, у которого мадам Цзинь выбирает лучшие сувои для своих нарядов. Жетон в форме белого пиона сжат во влажной девичьей ладошке — она взволнована, напугана, глава обратил на неё внимание! Родители не хотят упускать такой шанс — стать единственными поставщиками ткани для двора главы! В таком случае можно закрыть глаза на порченность «товара», когда придёт время отдать в другую семью. Шея мальчишки щёлкает, как ореховая скорлупа, и он марионеткой, с подрезанными нитями, падает на землю. Набравшая в грудь побольше воздуха для крика, купеческая дочь давится собственным голосом. Связки отказывают ей, не позволяя дать всем знать, что совсем рядом с торжеством происходит нечто страшное. Стена внутреннего двора резиденции, этим вечером пустующего, оросилась кровавыми брызгами. Тело без кожи валится в заросли пионов, окрашивая белизну лепестков алым. Купеческая дочь смотрится в отражение и видит сквозь алые завихрения свежей крови кривую улыбку и нависшие веки. Она хмурится — непорядок. Пальчики тянут кожу из стороны в сторону, костяная тень изнутри присборивает где надо, и вот, мягкая смущённая улыбка украшает юное личико. Защитный барьер даже не пискнул, когда девушка, чуть покачивающейся неуверенной походкой проскальзывает в резиденцию. — Где Цань Ганъю? — хмурится адепт, рассматривая очередную игрушку господина. Виноватая улыбка и лёгкое пожатие плечами заставляют его нахмуриться ещё сильнее. — Понятно, оставил тебя у ворот и ушёл в таверну праздновать! Не было печали… Девушка часто закивала. — Пошли, — молодой воин манит её за собой, провожает до покоев, сокрытых за высокими золочённым дверьми. — Глава Цзинь будет позже, не трогай там ничего! Опять киваешь? Немая, что ли? Огромная комната, одна из многих, способна вместить в себя оба этажа весеннего дома с крышей. Весенний дом… как, кажется, давно это было. Опустившись на огромное ложе, костяная тень замирает, ожидая встречи с обманщиком. Наверное, прошло какое-то время (больше не имеющее никакого значения) и в приоткрывшуюся дверь скользнула фигура в золотых одеждах. — Здравствуй, милая, — она узнаёт этот голос, тягуче-винная бархатная интонация. — Заскучала? Купеческая дочь поднимается с ложа и одним движением снимает с себя всю одежду, но отчего-то лицо главы Цзиня становится мертвенно бледным. Наверное, от того, что вместе с шёлком на пол падает кожа, обнажая чёрное, костлявое и очень, очень злое.— Эпилог —
Струны циня дрожат вопреки возложенной сверху ладони. Вибрация бьёт по коже, уходя куда-то в мышцы, кости и рассеиваясь только у предплечья. Пожалуй, самый трудный «Расспрос» в жизни наследника Гусу Лань. Вопросительный и встревоженный взгляд побратима — первое, что увидел Лань Сичэнь, разомкнув слипшиеся от слёз веки. Второе — чёрное выжженное пятно, оставшееся от хуапигуя*, растерзавшего главу Цзиня. — Ты плачешь, второй брат, — обеспокоенно заметил молодой глава Ниэ, присаживаясь напротив юноши в белом. — Эта женщина… Её обида на главу Цзиня столь сильна, что она сознательно выбрала стать монстром, лишила сама себя посмертия. — Все знают, что у главы Цзиня особые отношения с женщинами… — бросил широкоплечий заклинатель с саблей за спиной, и поправился. — …были. Странно, если бы кто-то на него не обозлился, но так сильно, чтобы переродиться в нечисть? Ведомые напуганным слугой, услышавшим крики Цзиня Гуаншаня, самые сильные из присутствующих заклинателей оказались у опочивальни. Пока большинство думало, как бы деликатнее спросить главу «Всё ли в порядке?», молодой глава Ниэ, не славившийся изящными манерами, без прикрас выломал дверь. — Не знаю, какого цвета раньше были стены, но теперь они красные! — громко объявил Ниэ Минцзюэ, бросаясь на хуапигуя. Столь сильная нечисть не часто попадалась заклинателю, и этот бой был ему только в радость. Но побратим, с беспокойством наблюдая за сражением, смог убедить воина отступить и дать упокоить нечисть способом, привычным для адептов Гусу Лань. И вот, тварь повержена — едва отыгран был последний мотив «Успокоения», она ярко вспыхнула и стремительно обратилась в жирный пепел, покрывший собой часть роскошного заморского ковра. — Это обида за моего сына, — не своим голосом сказал Лань Сичэнь и встрепенулся. — Она просила позаботиться о своём сыне! А-Яо! Юноша, ему пятнадцать! И он… внебрачный сын главы Цзиня! Глава Ниэ, не обращая внимания на потемневший взгляд побратима, выругался. Давно уже по Поднебесной ходят слухи о внебрачных детях этого сластолюбца, а вчера, говорили, в разгар празднества пришёл один и был спущен с лестницы. Совпадение ли? Фееричный день рождения у наследника Цзиня выдался — объявился единокровный брат, а посреди ночи пришла весть о гибели нерадивого папашки. Вот так подарок — стать главой богатого ордена в девятнадцать лет! — Значит, надо его найти, — решил Ниэ Минцзюэ и, поднявшись на ноги, подал руку Сичэню. — Знаешь, где он? — Покажу, — кивнул наследник Облачных Глубин. Не обращая ни малейшего внимания на челядь, толпящуюся у дверей в спальню покойного главы, молодые господа вышли на открытую террасу, и, встав на лезвия клинков, скользнули вниз, к предрассветным улицам. Неподалёку от резиденции Шоюэ Лань Сичэня начал снижаться, и Ниэ Минцзюэ, последовав за побратимом, увидел, как юноша с обеспокоенным выражением касается кончиками пальцев лба, испачканного засохшей кровью. — А-Яо? — наследник Гусу Лань позвал промёрзшего до самих костей юношу. — М… матушка? Матушка, мне так жаль… Я тебя подвёл… — застонал он, не открывая глаз. — Да его лихорадит! — воскликнул глава Ниэ, и, не слушая испуганных речей побратима: — «Первый брат, осторожнее! У него могут быть переломы!» подхватил худющего мальчишку на руки. — Матушка… — плакал Мэн Яо, прижимаясь к чему-то большому и тёплому. — И матушка, и отец, и старший брат, — приговаривал Ниэ Минцзюэ, набирая высоту. Бася, чувствуя, что хозяин не один, летела как никогда мягко. Над Ланьлином занимался рассвет нового дня. Новой жизни.